ПоделитьсяПремьера «Морфiя» в Петербурге удивила тем, что и Балабанов, и продюсер Сельянов явились на нее полностью одетыми – в том смысле, что их новый фильм решительно никакой революции не наделал. И не потому, что в нем мало фирменных балабановских «спецэффектов» в стиле «слэш» - неприятных моментов достаточно; а оттого, что ему не хватает эмоций.
Сергей Бодров-младший много лет назад, взяв за основу ранние произведения Михаила Булгакова, написал сценарий фильма по мотивам – это, как правило, дает большой простор для собственного творчества. Сам поставить его не успел... Сценарий попался на глаза режиссеру Алексею Балабанову, который и сделал фильм, оставив все, как было у Бодрова, только изменив финал. Теперь Балабанов называет «Морфiй» одним из трех своих любимых фильмов – вместе с «Грузом-200» и «Про уродов и людей».
1917 год. В России неспокойно, грядут перемены, но до занесенного снегом Угличского уезда Ярославской губернии они добираются пока все больше в виде слухов об «очередной революции». В местную земскую больницу приезжает новый доктор Михаил Алексеевич Поляков (Леонид Бичевин) - робкий юноша в очках и с заранее безнадежным взглядом. Больница поражает его прямо-таки игрушечной аккуратностью и богатством инструментария, а также запасом морфия - «на две революции». Лечить приходится невежественных лубочных крестьян, которым он лихо делает операции, подглядывая в учебник; а коротать вечера в компании трепетного фельдшера (Андрей Панин) и двух приветливых медсестер (Ингеборге Дапкунайте и Светлана Письмиченко), взявших привычку принимать совместные ванны. Мирные чаепития с «крыжовниковым» вареньем, которое варит любезная Анна Николаевна (Дапкунайте) резко контрастируют с медицинскими буднями земского врача, вынужденного делать искусственное дыхание агонизирующему пациенту с заблеванным ртом, ампутировать ногу деревенской барышне и проводить трахеотомию посиневшей от удушья девочке.
Обстоятельства (к ним присовокупим скучающую офицерскую вдову, соблазнившую доктора прямо в гинекологическом кресле, местного тупорылого помещика, рассуждающего о государстве и пренеприятного фельдшера из соседнего земства по фамилии Горенбург, выкреста и члена РСДРП) таковы, что падение доктора – как моральное, так и физическое – неизбежно. Первая инъекция морфия, сделанная в профилактических целях, «подсказывает» Полякову дорогу, по которой он пойдет до конца, в самом прямом смысле слова.
В прошлом году один авторитетный критик в популярном издании написал после «Груза-200», что заслуги продюсера Сергея Сельянова (с ними Балабанов сделал все свои фильмы) перед отечеством теперь таковы, что он может появляться в присутственных местах без штанов. Слухи, доносившиеся до Петербурга после московского показа «Морфiя», давали основания думать, что так оно и вышло – что своим новым фильмом режиссер Балабанов и продюсер Сельянов потрясли общество точно так же, как если бы действительно прилюдно сняли брюки. Нервические дамы шептали про натурализм, коллеги-мужчины нескромно радовались появлению в кадре совершенно голой Ингеборги Дапкунайте.
Вчерашняя премьера «Морфiя» в Петербурге удивила тем, что и Балабанов, и Сельянов явились на нее полностью одетыми – в том смысле, что их новый фильм (несмотря на режиссерскую самостоятельность Балабанова, все же хочется упоминать их в тандеме) решительно никакой революции не наделал. И не потому, что в нем мало фирменных балабановских «спецэффектов» в стиле «слэш» - неприятных моментов достаточно; а оттого, что ему не хватает эмоций. И стало понятно, чем так на самом деле зацепил всех «Груз-200» - не рыдающей девушкой, прикованной к постели с облепленным мухами трупом, а колоссальным всплеском режиссерской души, которой можно даже не ставить диагноз – он очевиден.
«Морфiй» - аккуратное кино; расчетливо поделенное на главки с кокетливыми названиями «Первый уколъ», «Второй уколъ», «Вьюга», «Зима» - они сменяются так скоро, что зритель и опомниться не успевает. Пространство в нем тщательно выверено, рассчитано и выполнено так точно, что хоть сейчас делай из него картинки с выставки – недаром это самый дорогой фильм Балабанова (по словам Сельянова, стоил около 3,5 млн. долларов). Образы и метафоры читаются сходу, выводы однозначны. Хороший способный человек доктор Поляков гибнет под влиянием обстоятельств – и, судя по всему, каждый порядочный человек, по версии Балабанова, просто не имеет права на выживание в тех обстоятельствах. Россия катится в тартарары: ее ведут туда грязь, тьма, невежество, тупые крестьяне и дикие мужики, делающие революцию под предводительством горенбургов. Глядя на это, мыслящее существо, если не сразу наложит на себя руки, так немедленно запьет или сядет на иглу, потому что видеть это нет сил, а изменить ничего невозможно. Мысль явно автобиографическая; да и признался недавно Балабанов в интервью, что кино снимает про себя. Да и чем же он не доктор Поляков, в самом деле – холодно и хорошо делающий свое дело профессионал, который, когда отвлекается от дела, с ужасом видит, что происходит, и немедленно погружается в забытье?
Самопсихоанализ как художественный метод имеет право на существование, но когда арифметика вместо души, то он, как правило, терпит фиаско. Тонкий расчет делает фальшивым все, что кажется естественным, когда человек заходится в отчаяньи. Поэтому кровавое месиво в тазу после ампутации, разрезанное синюшное горло крупным планом и даже обнаженная Дапкунайте выглядят показательными вставными номерами, вызывая скорее брезгливость, чем подлинное отвращение…
Стало быть, и в полную безысходность, о которой вопиет Балабанов, трудно поверить. Может, это и к лучшему: не самое благородное занятие для художника - настаивать на безысходности, в которой живет он сам, но совсем не обязательно – все остальные.
Жанна Каренина,
Фонтанка. ру
