ПоделитьсяВ эти дни 10 лет назад Владимир Путин был избран президентом России. На вопрос: «Who is Mr Putin?» - в интервью «Фонтанке» отвечает Андрей Колесников - специальный корреспондент ИД «КоммерсантЪ», журналист президентского, а теперь премьерского пула, автор нескольких книг о Путине.
- Почему именно Вам наряду с Натальей Геворкян и Натальей Тимаковой было предложено написать первую книгу об и.о. президента Путине?
- На самом деле, это очень простая история. Издательство "Вагриус" очень хотело, чтобы вышла такая книжка, потому что тогда Путина, конечно, ещё никто не знал. Выполнить эту работу желало огромное количество людей, тысячи журналистов. Думаю, не было ни одного пишущего журналиста, который бы не хотел взять интервью у Путина. У нас перед этими всеми журналистами было некое преимущество в виде Натальи Тимаковой, которая в то время работала, если не ошибаюсь, начальником кремлёвской пресс-службы, а до этого долго работала в "Коммерсанте". Тимакова договорилась, очевидно, с кем-то в Кремле и через несколько дней мы оказались там тоже. Кстати, я слышал, что Березовский - на тот момент владелец "Коммерсанта" - узнал о том, что двум сотрудникам "Коммерсанта" удалось встретиться с Путиным только спустя два месяца после того, как наши встречи с Путиным уже состоялись.
Поскольку Березовский реально никак не вмешивался в редакционную жизнь - и это правда - ему про то, что мы работаем с Путиным, никто ничего не сказал, и, насколько мне известно, он не был этим обрадован. Да и вообще, этот наш труд, мягко говоря, не афишировался.
Не знаю, что о нас доложили Путину – вероятно, предварительно наводили какие-то справки, но и мы со своей стороны, честно говоря, не сразу решили этим заниматься. Мы думали: "Сейчас у нас такая безупречная репутация, а что может быть потом?" - до тех пор у меня не было повода запятнать свою репутацию, потому что политической журналистикой я не занимался; Геворкян занималась, но всё равно не запятнала, хотя запятнать репутацию в политической журналистике очень легко. В то время я писал в "Коммерсанте", как говорит шеф-редактор ИД "Ъ" Васильев, "путевые заметки", занимался такой социальной и асоциальной журналистикой; и даже активной работой в антикоммунистической газете "Не дай Бог!", чем, я считаю, не только не запятнал свою репутацию, но, наоборот, упрочил - ведь я действовал в соответствии со своими убеждениями, причём делал это с таким энтузиазмом, какого с тех пор за собой больше не наблюдаю. Так вот... Мы прикидывали, как может сказаться на нашей репутации книжка про Путина, не погубит ли она нас. И мы решили сначала познакомиться с Путиным, посмотреть на него.
Спустя пару дней мы встретились с ним в Кремле, и буквально минут через двадцать я понял, что мы уже делаем эту книжку. Мы задавали вопросы Путину - он на них отвечал, отвечал интересно, мы всё записывали... Фактически это уже и было началом книжки. Ну, а дальше мы встречались с Путиным почти каждый вечер.
Я до сих пор не понимаю, как Путину удавалось находить столько времени для нас: шла предвыборная кампания, он очень много ездил по стране. Встречались мы с Путиным для бесед в разных местах. К примеру, был такой объект АБЦ в Ясенево. Многие до сих пор недоумевают: "Что это за объект АБЦ?" А это всего-навсего архивно-библиотечный центр. Но, правда, «их» архивно-библиотечный центр, за семью замками, где внутри всё было очень даже неплохо, как говорится, всё для людей. Встречались мы с Путиным и в Волынском-2 - там вообще было замечательно. В Волынском мы собственно писали текст книги и в какой-то момент даже перестали разъезжаться по домам, оставались ночевать в коттеджах - там было удобно, да и времени было катастрофически мало. Ведь мы всего за месяц сделали эту книжку, и я считаю, что получилось качественно.
