ПоделитьсяПремьерой спектакля «Дядя Ваня» по пьесе Чехова Александринский театр открыл не только 254 сезон, но и IV Международный театральный фестиваль «Александринский». В афише фестиваля всего три иностранных постановки, и первой свет рампы увидела постановка румынского режиссера Андрея Щербана, много лет назад эмигрировавшего в США.
Спектакль в Александринском театре – это первый опыт работы Андрея Щербана с российскими актерами. И, хочется надеяться, последний. Автору этих строк довелось общаться с режиссёром дважды: во время постановки опер «Князь Игорь» в Лондоне и «Евгений Онегин» в Лиссабоне. Из этого общения (как и из постановок) явственно следовало, что Россию, в частности, и русскую культуру вообще Щербан не знает – что не мешает ему ненавидеть их истово, всей душой.
«Ну, всё-таки есть текст Чехова, – переговаривались театралы. – Уж с текстом-то он ничего не сделает?» – увы, надеждам этим не суждено было оправдаться: Щербан отметился и в тексте, густо «удобрив» его репликами на немецком, английском и французском. Видимо, воплощая свои юношеские мечты о побеге из социалистической Румынии, сам Щербан утверждает, что вложил в уста персонажей иноязычные реплики потому, что чужеземные языки для тех являются «побегом от мутной, ужасающей действительности – жизни в российской глубинке». Забавно, что Щербан, упрекая современный немецкий театр в «тотальном цинизме», преподнёс публике уже достаточно поистрёпанный набор типично немецких театральных штампов.
Первое действие разворачивается на фоне декорации, почти зеркально копирующей зрительный зал (и больше напоминает актёрскую читку – правда, в костюмах). Во втором действии столовая в доме принимает вид убогого «скворечника» на заднем плане, в четвёртом - чеховский скворец в клетке превращается в нескольких голубей на заднем плане. В общем, помимо таких вот декораций, собственно о постановке сказать почти нечего: разве что припомнить ещё «привет от Щербана» во втором действии, когда слегка пьяный Астров появляется с Телегиным: режиссёр вручает Астрову в руки ярко-красные трусики-стринги, которые тот затем напяливает себе на голову. Вот здесь Щербан воистину должен повторить вслед за Астровым: «Надо сознаться – становлюсь пошляком».
Финальный монолог Сони Щербан кладёт на мелодию православного песнопения, поскольку «не знает, кто это говорит – Чехов или маленькая девочка?» Зато всё остальное, судя по всему, Щербану известно досконально: поэтому, видимо, и гремят в «Дяде Ване», напоминая пословицу про попа и гармонь, оглушительно-однообразные танго Карлоса Гарделя.
Единственное, что действительно радует в спектакле – это великолепная актёрская игра. И хлыщеватый Серебряков Семёна Сытника – этакий престарелый плейбой, блестящий и пустой, как ваза из армянского ресторана, больше всего на свете увлечённый своей бесконечной подагрой, и обстоятельный и искренний Войницкий Сергея Паршина. Буквально купается в роли Астрова Игорь Волков, нашедший в тексте Чехова тысячи полутонов и особых интонаций. Янину Лакобу неспроста часто сравнивают с молодой Чуриковой: при всей внешней комичности и множестве забавных гэгов на сцене, её Соня – это увлекающий своей многомерностью трагикомический персонаж, порой вызывающий одновременно и смех, и слёзы. Очень точно и убедительно сыграл Телегина Дмитрий Лысенков.
Пожалуй, лишь одна Юлия Марченко (Елена Андреевна) выглядела в этом актёрском ансамбле случайно «зашедшей на огонёк»: к ней смело можно было отнести слова Треплева о Заречной: «Бралась она все за большие роли, но играла грубо, безвкусно, с завываниями, с резкими жестами. Бывали моменты, когда она талантливо вскрикивала, талантливо умирала, но это были только моменты». Кроме того, г-жа Марченко поселила в сердцах зрителей сильное подозрение, что в театральном институте им. Щукина с некоторых пор вообще не учат сценической речи: слов Елены Андреевны в зале просто не было слышно.
Финал выстроен вполне предсказуемо: все долго и неутомимо «колбасятся» в специально организованной на сцене жидкой грязи, и лишь Серебряков – самый главный бездельник – облачённый в белоснежные костюм и плащ, возглашает: «Надо, господа, дело делать! Дело делать!». Символизм этого «любящего взгляда на Россию из-за бугра» вполне ясен – более того, такую точку зрения, возможно, разделяют и многие россияне. Остаётся только неясным: при чём здесь Чехов?
Кирилл Веселаго, "Фонтанка.ру"
