Андрей Могучий: Не люблю выражение «сыграл роль»

За несколько часов до премьеры спектакля «Изотов» в Александринском театре один из самых оригинальных и вдумчивых российских режиссеров Андрей Могучий ответил на вопросы Жанны Зарецкой и читателей "Фонтанки".

- Читатели просят рассказать об авторе пьесы и немного об ее содержании – хотя бы о времени действия и о теме (если это возможно)?

- Зовут автора Михаил Дурненков. Он приехал из Тольятти, но отлично вписался в московский проект «Новая драма». Сейчас он заканчивает сценарный факультет во ВГИКе, у Юрия Арабова. Познакомил нас Эдуард Бояков, в свое время основавший премию «Золотая маска», а ныне – директор московского экспериментального театра «Практика», где ставятся исключительно современные тексты. Мы с Эдиком думали затеять проект, в котором молодой драматург напишет пьесу специально для меня, а я, соответственно, ее поставлю. Первоначально планировалось, что будет несколько драматургов, но первым пришел Миша, на нем все и закончилось, потому что уже не было ни времени, ни желания ни с кем больше встречаться. Тему мы сразу не смогли определить, но Миша стал выспрашивать меня о том, что мне интересно, и я ему много чего наговорил. Потом мы решили, что правильнее будет встретиться в Петербурге, и Миша приехал сюда. Мы вместе отправились в Комарово, там по улице прохаживался Олег Николаевич Каравайчук, с которым я Мишу познакомил – совершенно случайно. Потом Миша уехал и прислал некий текст. Эдику, по-моему, пьеса не понравилась, и мы перевели эту историю в Александринку.

- С художественным руководителем Александринки Валерием Фокиным легко договорились?

- Да. Фокин сильнее доверяет режиссуре, чем Эдик. Ну и Фокин оказался прав, потому что пьеса претерпела серьезные изменения, начиная от названия.

- Как пьеса называлась прежде?

- Называлась она «Заповедник». А в процессе работы стало ясно, что спектакль так называться не может, потому что это история не про место, а про человека. И, собственно говоря, мы до сегодняшнего дня что-то корректируем по тексту пьесы. Для меня это как раз и есть продуктивная работа – когда история выращивается, а не придумывается. Время в пьесе – сегодняшнее, хотя оно же – и вчерашнее и будущее. Тема – обычная, та, что всегда меня интересовала.

- Внутреннее «я»?

- Возвращение к внутреннему «я». Человек возвращается в некое место, а место возвращает его к себе.

- Весной в Александринке был показан прогон для пап и мам, и какой-то доброхот выложил копию в интернет. Ты в курсе этой ситуации?

- Да, но сегодня люди увидят совсем другой спектакль, потому что за лето под влиянием разных историй я сильно изменился, а значит, изменится и спектакль. А кроме того, на осеннем этапе к работе подключился Олег Каравайчук, и музыка значительно повлияла на все, что на сцене происходит.

- Но фокусы остались?

- Фокусы остались.

- Одна из читательниц задала вопрос, почему в твоих спектаклях так много цирковых номеров? Ты опасаешься, что без них спектакли будут скучны зрителю, или просто так любишь цирк?

- Фокусы – жалкая попытка чуда. Было так, а стало так, а как это сделано – непонятно. Детский, наивный образ чуда -- метафора удивительных превращений, которые происходят с героями, со временем, с пространством.

- Еще один вопрос от читателя: «Скажите, пожалуйста, есть ли у вас подобие идеала актера – то сочетание качеств, способностей, харизмы, может быть, которому вы отдаете предпочтение при выборе актера на роль?»

- Мое с артистом человеческое созвучие. Если его нет, профессия не спасает. Это первое. Дальше уже идут вопросы профессионального характера – способность актера к обнулению, гибкости.

- Поясни про обнуление.

- Есть страх, а есть бесстрашие. Артист должен иметь бесстрашие начать делать что-то абсолютно новое, не взирая на предыдущий опыт.

- Надо же. Такие разные режиссеры, как ты и Лев Додин, требуют от актера одного и того же. Додин это называет: «воспитанием канатоходца».

- Ну да, правильно. У актера должно быть желание понять что-то новое, тяготение к подлинному, не к игре. Большая часть актеров тяготеет к игре. Я очень не люблю выражение «сыграл роль». Потому что дальше встает вопрос: «Для чего сыграл?» Словом, чтобы мое сотрудничество с актером состоялось, у актера должна быть внутренняя мотивация для движения вперед.

