В Мраморном дворце показывают картины Владимира Титова, выходца из московских нонконформистов и живописца российских помоек, бомжей и дворняг. Это такое просветленное искусство, что даже самое дно общества ему не страшно.
Владимир Титов родился в 1950 году и в начале 1970-х успел поучиться у одного из главных художников андеграунда и официального сумасшедшего со справкой, Василия Ситникова – до того, как тот эмигрировал в Австрию, а потом в США. Учеников в домашней академии Ситникова было море, Титов считался лучшим, но довольно скоро отказался от ситниковских лубочных церквей-монастырей за вуалью снежинок и размытых толстозадых баб, нередко напоминающих отяжелевшие манекены Малевича. Он предпочел им городские задворки с помойками и их обитателей, бомжей и пьяниц. От чистенькой, аккуратной манеры учителя, у которого даже сапожная щетка рождала изысканное сфумато, Титов перешел к неопрятному экспрессионизму в мрачных тонах.
На его холстах нередко обнаруживаются тряпки, пакля, ободранный картон, а краска похожа на грязную жижу и застывший жир. Но титовские доходяги не мутанты, не дауны и не уроды, как у многих других нонконформистов 1960-х годов, и не олицетворение антропологической катастрофы homo soveticus. Может быть, когда-то они могли производить впечатление карикатур на советскую породу людей, но сейчас очевидно, что никакой местной специфики в них нет: ничуть не хуже французских клошаров и американских бамов. Титов это давно знает, ведь с 1982 года он живет в Париже, а в Россию лишь наведывается.
Другое дело, что пейзаж в картинах характерно российский, да и реалии отсылают к родному запустению. В деревне на фоне неухоженной, бесконечно просторной земли бродяги режутся в карты и соревнуются в рестлинге на пятой точке подруги, катаются на свинье, завтракают нагишом. В городе встречают Новый год на помойке, целуются в мусорном баке, выпивают на стройплощадке, сдают стеклотару. Особенно хороши ржущие и флиртующие пассажиры электрички на картине «Москва-Петушки» (2002). Есть, конечно, и приунывшие, для таких всегда найдется голенькая беленькая ангелица с большими крыльями, похожая на красоток с фривольных полотен француза XVIII века Франсуа Буше, – она и утешит, и словечко в вышних замолвит, а в новогоднюю ночь составит компанию одинокому обитателю помойки. От этих существ исходит сияние, как на византийских иконах.
У Титова помойка обретает универсальный смысл места, где отсутствуют социальные условности, где можно быть самим собой, и потому туда спускаются ангелы, а босяки на раз удостаиваются просветления. В более общем смысле всё это театр, и актеры то держат паузу на скамейке («Портрет друзей», 1986), то играют на арфе и показывают зрителю «козу» («Автопортрет на родине», 2009), то взлетают как эквилибристы («Русский стандарт», 2004). Себе автор выбирает роль писающего мужичка, называя такие изображения «автопортретами», подобно тому, как малые голландцы в XVII веке рисовали себя в виде подвыпивших гуляк.
Из трущоб бродяги и ангелы влезают на вымышленные денежные купюры, новогодние открытки, коробки шоколадных конфет, превращаются в зевак и милиционеров у распятия Христа – свертка картона, прибитого к холсту 20-сантиметровыми коваными гвоздями. Правда, в последние годы наряду с человекообразными Титов все чаще живописует собак, и самый впечатляющий пес, со светящейся пастью и толстой палкой вместо лапы, украшает как раз несуществующую купюру номиналом в 50 тысяч. В любом количестве и комбинациях бомжи, многоэтажки, бетонные заборы, мусорные баки, лужи, оскалившиеся дворняги и прочие ужасы наших городков производят совершенно чарующее впечатление благодаря полному отсутствию у художника передвижнического пафоса, экспрессионистского отчаяния и соц-артовской иронии – он не насмехается, не обличает и не сочувствует, а занимается своим делом, то есть собственно живописью.
И хотя исходный материал отвратителен, картины полны жизнеутверждающей силы. Вот только серые стены Мраморного дворца кажутся угнетающе унылыми рядом с этим гимном свободе русского духа.
Ольга Лузина,
Фонтанка.ру