ПоделитьсяЧеловек необыкновенный, настолько же искренний и открытый, насколько весь, до краёв наполненный какой-то удивительно доброй, солнечной энергетикой, пианист быстрым шагом вышел на сцену и, приветливо улыбаясь, раскланялся с залом.
В отличие от многих музыкантов уровнем неизмеримо ниже, которые делают одолжение публике лишь своим царственным появлением на эстраде, здесь сразу стало ясно, что этому человеку приятно свидание с любителями музыки, собравшимися в Филармонии и что ему явно есть, что публике сказать. Поклонившись ещё раз, пианист Андрей Гаврилов стремительно сел к роялю.
Подлинные меломаны, похоже, постепенно в Петербурге вымирают: к этому неутешительному выводу подталкивают сравнения с концертами прошлых лет. В начале 80-х одно лишь имя музыканта, произнесённое шёпотом, вело к штурму касс Филармонии страждущими меломанами, надеявшимися достать хотя бы входной на хоры. «Лишний билетик» начинали спрашивать ещё у метро, а на концерте люди, как говорится, висели на люстрах и стояли в проходах.
Сегодня не то: в боковых проходах никто не стоял, и даже в партере то тут, то там виднелись свободные кресла. Однако, с другой стороны, это было даже отрадно: получился настоящий филармонический концерт – без видеокамер вездесущих городских каналов (чтобы получить разрешение на запись концерта Гаврилова, им и годового бюджета не хватит), без чиновников и их многочисленной охраны, без мобильных телефонов, трезвонящих в сумочках гламурных блондинок и в карманах «бизнес-элиты», вынужденной скучать целых два отделения в томительном ожидании фуршета. Получился, в общем, настоящий клавир-абенд – именно то, от чего в нынешних реалиях филармонических будней мы стали потихоньку отвыкать.
ПоделитьсяСев за рояль, Гаврилов обернулся к залу, как будто хотел что-то сказать – не сказал ничего, но своего добился: воцарилась полнейшая, буквально мёртвая тишина. И в этой тишине, словно послание из космоса, не прозвучала, а вдруг материализовалась, возникнув неизвестно откуда, повисла на своих десяти эфемерных piano, первая хрустальная нота.
А дальше начался сеанс белой магии. Он играл девять ноктюрнов Шопена – однако слова «играл», «исполнял» или даже «интерпретировал» здесь решительно не подходят. Это был грандиозный променад по девяти полотнам, по девяти судьбам: от тончайшего, интимнейшего переживания, от крохотной печали – до трагедии вселенского масштаба. Настоящий кудесник, Гаврилов показал, как причудливо меняется и трансформируется с детства, казалось бы, знакомая форма тех «миниатюр», которые тщательно и мастеровито выстукивают на рояле армии нимфеток на всех мыслимых конкурсах, экзаменах и концертах. Когда за rubato не скрывается никакой идеи, то оно автоматически становится синонимом манерности, салонности и испорченного вкуса.
Своими многомерными трансформациями формы и звука в мерцающие сгустки мощной положительной энергии Гаврилов, по большому счёту, вернул Шопена слушателю XXI века, избавив композитора от хрестоматийного и ходульного клише «романтика».
Когда в прошлом году Гаврилов с обезоруживающей искренностью сказал автору этих строк, что вдруг – а точнее, вовсе не вдруг, но в результате многолетних депрессий, разочарований, часов и лет полнейшего отчаяния – получил знание свыше о том, как надо играть, – сознаюсь, я ему не поверил. Добрый волшебник, он показал это своё знание на концерте. Его владение инструментом просто поражает: собственно, рояля или пианистической техники как таковых там и нет – есть огромная звуковая вселенная, принимающая любые соцветия и формы.
Восьмая соната Прокофьева у Гаврилова – это тоже отдельная вселенная. Совершенно неохватный мир, поражающий своим универсализмом: подобно Вергилию, музыкант проводит затаившего дыхание слушателя через все круги ада. В исполнении Гаврилова вообще стираются все грани, все ступени между инструментом, исполнителем, нотным текстом и композиторским замыслом – он, как медиум, переполненный светлой энергией, сразу указывает нам на Нечто. Нечто настолько недостижимое и непостижимое, что подавляющее большинство музыкантов старается даже не смотреть в ту сторону.
Выходя после такого концерта на моросящий питерский дождик, понимаешь слова Виктора Цоя: «Смерть стоит того, чтобы жить, а любовь стоит того, чтобы ждать». Ждать, конечно же, следующего концерта Андрея Гаврилова.
Кирилл Веселаго,
Фонтанка.ру
Досье «Фонтанки»:
Андрей Гаврилов родился в Москве в артистической семье. Уже с раннего детства он отличался исключительными музыкальными способностями и очень ярким темпераментом, а в три года сыграл по слуху «Реквием» Моцарта. В 1974 году Андрей Гаврилов получил I место на знаменитом Международном конкуре им. Чайковского, обратив на себя внимание всего музыкального мира. B августе 1974-го он триумфально заменил внезапно заболевшего Святослава Рихтера на фестивале в Зальцбурге. Этот случай свел Андрея Гаврилова с великим музыкантом. Совместно они исполнили и записали клавирные Сюиты Генделя (это исполнение стало одним из наиболее культовых в советском исполнительском искусстве).
Андрей Гаврилов дебютировал в Лондоне в 1976-ом году. В 1978-ом он совершил первый тур с оркестром Берлинской филармонии в крупнейших городах мира.
В декабре 1979-го года во время подготовки к турне с Гербертом фон Караяном он был внезапно лишён возможности передвижения по инициативе КГБ. Пять лет он провёл под домашним арестом. Затем ему удалось сбежать в Лондон, где Гаврилов попросил у правительства Тэтчер защиты от преследований КГБ. Началась страшная шумиха, конец которой положил приход к власти Михаила Горбачева. Первый и последний президент СССР пообещал оставить советское гражданство Гаврилову и его жене. Взамен они согласились приехать в Москву и продемонстрировать всему миру, что в стране наступили новые времена. Гаврилов стал первым советским артистом, принципиально не просившим политического убежища и сохранившим российское гражданство.
После его дебюта в Карнеги Холл в 1985-ом году, газета «Нью Йорк Таймс» провозгласила его «величайшим артистoм современности».
С этого времени он постоянно выступает соло и с оркестрами в главнейших музыкальных центрах мира.
С 1994-го года по 2001-ый музыкант, неудовлетворённый собой, уходит с большой сцены, посвящая себя изучению религиозной философии и поиску новых возможностей исполнительского мастерства. После возвращения в Россию с триумфальным концертом в Москве, состоявшим из четырех совершенно разнородных по стилю фортепьянных концертов с оркестром, он возвращается и на мировую сцену.
Его концерты проходят с ещё большим успехом у мировой публики и критики, чем в предшествующие годы.