- Кроме вопросов о грядущей премьере, естественно, у людей возникли вопросы про Формальный театр, который ты создал в 90-х. Существует ли он вообще? Где сейчас можно посмотреть его спектакли?

- Сразу отвечаю. В декабре будет широко отмечаться 20-летие Формального театра. В ноябре все об этом узнают. Называться это будет «Театральное пространство Андрея Могучего». Название нескромное, но оно не мое, спущено сверху. Мне вообще иногда кажется, что есть какой-то персонаж, Андрей Могучий, с которым все работают, деньги выделяют, но это не совсем я или совсем не я. Фестиваль будет проходить в трех театрах: Александринке, Балтийском доме, Приюте комедианта. В них сейчас идут мои спектакли, которые включены в программу фестиваля. Кроме того, мы возобновили спектакли Формального театра: «Школа для дураков», «Между собакой и волком», «Садоводы».

- То есть, Формальный театр жив и существует в проектном режиме, как и прежде?

- Да, именно. Спектакль «Между собакой и волком» собрал практически всех актеров, с которыми я работал в последние годы.

- Вот еще читатель интересуется, не теснят ли так называемые «режиссерские» театрики театры репертуарные? Даже не знаю, как трактовать вопрос – видимо, речь об авангардном искусстве, о том, как оно взаимодействует с мейнстримом? Не мешают ли они друг другу?

- По идее, они мешать не могут, они друг другу только помогают – это если они есть. Но в Петербурге сейчас попросту нет авангардных театров. А тот академизм, который пропагандирует Валерий Фокин в том театре, где мы сейчас разговариваем, так он, наоборот, соединился с андеграундом и дал позитивные результаты. Так что у нас в городе никакого такого конфликта нет, хотя он, конечно, должен быть, должна быть борьба разных направлений по разные стороны баррикад, которая будет стимулировать к творчеству обе стороны.

- Я недавно в Польше была, по приглашению тамошнего Министерства культуры знакомилась с новым польским театром – вот там именно что баррикады. Ты, когда в Польше работал, это противостояние академизма и авангарда ощутил?

- Я там, наоборот, слышал то, что только что сказал про русский театр. Это, знаешь, что называется, нет пророка… Великий польский режиссер Кристиан Люпа, когда ставил в Александринке «Чайку», говорил: «Какие русские артисты! Мне бы таких в Польше». Я приехал в Польшу, в его театр, ставил там спектакль – и мог то же самое сказать по польских артистов.

- Что ты называешь «его театром»? Ты же в Варшаве ставил, а не в Кракове, где Люпа театром руководит?

- У него там целая сеть театров. По разным театрам Польши сидят его ученики, и он может в эти театры наезжать и ставить спектакли многократно. Один из них -- в Варшаве, Театр драматичный, им руководит ученик Люпы Павел Мицкевич. Актеры, которые там работают, в любом случае, многократно работали с Люпой. Я такого уровня ансамбля и при этом такого уровня актерских индивидуальностей не встречал нигде и никогда в своей жизни. Польские актеры – они крайне эгоистичны. С ними в коллективе очень трудно работать. Но эти мощные индивидуальности сталкиваются и создают такое энергетическое поле, что в итоге можно говорить о колоссальном коллективизме. Вот с этим полем очень интересно работать.

- Последний вопрос: «Что у вас на этот момент не получилось – в работе над спектаклем и вообще на режиссерском поприще»?

- Спектакль – это ведь как ребенок, только вечером на премьере станет понятно, каким он родится. Тот театр, которым я на сегодняшний день занимаюсь, -- он связан со зрителем, тут и говорит нечего. Мы ведь не занимаемся лабораторией, я – не Гротовский. У нас, пользуясь термином Гротовского, -- театр представления. Поэтому вне зрителя говорить о спектакле нереально. Ребенок родится, поначалу будет маленьким, надо будет его подкармливать – то есть, что-то менять, переделывать, дай бог, чтобы он не отравился. Доведение спектакль до состояния, когда он сам сможет «ходить», -- процесс довольно трудоемкий. Но вообще меня в театре гораздо больше интересует методология, процесс как таковой, чем работа на результат. Вот если бы я занимался процессом, зритель не волновал бы меня совсем, потому что его просто не было бы. Такое тяготение к арт-науке у меня давнее. И если бы за лабораторные исследования платили столько, что я мог бы содержать семью, я бы только ими и занимался.
    А по жизни что у меня не получилось? Пока кино не снял. Давно хочу, но пока не получилось.  

Жанна Зарецкая, Фонтанка.ру