На экраны города – точнее, на один экран кинотеатра «Художественный» – вышел фильм Алексея Мизгирева «Бубен, барабан», обсуждавшийся в последнее время даже в Государственной Думе и вызывающий самые противоречивые отзывы. Обозреватель «Культурной столицы» тоже нашел здесь повод для разговора.
Живописать быт и нравы современной российской глубинки отечественное кино принялось лет пять назад: истово и самозабвенно. Особых успехов, однако же, не достигло: «Свободное плавание» Бориса Хлебникова – пожалуй, единственный фильм, который можно записать в безусловный актив. Прочие достижения были в лучшем случае сомнительны. О тех, кто рыскал по провинции в поисках народа-богоносца, сплошь состоящего из Платонов Каратаевых, и примурлыкивал вполголоса «Ой, вы, гуси», – об этих речи нет, на разговор о них трафика жалко. Куда заметнее были работавшие в жанрах «на дне» и «в овраге»: мат, спирт, свинство, свинцовые мерзости. Но пена на губах говоривших пузырилась столь густо, а дикция их была столь невнятна, что вызывала недоверие к сказанному – даже если оно было правдой и ничем, кроме правды. Ужас перед матерщиной многие из них излагали на чистом мате, кадры с сивушными загулами монтировались не иначе как с перепою, а в смаковании свинства было столько смердяковского сладострастия, что брезгливость опережала внимание. Авторы фильмов были виновны в преступлениях против профессии не меньше, чем их герои – в преступлениях против человечности. Впрочем, к чему здесь прошедшее время? Фильмы эти снимаются и ныне, и конца им не видно, – покуда кто-то называет эти плевочки жемчужинами. Но сегодня в отечественном кино случился праздник. По вышедшему в прокат фильму Алексея Мизгирева «Бубен, барабан» вердикт сомнений не допускает: «невиновен». Это – фильм. Не памфлет, не монолог истерика, не медитативно-вдумчивое расчесывание язв, – кинематографическое произведение.
Мизгирев рассказывает про нелюдимую библиотекаршу средних лет, которая, дабы достичь «прожиточного минимума», приторговывает подведомственными ей книгами в проходящих поездах. Однажды в ПГТ, где она живет, судьба заносит некоего моряка, и между ними случается любовь – та самая, настоящая, с которой можно начать жизнь заново. Однако тот узнает о проступке своей любимой, а к «ворью» он нетерпим, так жизнь сложилась… То, как подробно Мизгирев выписывает сцены расставания, – одну за другой, не пропуская ни единой детали, руководствуясь не «жанровыми» схемами и не стремлением к психопатическим эффектам, но единственно логикой ситуации и чувством меры, – уже одно это для современного российского кино является событием. Мало у кого из коллег Мизгирева в этот момент в кадре не появились бы ни чайка на небе, ни березка в поле, ни бутылка на столе. Мизгирев же сух, точен и почти что невозмутим. Потому что не его это дело – сопереживать своим героям. Его дело – снимать про них кино.
Лаконизм повествования – черта многих современных молодых режиссеров, по крайней мере – лучших из них, и в большинстве случаев это, по меньшей мере, разумно, потому что честно: они говорят лишь о том, в чем уверены, а уверены они мало в чем. Однако у Мизгирева это не манера, но стиль, у его немногословия есть не только причина, но и цель, и цели своей оно достигает: его «вовремя поставленные точки», вполне по Бабелю, если и не «входят в сердце», то уж в кровеносную систему зрителя попадают точно. К тому же и сюжет свой он может изложить лишь так. Героиня фильма живет с накрепко сжатыми губами и намертво сжатым сердцем (которое если прихватит, то надо восстанавливать дыхание, произнося «бубен, барабан»). Мизгиревский – не лаконизм даже, а ригоризм, – точное воплощение этого способа существования. Кадры, произнесенные сквозь плотно сжатые губы.
Нет, это не шедевр. Оправдательный приговор не подразумевает вручение Звезды Героя. И если режиссура Алексея Мизгирева практически безупречна (на всякий случай поясню: это не высшая похвала, это просто соответствие всем профессиональным нормативам, что трудно, но вполне возможно, если не халтурить), то в сценарии Алексея Мизгирева легко обнаружить пять-шесть ошибок и с десяток мелких недочетов. Самый заметный огрех – двойная сцена с чтением «Заповеди» Киплинга: режиссер Мизгирев вытягивает ее, как может, а может он немало, однако ощущение неорганичности и назидательности (попросту же говоря – пошлости) все равно не исчезает. Но, знаете ли, если в фильме приходится говорить об ошибках – это уже много, очень много. В «Обитаемом острове» вот нет ошибок, и в «Эйфории» тоже, ни единой, – кроме самого решения снимать эти фильмы. А в фильме Мизгирева ошибки есть, все они сценарного происхождения, и все они видны. Верный признак хорошего кино.
Видны же они по очень важной для фильма причине. Главную роль играет Наталья Негода. Про которую надо бы написать что-то вроде «легендарный секс-символ перестроечного кино» – но после фильма Мизгирева так писать уже не получается. Потому что работа Негоды здесь не просто хороша или профессиональна – она образцова. Лучшая, вне всяких сомнений, женская роль в российском кино уходящего года. Это не звезда былых времен, не ожившая легенда даже, – куда больше того: это исключительного, штучного качества актриса. И именно она выдает (или, говоря на профжаргоне, «продает») все ошибки сценариста Мизгирева: любую, самую мелкую фальшь текста, будь то отклонение в пафос или в мелодраму, она ощущает, словно сверхчувствительный барометр. И немедленно воспроизводит. Столь тонка материя, из которой соткана ее роль, что ни одна выбоинка под ней не остается незамеченной.
Наверное, фильм Мизгирева не изменит течения российского кино. Одни по-прежнему продолжат мурлыкать «ойвыгусей», другие же – верить в то, как все умрут, а они останутся и будут швейную машинку крутить. «Бубен, барабан» – вряд ли признак выздоровления кинопроцесса, скорее исключение, и тихий веский голос его автора, вероятнее всего, быстро потонет в общем гомоне любителей зверушек разного сорта. Расчет лишь на то, что вескость голоса – в эпоху тотальной невесомости – сама по себе притягательна и привлечет внимание. Да нет, не расчет даже. Так, надежда.
Алексей Гусев
Фонтанка.ру