ПоделитьсяБДТ в новогодние дни явил зрителям премьеру - спектакль «Идеальный вор». Пьеса, написанная почти сто лет назад поляком Ярославом Ивашкевичем, не обещала испортить настроения зрителю, а частота употребления слова «любовь» сулила расслабленное времяпрепровождение. И спектакль мог бы стать забавой для ума, если бы не случился таким скучным…
Большой драматический театр в новогодние дни явил зрителям премьеру - спектакль «Идеальный вор» по малоизвестной пьесе знаменитого польского драматурга Ярослава Ивашкевича. Перевод с польского и сценическая редакция Юрия Лоттина. Режиссер – Григорий Дитятковский, художник – Эмиль Капелюш. Необременительная рождественская история - пьеса, написанная почти сто лет назад, ни напряженностью действия, ни драматизмом не обещала испортить настроения зрителю. А частота употребления слова «любовь» сулила, казалось бы, томное и расслабленное времяпрепровождение. И спектакль вполне мог стать забавой для ума, если бы не случился таким скучным…
В ритме затухающих колебаний движется сюжет. Слов в спектакле много, а действия мало, и его недостаток заглушается живым оркестром, вокальными опытами, легкой гимнастической разминкой и ритмами танго. Нельзя сказать, что это бессмысленно — всё это элементы, размывающие быт и работающие «на атмосферу». И атмосфера декаданса медленно встает во весь свой рост.
«То было время, когда любовь, чувства добрые и здоровые считались пошлостью и пережитком; никто не любил, но все жаждали и, как отравленные, припадали ко всему острому, раздирающему внутренности. Девушки скрывали свою невинность, супруги - верность. Разрушение считалось хорошим вкусом, неврастения - признаком утонченности. Люди выдумывали себе пороки и извращения, лишь бы не прослыть пресными», - писал Алексей Толстой. Справедливости ради заметим, что у Толстого речь идет о Петербурге 1914 года, действие же спектакля происходит в Варшаве 24-го. Но это сути не меняет…
Майским вечером в квартиру Поручика (Алексей Винников) проникает Вор (отчего-то вместе с подельницей-любовницей) и вместо того, чтобы воровать, углубляется в чтение любовных писем (звучит томный саксофон). За этим приятным занятием его застает сосед с верхнего этажа, именно в этот день решившийся на знакомство с написавшей письма любовницей Поручика. Вор (Степан Пивкин) ускользает в окно, а сосед Стефан (Федор Лавров) остается наедине с корреспонденцией (саксофон). Оказывается, он давно и пламенно влюблен в красавицу, так преуспевшую в эпистолярном жанре, о чем незамедлительно сообщает вернувшемуся владельцу писем. На этой удивительной ноте возникает энигматическая женщина Рената (Марина Игнатова). Под лозунгом «как нас всегда сковывают эти глупые людские обычаи...» происходит знакомство вора, вернувшегося за подружкой (Дарина Дружинина), с Ренатой (саксофон), и принимается решение временно не считать вора вором, а напротив – дать ему и стол, и дом. Он становится библиотекарем Стефана, его девушка - горничной Ренаты, Рената – любовницей Стефана, Поручик - рогоносцем. Меж тем Вор цитирует лучшие образцы мировой поэзии, проявляет глубокие знания и утонченный вкус, и Рената говорит ему: «Мне кажется, что те письма я писала какому-то воображаемому лицу... совсем не Поручику. Потом, когда его встречала, мне всегда казалось, что имею дело с совершенно другим человеком». Не так уж много цитат отделяют это высказывание от объяснения в любви, и бывший вор, а ныне поэт, уже срывает поцелуй и слово «люблю». Это только завязка, растянувшаяся на весь первый акт (аплодисменты).
Как ни странно, смотреть на эту событийную карусель совсем неинтересно. Нет предмета для наблюдения. Герои очерчены сразу и навсегда. Каждый сосредоточен на чем-то одном: Лавров — на любви своего персонажа, героиня транслирует вечную женственность, Винников с усердием изображает человека души военной, а Вор вообще не имеет ни лица, ни характера.
Между тем центральный замысел пьесы заключается в том, что мы так и не понимаем, кто этот парень, залезший к Поручику. То ли он любит Ренату и притворяется вором, то ли он вор и хочет ею воспользоваться для своих целей. Сделано это так, что когда он называет себя вором, мы ему не верим (перед нами образованный, знающий латынь и символистскую поэзию юноша), и наоборот - когда он говорит, что влюблен, понимаем, что, скорей, он циничный мошенник. Но и в том, и другом случае непонятно, что ему надо. Если он вор, то что он хочет украсть? Если влюбленный, зачем приходит с подружкой?
В спектакле зрителю рассказывают историю не детективную, когда мы все время вынуждены менять точку зрения, доискиваясь истины, а просто-таки лирическую. Такой ее делает лирическая героиня всех мужчин спектакля, включая режиссера. Вечная женственность с намеком на полотна Альфонса Мухи, чувственность вместо чувств, рослая и взрослая красавица Рената в действительности больше похожа на изображение из журнала мод начала ХХ века. Возможно, пани Рената отличалась некоторой старомодностью в фасонах, но взгляды имела вполне в стиле модерн. И в результате неопределенность по поводу персоны вора полностью преобразуется в недоумение относительно героини. Кого же она любит? Любит ли она хоть кого-нибудь?
Режиссер, как представитель дня сегодняшнего, со скрипом к финалу вытягивает некий момент истины. Рената произносит окончательное «нет», отказывая вору или «вору». Тот факт, что он удаляется в неизвестность с ее письмами (теми самыми, писанными Поручику) приводит ее в такой восторг, как если бы она его и вправду любила, и именно поэтому отказала.
И весь этот культурный антураж – танго, платья со шлейфом, тоска о великой любви, волнующая музыка, немножко мечты, немножко грусти, «в прежние времена люди не умели ни так одеваться, ни так развлекаться», проступающие на стенах портреты неизвестных, но милых людей – выглядит отчасти как набор интерактивных ссылок. Мы способны зафиксировать лишь приметы эпохи, а приметы – ведь это предметы.
Винтовые лестницы. Стена дома стиля модерн. Окна разной формы. Кое-где нет стекол, но это даже красиво. Кресло-качалка на балконе. (Все-таки этот символ домашнего уюта слегка диссонирует с историей, далекой от пропаганды семейных ценностей.) Неизвестно для чего висящая на балконе же скрипка смотрится уже карикатурно. Карикатура вообще как-то контрабандно пробралась в спектакль и расположилась на авансцене в виде оркестра. Вряд ли она входила в замысел режиссера. В замысел режиссера, очевидно, входила нежность. Если долго вглядываться, конечно, можно почувствовать ее слабый аромат, как еле уловимый запах пересушенного цветка, неизменного спутника пожелтевших любовных писем. Легкий запах тлена, приторный аромат его еще остаются в воздухе, в то время как сам представитель гербария рассыпается на наших глазах в пыль и прах…
Ирина Ильичева.
«Фонтанка. ру»
