ПоделитьсяКак сообщили сегодня многие СМИ, в Петербурге открылась первая мемориальная доска, увековечившая память адмирала Александра Васильевича Колчака. Церемония состоялась в Морском корпусе Петра Великого, выпускником которого и был Колчак. По данным «Эха Москвы», члены инициативной группы по реабилитации одного из лидеров белого движения считают, что пришло время психологического завершения гражданской войны, когда всех политических деятелей делили по убеждениям на красных и белых.
Однако сегодняшнее событие имеет давнюю предысторию. С 1994 года в Петербурге группа ученых, писателей, общественных деятелей (среди которых был и Димитрий Сергеевич Лихачев) говорили о необходимости увековечить память адмирала Колчака. Один раз это почти удалось. 17 мая 2001 года в Минном дворе Морского Корпуса, который в 1894 году окончил Колчак, собрались открыть памятный знак. Мероприятие планировали провести в рамках празднования 300-летия старейшего военного учебного заведения России.
Скульптор А.Добровольский изготовил мемориальную доску. Выдержанная в строгих черно-белых тонах, она лаконично сообщает, что «Морской корпус в 1894 году окончил адмирал Колчак Александр Васильевич, выдающийся российский полярный исследователь, флотоводец, военачальник. 1874 –1920». И все. Никакой политики, если не считать за таковую изображение Андреевского флага.
Политика началась позже. После того, как на бланке Корпуса и за подписью его начальника были разосланы приглашения для прессы, и на открытие изъявили желание прийти представители культуры, и науки, депутаты Думы и городского Законодательного Собрания, менее чем за сутки до предполагаемого открытия Корпус дал отбой. То ли «Общество еще не созрело», то ли не было разрешения ГИОПа.
Как бы то ни было, случился конфуз, никоим образом не украсивший ни Морской Корпус, ни Санкт-Петербург. Привезенную доску прислонили к парапету набережной напротив Корпуса, журналисты с горящими глазами щелкали фотоаппаратами и брали интервью; а затем под задумчивым взглядом бронзового Крузенштерна доску погрузили в машину и увезли на хранение.
Пока военные «зрели», за дело взялись полярники. В канун дня рождения Александра Васильевича - 17 ноября прошлого года - в музее Арктики и Антарктики РАН открыли постоянную экспозицию «Колчак полярный». Даже беглого ознакомления с ней достаточно, чтобы понять: Александр Васильевич Колчак сделал для исследования и освоения Крайнего Севера не меньше, если не больше тех, про кого с восторгом пишут в школьных учебниках.
Сегодня «Фонтанка» публикует очерк нашего корреспондента Веры Камши, который был подготовлен незадолго до сегодняшнего события. В более полном виде этот очерк публикуется в газете «Ваш тайный советник».
Полярная одиссея Колчака началась в пять часов вечера 31 июля 1900 года, когда из гавани Александровска-на-Мурмане вышла шхуна с романтическим названием «Заря». Целью организованной императорской Академией наук Русской полярной экспедиции барона Толля было продолжить исследование Новосибирских островов, попытаться все-таки разыскать знаменитую Землю Санникова и – второй раз в истории мореплавания – пройти Северным морским путем в Тихий океан.
Земля Санникова оказалась фантомом, но поход «Зари» внес неоценимый вклад и в историю освоения Крайнего Севера, и в литературу. Эта тема явственно звучит в романах, на которых выросли целые поколения, – «Два капитана» и «Земля Санникова», последний и начинается с описания доклада в Географическом обществе о результатах экспедиции. Академик Обручев с фотографической точностью описал, как падал свет на мужественное лицо докладчика - молодого морского офицера, на его ордена... Не хватало только имени, и это понятно. Моряка, рискнувшего на безумный поступок – поход по арктическим льдам с горсткой добровольцев, – звали Александр Васильевич Колчак. Он искал своего учителя, начальника и друга барона Толля, покинувшего судно, с которого был плохой обзор, и отправившегося пешком на поиски Земли Санникова
Заниматься биографией Колчака безумно интересно и безумно трудно. Интересно потому, что событий его не столь уж и долгой жизни (чуть больше сорока пяти) хватило бы на пять-шесть биографий серии ЖЗЛ. Трудно потому, что, узнав этого человека – путешественника, ученого, воина, очень трудно сохранить объективность, не полюбить его.
Нам годами объясняли, что Колчак был жесток. Но жестокость бывает разной. Нельзя не быть жестоким на войне, особенно если это война гражданская, в которой не бывает победителей, а если и бывают, так их можно и должно судить. Если говорить о такой жестокости, то да, он был жесток, хоть и не более своих противников. Но если говорить о жестокости, присущей личности вне зависимости от времени и места действия, то такой жестокостью Александр Колчак не обладал. Скорее уж, наоборот!
