«Возвращение домой»: Скелеты делают книксен

Название нового фильма датского режиссера Томаса Винтерберга «Возвращение домой» («En mand kommer hjem») – не столько краткая формула сюжета, сколько программа, которую режиссер сам себе этим фильмом задал. В мировой кинотабели о рангах место у Винтерберга ныне скромное – не в первой и даже не в пятой десятке.

Но единожды ему удалось забраться на самый верх. Дело было в середине 90-х, когда группа датских кинематографистов под руководством штандартенфюрера фон Триера провозгласила «Догму» – манифест нового стиля, противопоставленного тотальной коммерциализации и обуржуазиванию кино. Стиль этот подразумевал систему очень жестких ограничений: по формату пленки, использованию музыки и декораций, записи звука и т. д. Эффект был оглушительным (сейчас уж, пожалуй, и не представить, что такое возможно). Продержалась школа «Догмы» лет пять, но этого хватило, чтобы оказать мощное влияние на весь мировой кинопроцесс – от братьев Дарденнов до «Ведьмы из Блэр». Собственных фильмов «Догма» породила немного; и первым из них было «Торжество» Томаса Винтерберга. Ответственнейшее дело: экспозиция новой школы, революция в действии.

С ответственностью Винтерберг справился. Сколько бы ни подшучивали особо въедливые критики над школярским прилежанием, с которым молодой режиссер пункт за пунктом следовал требованиям манифеста, – «Торжество» не ограничивалось жанром «демонстрационного ролика». Были там и энергия, и нерв, была и различимая авторская интонация – пусть и без метафизических прозрений и бездн, в отличие от последовавших три месяца спустя «Идиотов» самого фон Триера. Зато Винтербергу удалось решить основную задачу: при броскости и эпатаже, типичных для всяческих «новых волн», драматургия не распадалась на отдельные эффектные повороты. Плотно сбито, на совесть свинчено. На юбилейном чествовании главы большого семейства из всех шкафов начинали выпрыгивать скелеты; одна за другой с треском ломались печати молчания, и перед объективом камеры представали чудовищные и мерзостные тайны, до поры покоившиеся за фасадом буржуазного благополучия. Но в этой пляске скелетов не было ничего от упоения самодеятельностью, и авторский голос ни разу не сбился на захлебывающийся фальцет. Стиль «Догмы» работает, это стало понятно; но понятно стало и то, что появился новый режиссер. Не без способностей, скажем так.

После распада «Догмы» Винтерберг не то чтобы исчез из поля зрения киносообщества – просто как-то потускнел и вылинял. Снимал фильмы любопытные, небессмысленные, но какие-то… неловкие, что ли? Из тех, что смотреть нестыдно, но совершенно необязательно. Чувствовалось, что ни выработать свой собственный стиль у него не выходит, ни нащупать собственный материал. Бывают такие художники: им нужны рамки, заданные извне. Без таких рамок, будучи предоставлены самим себе, они теряются, начинают бросаться в разные стороны, а заканчивают мало кому слышным растерянным хныканьем в уголку кинопроцесса. Судя по всему, Винтерберг сам о себе знает, что он как раз из таких. И помнит, где и когда именно он чувствовал себя «как дома», сильным и уверенным. Осталось найти обратный путь.

Если говорить попросту (то есть очень грубо), «Возвращение домой» – попытка повторить успех «Торжества». Вновь нащупать ускользнувшую некогда из-под ног почву стиля и материала. Опять за фасадом буржуазного успеха скрываются постыдные тайны прошлого, опять в разгар торжеств из шкафа начинают вываливаться скелеты, дабы пуститься в пляс; опять сексуальная распущенность старшего поколения отвращает от него младшее, и сын кидается с кулаками на отца, только что соблазнившего его любимую… Что же до стиля, то «догматической» строгости здесь, конечно, нет и следа, зато простота средств – на грани технического брака. Само по себе это возможно, все свои мнимые профессиональные «неуклюжести» Винтерберг обыгрывает, и порой не без остроумия, – но что толку. Рядом с «Торжеством» «Возвращение домой» пресно и плоско, как блин рядом с бифштексом.

Эффектная, гнетущая, одновременно суровая и разнузданная драматургия «Торжества» обернулась в «Возвращении домой» бесхитростной игрой в поддавки. Все прегрешения будут прощены, все скелеты, оттанцевав два-три па и сделав скрипучий книксен, благовоспитанно вернутся в свои шкафы. Неважно, что отец когда-то бросил свою беременную любовницу, а теперь совратил еще и сыновнюю, в остальное же время он психует, помыкает окружающими и таскает свою престарелую жену за волосы, – главное, что он в конце концов обрел сына, самоуважение и внутреннюю гармонию, всё прочее – промежуточные перипетии, не больше. Много шуток, в том числе весьма неплохих, – но они ни на фильм в целом не работают, ни даже друг с другом не связаны: предполагалось, по-видимому, пестрое многообразие жизни, а вышел семейный концерт по внутрисемейным заявкам. Гротеск не éдок, грех не мерзок. И потому они – не гротеск и не грех; так, способы расцветить экранное действие. От «Торжества» веяло безумием и ужасом, в любой момент из любого угла могла вылететь, распрямившись, неведомая дотоле пружина, чтобы целой серией рикошетов прорезать нестираемые шрамы на каждом из персонажей. «Возвращение домой» расчерчено на миллиметровке, и разметка порой видна едва ли не лучше, чем собственно рисунок. Все легко, живо, обаятельно, четко; никаких случайностей, внезапностей, недоразумений – фильм сделан по системе «чик-чирик». И примерно столь же содержателен.

И дело не в том, что это, мол, само по себе плохо и недопустимо. Нет, отчего же. Но прямо противоречит предполагавшемуся пафосу фильма (если это слово вообще здесь уместно). Следуя инерции 12-летней давности, памятуя о пресловутой «лживости фасадов», Винтерберг вроде бы собрался что-то разоблачать и над чем-то насмехаться; и в тексте это намерение по временам еще сквозит. То воображаемый отец в сыновних фантазиях гибнет под колесами поезда, восклицая «Страна проституток!», то глупая тетушка млеет от «покоя и открытости», которые-де наполняют квартиру будущей молодой семьи (а семья, между тем, гниет изнутри), то управляющий отеля разглагольствует о «теплоте и открытом сердце», с которыми его служащие должны принять высокого гостя… Но и изображение, и авторская интонация в финале фильма неумолимо свидетельствуют: покой, теплота и «открытое сердце» – это как раз то, что Винтерберг на самом деле очень ценит. Бескрайние колосящиеся поля, залитые солнцем, ария Верди, льющаяся над притихшим вечерним городком, слезные объятия на прощание, надежда на исцеление, которое несет подлинная любовь. Проблема даже не в том, что это пошлость; проблема в том, что это ложь, – автор «Торжества» тому свидетель. Винтерберг делает именно то, против чего 12 лет назад так яростно протестовал: прячет жизнь под милой, обаятельной, безобидной маской. Он еще помнит, что фильм у него получается, когда он имеет дело со скелетами в шкафу. Но вот что именно с ними надо делать, он помнит уже нечетко. Подходит к дверце, растерянно мнется. И начинает украшать ее резьбой. Красивенькой такой.

Алексей Гусев
Фонтанка.ру

Смотреть в «Родине»
О других новинках кинопроката читайте в рубрике «Кино».