ПоделитьсяВ воскресенье поздно вечером в Петербурге завершился XIX Международный театральный фестиваль «Балтийский дом». Организаторы обещали предъявить публике «Живой театр», под которым подразумевали театр актуальный, социально заостренный. На деле же, серьезную атаку на зрительское сознание совершили лишь два фестивальных спектакля, оба литовские: работы живого классика Эймунтаса Някрошюса и его младшего коллеги Оскараса Коршуноваса.
Мрачный гуру театральной Европы Эймунтас Някрошюс своим «Идиотом» продолжил серию так называемых «детских» спектаклей. Разбирая с юными учениками мифологические сюжеты (поэмы Донелайтиса, библейскую «Песнь песней», «Фауста»), Някрошюс последние лет семь производит впечатление небожителя, переставшего вдруг метать громы, молнии и камни и позволившего солнцу светить ему в спину. Большому мастеру удалось то, что мало кому из мастеров в почтенном возрасте удается: спектакль за спектаклем выстраивать на сцене мир, увиденный глазами людей, начинающих жизнь. Князю Мышкину, Рогожину, Настасье Филипповне и уж тем более Аглае Епанчиной нет и двадцати. Они не так уж давно вышли из тех железных детских кроваток, которыми заставил весь арьер сцены художник Марюс Някрошюс.
Поделиться
Глобальные вопросы веры и любви здесь задаются и решаются будто бы в игре: петербургские улицы – таблички с названиями в руках пробегающих артистов, разведенные мосты – два чемодана и бумажный кораблик, который Мышкин проталкивает между ними тросточкой, Голгофа – доска, прислоненная к стулу, эпилептический припадок князя – вода, распыленная изо рта артистом Даумантасом Цюнисом и образовавшая вокруг Мышкина ореол. Разумеется, актерам не пришлось упражняться в бытовом способе существования – режиссер придумал им один на всех емкий метафорический образ. Персонажи «Идиота» – обладают узнаваемой птичьей пластикой, но это птицы, которые не могут взлететь. По земле они перемещаются весьма неуклюже – кто прихрамывая, кто всплескивая руками-крыльями, разве что Настасья Филипповна умудряется парить над подмостками, – такова уникальная природа молодой красивой актрисы Эльжбиеты Латенайте.
Прикосновения героев друг к другу выражают одновременно и нежность, и агрессию: в каждом, как и предписано Достоевским, живет бог и дьявол. Рогожин и Мышкин тут – близнецы-братья, один являет собой то, что скрыто в другом. Можно даже сказать, что мужиковатый, яростный Рогожин, терзаемый страстью к Настасье Филипповне – это внутреннее «я» Мышкина. Не даром играет неистового Парфена любимый актер Някрошюса Сальвиюс Трепулис. Но главное, что смогли передать эти «дети Някрошюса» в своей захватывающей игре — искреннее желание и неистовый поиск веры (именно православной, фраза «Католичество к вере отношения не имеет» — едва ли не ключевая для спектакля). И еще — постепенное прочувствование того, что путь наверх, к ощущению полета лежит только через Голгофу, через страдания, которые герои упрямо ищут и покорно принимают. Любопытный, согласитесь, этап пути для режиссера, который начал XXI век с «Гамлета», придумав ледяную глыбу, символизирующую небытие: призрак ставил на нее и крепко прижимал ногу принца, а тот корчился от боли.
Того грандиозного «Гамлета» никому, конечно же, не перещеголять. Тем не менее, 40-летний литовец Оскарас Коршуновас в год, когда Вильнюс объявлен культурной столицей Европы, затребовал и получил средства на постановку именно этой шекспировской трагедии. Спектакль вышел сильный, умный, чрезвычайно актуальный. Вся декорация – выстроившиеся в ряд десять гримировальных столиков с большими зеркалами и столько же стульев. Актеры, в прологе сидящие за столиками, вопрошают свое отражение: «Кто ты?» Начинают с шепота, переходят на крик, но ответа на вопрос о самоидентификации, как известно, не вырвешь у судьбы истерикой. Тут нужно действовать, то есть, играть роли.
Поделиться
Театр у Коршуноваса – это и есть тюрьма, но вместо решеток игровое пространство окружает метафизическая темнота, из которой время от времени выходит очаровательная крыса: в лучшие времена тут, видимо, разыгрывали утренники для наследника и его друзей, а теперь наступила эпоха триллеров. Призрак отца не бродит по крепости, он лежит в морге на столе, сооруженном из двух гримировальных столиков. Стоит принцу приблизиться, как папаша хватает его за горло. Дальше действие развивается стремительно: Гамлет (стопроцентный неврастеник Дариус Мешкаускас) остервенело стирает с себя белый грим и берется в качестве режиссера поставить трагедию. Но актеры настаивают на привычном им фарсе. Призрак надевает на обнаженный торс черный фрак – и оказывается Клавдием (актер на роли королей в труппе один).
Отношения внутри труппы разобраны и осмыслены точно, с юмором – амбиции премьеров, наивный идеализм молодых, лизоблюдство стариков пенсионного возраста, мимикрия претенциозных статистов (Розенкранц и Гильденстерн выходят на сцену трансвеститами) тут как тут. Гертруда считает своим долгом отрепетировать с Офелией сцену гибели как самую сложную, так что бедная начинающая актриса вынуждена помнить о смерти непрерывно. Сама же премьерша пытается о ней забыть — поймав череп Йорика, брошенный ей Гамлетом, немедленно принимается пудрить ему щеки. Гамлет же, наоборот, зовет смерть, без которой трагедия не существует, а жизнь не имеет ценности. Но как-то упускает из виду тот факт, что между героем и убийцей есть некоторая разница. Финал спектакля страшен: на сцену, обильно залитую «клюквенным соком», является Фортинбрас – лихой солдафон, вовсе не интересующийся метафизикой. Реплику: «Дальше — тишина» перед полным погружением сцены в темноту произносит именно он. Звучит она примерно как «Баста, карапузики», и продирает до печенок, поскольку чем такие вот молодчики в камуфляже занимаются под покровом ночи, известно слишком хорошо.
Собственно, ничего более актуального за две недели фестиваля со сцены «Балтдома» не прозвучало. То есть, надо, конечно, отдать должное молодежному произведению эстонского театра NO99 с умопомрачительным названием «Как объяснить картины мертвому зайцу». Но тут гораздо интереснее оказалась ситуация вокруг спектакля, чем внутри него.
Продолжение следует...
Жанна Зарецкая
Фонтанка.ру