Вспоминает зоолог Бялыницкий-Бируля: «В поездках с Толлем Колчак... уговаривал Толля не убивать больных собак, класть их на нары - авось отлежатся. А в усатых моржей прямо-таки влюбился и на мушку не брал...» Конечно, многие тираны любили животных и были жестоки к людям, но... Отправляясь в практически безнадежную экспедицию на поиски Толля, Колчак, набирая добровольцев-поморов, брал с собой лишь холостых, пусть и менее опытных. «Все спутники мои остались живы, - с гордостью скажет он потом на допросе. И повторит, подчеркнув: - Мы вернулись все, не потеряв ни одного человека».
Нам говорили, что он был ставленником и представителем крупного капитала, но у него не было ничего, кроме личных вещей. «...Мое материальное положение определяется следующим. С 1914 года, кроме чемоданов, которые я имею и которые моя жена успела захватить с собой из Либавы, не имею даже движимого имущества, которое погибло в Либаве... если кто-нибудь укажет или найдет у меня какое-то движимое или недвижимое имущество или какие-нибудь капиталы обнаружит, то я могу охотно передать их, потому что их не существует в природе».
Самым дорогим для него были боевые ордена и золотая сабля, кровью заслуженная в Порт-Артуре. В 1917 году в ответ на революционные требования о сдаче личного оружия, он ее бросил за борт со словами: «Вам я ее не отдам. Море мне ее дало – море и заберет». Современные золотоискатели до сих пор ищут «золотой кортик», не зная, что пресловутое «золотое оружие» на поверку было самым обычным, стальным, хоть и высокого качества. Просто на нем была надпись золотом «За Храбрость»...
Был ли он монархистом? Советские историки утверждали, что да, ставя это ему в вину. Нынешние апологеты «России, которую мы потеряли» лепят из адмирала монархиста сусального, на деле же... «Я приветствовал перемену правительства, считая, что власть будет принадлежать людям, в политической честности которых я не сомневался, и поэтому мог отнестись только сочувственно к тому, что они приступили к власти. (Не так ли думали и мы в 1991 году? - Авт.) Затем, когда последовал факт отречения государя, ясно было, что уже монархия наша пала и возвращения назад не будет. Я об этом получил сообщение в Черном море, принял присягу вступившему тогда нашему первому Временному Правительству... Я считал себя совершенно свободным от всяких обязательств по отношению к монархии...»
Он рвался к власти? Готов был пройти по трупам, чтобы быть первым? Д. Никитин, обучавшийся в Морском кадетском корпусе одновременно с Колчаком, вспоминает, что тот «был как бы постоянной справочной книгой для его менее преуспевающих товарищей. Если что-нибудь было не понятно в математической задаче, выход один: «Надо Колчака спросить!» И при этом Колчак закончил учебу официально вторым. Будущий Верховный правитель отказался от первенства в пользу Д. Филиппова, которого счел способнее себя, и комиссия вынуждена была посчитаться с его мнением. Разве это поступок карьериста?
Желай адмирал власти, он бы повел себя иначе в 1917 году, когда в политику не бросался только ленивый и брезгливый. «Позорно проиграна война, в частности кампания на Черном море, - говорится в письме адмирала к горячо любимой женщине, - и в личной жизни нет для меня того, что было для меня светом в самые мрачные дни, безрадостного и лишенного всякого удовлетворения командования в последний год войны с давно уже витаемым призраком поражения и развала. Не знаю, насколько это справедливо, но мне доказывали, что только я один в состоянии удержать флот от полного развала и анархии, и я заставил себя работать.
Вот так, главная задача – поставить на место германский флот, а вместо борьбы за власть - просьба об отставке: «Я, в конце концов, служил не той или иной форме правительства, а служу Родине своей, которую ставлю выше всего».
Ни в первые недели после революции, ни позднее на Черноморском флоте разнузданность анархиствующих элементов не дошла до той степени, что на Балтике. Колчак уводил корабли в море. Во-первых, чтобы германцы, обнаглевшие ввиду внутрироссийских потрясений, знали, что Черноморский флот по-прежнему боеспособен (с уходом Колчака с поста командующего в июне 1917-го немецкие корабли вновь вырвались на оперативный простор), во-вторых, для того, чтобы сохранить вверенный ему флот от разложения.