Кроме длинных ночных разговоров с самим Путиным, мы не один раз ещё и ездили в Питер, разговаривали с его друзьями, встречались с его женой и детьми. И, повторяю, книжка, по-моему, получилась качественная. Я сам к ней до сих пор иногда возвращаюсь, хотя ни одного экземпляра "От первого лица" у меня нет. Приходилось даже как-то заниматься вымогательством: у моих друзей, которые её имели, мне удалось её выцыганить на пару дней - надо было что-то посмотреть в тексте, но потом я её кому-то в свою очередь отдал. Теперь книжки нет ни у меня, ни у них, по-моему, вообще ни у кого нет...
-...даже у Владимира Владимировича?
- У него, думаю, есть. По крайней мере, мы ему её дарили сразу после того, как она вышла. Я хорошо помню, как подарил, это было в Кремле, и сказал: «Ну ладно, счастливо оставаться». Поторопился, в общем.
- После выхода книги, не возникало ли у окружающих Вас людей аналогий с "Малой землёй", которую, кстати, готовили тоже первоклассные журналисты, или аналогий с трудами Ельцина-Юмашева?
- Нет! Нет, конечно! Ведь в нашем случае это была честная работа. Мы по-честному спрашивали, он по-честному отвечал. На нашей книжке среди авторов не стоит фамилии Путина, как на "Малой земле" - Брежнева. Эта книжка трёх авторов, которые беседуют с Путиным. Причём каждый наш разговор с Путиным начинался с нашей фразы: "Отпустите Бабицкого!" Сейчас уже об этом не вспоминают, но в то время в Чечне куда-то пропал корреспондент "Радио Свобода" Андрей Бабицкий. Мы говорили Путину: "Вы же всё знаете, отдайте Андрея Бабицкого!" А он: "Да почему же я должен про него знать?!" Были такие разговоры перед каждой беседой.
Потом мы и их тоже напечатали. Первое интервью с Путиным мы анонсировали в "Коммерсанте" за неделю до выхода книжки, и оно, по сути, состояло из этих разговоров про Бабицкого. У меня были сомнения, что Путин подпишет это интервью - он имел право его прочитать, как любой интервьюируемый, - я думал, что шансов, что Путин согласится на публикацию, немного, но с другой стороны, я считал, что и не подписать он тоже не может. Это же был своего рода вызов на "слабо"! Он же это всё говорил. Путин даже подписывать ничего не стал, сказал: "Публикуйте что хотите!"
- Изменился ли, на Ваш взгляд, Путин за эти 10 лет? Если изменился, то в чём?
- Конечно, изменился. В реальном общении, как я понимаю, никаких особых изменений у него не произошло; да я вообще уверен, что люди не меняются - не то, что в таком возрасте, а уже лет с пяти. Что же касается политического поведения, то оно у Путина изменилось довольно сильно. Мы с вами сейчас разговариваем в два часа ночи, я только что приехал из Бреста, где видел, как Путин вёл себя в Белоруссии. Предельно спокойно. А ведь не так давно Лукашенко стал рассказывать «о Путине правду», что не очень принято между действующими политиками, Лукашенко рассказывал об их внутренних переговорах с Путиным, которые принципиально не афишируются.
Кстати, то, что обнародовал Лукашенко, по мне, так на пользу Путину, потому что из слов, которые звучали из уст Лукашенко, выходит, что Путин отстаивает национальные интересы своей страны - речь шла в основном об истории с газом. Но сам факт, что Лукашенко всё это предал огласке с какой-то циничной лёгкостью, попытавшись к тому же использовать это в своих личных интересах, как я понимаю, для Путина, как для человека, который живёт в категориях: "свой-чужой", "чёрное-белое", "предатель-друг" - было, конечно, ударом. Такого он от Лукашенко не ожидал. И если бы эта история случилась несколько лет назад, то реакция Путина была бы совершенно иной. Прежде всего, она была бы, была бы сразу, и была бы очень резкой - мало бы Лукашенко не показалось. А сейчас сложилось впечатление, что Путин вообще ничего не заметил.
