Много лет вместе

Я знаю одну вещь, которую коммунисты всему миру не врали: мы и вправду были самой читающей страной на свете. Даже если вынести за скобки ихние миллионы брошюр, то всё равно мы были самые читающие – треть страны читала Самиздат.

Добыча Самиздата – это отдельная история и нелёгкая очень, но если рассказывать с опущенными звеньями, не хвастаясь довольно слабыми успехами в распространении «Хроники текущих событий», то: утром в октябре я пришла на планёрку в газету «Смена» вместе с самиздатовским Солженицыным.

Это был не настоящий Самиздат – фотокопия YMCA-PRESSовского издания книжки «Бодался телёнок с дубом» формата А5, прилично напечатанная, не то что папиросная бумага с двух сторон без пробелов. Одно плохо, дали мне этот пакет, ровный такой брусок в полиэтилене всего на четыре часа.

Первую страницу я аккуратно вытащила из пакета, полагая держать на столе только по одной, прикрыла дверь – это примерно так отдавалась дань конспирации, стала читать – и прочла:

«То не диво, когда подпольщиками бывают революционеры. Диво – когда писатели».

Я сразу поняла – и читатели. То есть я – подпольный читатель, и нас должно быть много. Дальнейшие рассуждения – это тоже опущенные звенья, а в результате сменовцы, не все, конечно, разобрались на четыре группы и, сидя за шкафами, стали читать «Телёнка» последовательно, а я гордо полагала, что таким способом преодолела «нашу жестокую и трусливую потаённость, от которой все беды нашей страны».

Беды нашей страны я собиралась ликвидировать по рецепту Солженицына, тем более, что «Телёнок» написан был от первого лица. Он-лайн. Учебник поведения.

…В декабре 1971 года в Москве, в ЦДЛе, прощались с Александром Трифоновичем Твардовским, и поскольку полстраны желающих в Грибоеде всё одно разместить не мечтали, то пускать проститься в зал стали только по членским билетам, типа только писатели у гроба сидят. Так, собственно, всё и было – зал обнесли белым шнуром, внутри на стульях расположились писатели, завели магнитофон и стали прощаться, полагая, что чужие здесь ходить не будут. И тут, не просекая субординации, появляюсь я со своими непонятными делами и розами. Меня не вышибли только потому, что сделать это тише Вивальди было трудно, но из-за портьер шипели «назад!» и хватали за капюшон. Но я всё равно ничего не поняла, а поднялась на сцену, где гроб стоял, и положила свои цветы как хотела, чтоб было красиво. На обратном пути я увидела раскрытую дверь на лестницу и сунулась туда, чтоб не мозолить глаза своей курткой сидящим в зале.

У этой двери стоял ещё один человек. В пальто, что меня поразило. На фоне респектабельных писателей без всякой верхней одежды за шнуром, нас было двое таких незаконных комет среди расчисленных светил. Пальто означало, что человека сюда никто не звал. Оно было чёрное, узкое и длинное, а в нём был Александр Исаевич. И когда на минуту затихла красивая, но в общем-то светская музыка, он широко перекрестил гроб.

Все знают, что писать трудно, а читать опасно. Осознав, что Александр Исаевич пишет не только для меня, я давала весь появляющийся Самиздат бог знает кому, в полном смысле слова на него полагалась.

И если опустить кое-какие блоки происходящего, то, в конце концов, я оказалась по разные стороны стола с капитаном Качкиным из Большого дома, с пятого подъезда на третьем этаже, в обратный путь без сопровождающего не мыслите. Но ничего особенно страшного за много дней там со мной не произошло, а интересное случилось. Именно от капитана Качкина я узнала, что все книги, которые было нельзя читать советским людям до 1989 года, делили в КГБ на тяжёлые и лёгкие, и наказания за их чтение весили соответственно.

Всё, что написал Александр Исаевич Солженицын, даже мой любимый «Телёнок», считалось произведениями жуткой тяжести. Даже Надежда Яковлевна Мандельштам, даже Джилас числились полегче. А я «Архипелаг» читала, как сказали моему капитану.

В «Телёнке», там где в очередной раз требуют от Александра Исаевича исправлений и искривлений текста, он, ни на что не соглашаясь, говорит: умру – и каждое словечко примут как оно есть, никто не поправит! Так оно теперь и вышло.

А то, чего мы лишились той воскресной августовской ночью, и есть та самая Россия, которую мы потеряли. Безвозвратно.

Потому что «Бессмертные тоже смертны».

Ирина Чуди, «Город»