Колчак не мог перенести поражения. Он считал Германию врагом (возможно, дополнительную роль играли и сербские корни), а Антанту - союзниками. Борьбу с внешним врагом России он ставил превыше всего, тех же, кто шел с немцами на соглашение, считал предателями. К таковым, без сомнения, Колчак зачислил бы и генерала Власова, в один ряд с которым (в качестве борца с советским режимом) адмирала порой пытаются поставить. На деле же они были абсолютными антагонистами. Власов перешел на сторону Гитлера, повернув оружие против своей страны. Для Колчака любой компромисс с немцами был неприемлем, он оставался верен своему воинскому долгу и союзническим обязательствам, как он их понимал. Известно, что он просился в английскую армию чуть ли не рядовым, только бы иметь возможность с оружием в руках противостоять Германии.
«Союзники» же решили, что адмирал Колчак должен сыграть другую роль. Роль, к которой он был абсолютно непригоден. Ну не было у него качеств, необходимых военному диктатору! Кроме объективных причин поражения – остановить большевиков на том этапе было уже вряд ли возможным (так же, как 70 лет спустя было нереально остановить распад СССР), были и субъективные причины, обрекающие адмирала Колчака не только на поражение, но и на гибель, так как его характер заставлял стоять насмерть..
Весьма характерно и то, как он стал Верховным правителем. Его задержали в Омске, когда он с Дальнего Востока ехал на юг. Вспоминает И. И. Серебряников (временно возглавлявший совет министров Омского правительства): «...Мне чрезвычайно понравилась импонирующая манера адмирала говорить громко, четко, законченными фразами определенного содержания, не допускающего каких-либо двусмысленных толкований. «Не хитрец, не дипломат, желающий всем угодить и всем понравиться, - думал я, слушая адмирала, - нет, честный русский патриот и человек долга».
Я стал убеждать адмирала принять участие в работе Сибирского правительства. Насколько помню, адмирал не дал мне определенного ответа, заявив, что он, вероятно, не останется здесь, в Омске, а последует на юг России к генералу Деникину».
Если бы он так и поступил! Увы, умело взывая к чувству долга, любой мог вить из Колчака веревки.
18 ноября 1918 года в 4 часа утра членов Совета министров разбудили по телефону и созвали на заседание. Директорию признали несуществующей, Совет министров взял власть в свои руки и решил избрать военного диктатора. Предложили кандидатуру Колчака. Он удалился с заседания. В итоге один голос получил отсутствующий Болдырев, остальные – Колчак.
Из «Обращения» Верховного правителя:
«Всероссийское Временное Правительство распалось. Совет министров принял всю полноту власти и передал ее мне - адмиралу Александру Колчаку.
Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю, что НЕ ПОЙДУ НИ ПО ПУТИ РЕАКЦИИ, НИ ПО ГИБЕЛЬНОМУ ПУТИ ПАРТИЙНОСТИ.
...Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, к
труду и жертвам!»
Путь в ад, по которому ему пришлось пройти, был выстлан самыми благими намерениями: «Государства наших дней могут жить и развиваться только на самом широком демократическом основании...»
А потом...
Свидетельствует генерал-лейтенант М. И. Занкевич: «Мы остались одни, адмирал с горечью сказал: «Все меня бросили», после долгого молчания прибавил: «Продадут меня эти союзнички»... Я самым настойчивым образом советую ему этой же ночью переодеться в солдатское платье и скрыться в одном из проходящих чешских эшелонов. Адмирал задумался и после долгого и тяжелого молчания сказал: «Нет, не хочу я быть обязанным спасением этим чехам». Александр Васильевич не пошел ни по пути Керенского, ни по пути известного нам по «Дням Турбиных» гетмана. Его мужество признавали и друзья ( О. Гришина-Алмазова: «среди кольца солдат шел адмирал, страшно бледный, но совершенно спокойный»), и враги.
Их вывели за город, в устье реки Ушаковки при впадении ее в Ангару. Тогдашний комендант города И. В. Бурсак позже с видимым удовольствием рассказывал, как все было: «Перед расстрелом Колчак спокойно выкурил папиросу, застегнулся на все пуговицы и встал по стойке «смирно». На мое предложение завязать глаза ответил отказом.
Адмирал говорил «Если что-нибудь страшно, надо идти ему навстречу – тогда не так страшно». И еще: «За все надо платить». Он и заплатил...
«Молча склоняю голову и перед его могилою. Настанет день, когда дети наши многое простят России за то, что все же не один Каин владычествовал во мраке этих дней. Настанет время, когда золотыми письменами на вечную славу и память будет начертано его имя в летописи Русской земли».
Иван Бунин. Памяти адмирала А. В. Колчака.