Может, он теперь, как удав, выбирает время для броска и никуда не спешит. Есть такой анекдот. Жили через стенку генерал и его денщик. Денщик каждый вечер напивался, и перед тем, как лечь в постель, снимал сапоги и поочерёдно бросал их в стену. Так прошла неделя, и сам генерал уже не мог заснуть без стука сапог о его стену. И вот однажды, генерал, засыпая, как всегда услышал звук удара одного сапога, но второго удара все не было. Генерал поворочался в кровати и, не в силах уснуть, под утро ворвался в гневе в комнату денщика: "Когда ты, сукин сын, второй сапог-то кинешь?!" Так и Путин заставляет Лукашенко мучиться и ждать, когда же он, Путин, сапог-то кинет, и всё не кидает и не кидает.
Это, конечно, совсем другой Путин, чем тот, который говорил про обрезание... Была такая история в самом начале его президентской биографии, когда во время зарубежной поездки его на пресс-конференции спросили про Чечню - а он тогда на такие вопросы очень резко реагировал, глаза становились стеклянными - Путин в ответ предложил задавшему вопрос французскому журналисту сделать обрезание, и взялся помочь ему в этом: у нас в России хорошие врачи, у вас вообще ничего там больше никогда не вырастет... В результате был международный скандал. Сейчас Путин на этого журналиста не стал бы тратить столько энергии. Путин внутренне стал гораздо спокойнее. Это главное, в чём он изменился.
- Слабым бывает?
- На людях Путина слабым никто не видел. Это совершенно точно. Кстати, историю с Лукашенко многие как раз и могли расценить как слабость Путина. Я её расцениваю совершенно по-другому. Путин думает, что сейчас важнее всё-таки построить этот Таможенный союз, раз уж начали, причем начал именно он. Так что Бог с ним, с Лукашенко - задачи стоят гораздо более серьёзные, и если можно обойтись без Лукашенко - слава Богу! И оказывается, что можно: Лукашенко со всеми его тревогами, бедами, несчастьями берёт на себя Медведев, а Путин создаёт Таможенный союз. Всех это устраивает, и даже, похоже, самого Лукашенко. Между прочим, Лукашенко не застать в Белоруссии, если туда приезжает Путин. Захочешь свергнуть режим Лукашенко - надо анонсировать приезд в Белоруссию Путина. Лукашенко в стране точно не будет, страна обезглавлена!
Или вот ещё одно интересное наблюдение. Были мы, к примеру, сегодня на таможне в Бресте. Ходят два премьера, им демонстрируют достопримечательности таможни: изъятые фальшивые паспорта - российские, ичкерийские, подписанные Шамилем Басаевым, и разные другие предметы таможенного быта. Непосредственным начальником этих таможенников является премьер Белоруссии Сидорский, но ни один из руководителей таможни на Сидорского даже не глядит - все всё рассказывают Путину. Казалось бы - Белоруссия, при чём здесь Путин? Но реальным начальником для этих таможенников является именно Путин. Мне, кстати, кажется, что и единственным пока проявлением того, что у нас есть Союзное государство и в нём председательствует Путин, служит этот факт, что таможня, которая всегда понимает, что к чему, из тандема двух премьеров замечала только Путина.
- За столько времени работы рядом с Путиным научились ли Вы его психологически чувствовать: сейчас Путин скажет это, сейчас поведёт себя так-то?
- Мне кажется, что да. По крайней мере, как журналист, я чувствую, когда Путина пора записывать: вот сейчас, через несколько секунд надо будет лихорадочно всё записывать. Так вот, я чувствую, что вот-вот Путин начнёт говорить то, что потом все будут обсуждать; и это не так уж сложно. Зато у меня есть и обратный эффект от долгой работы с Путиным - на официальных мероприятиях я, бывает, засыпаю под Путина. Как только он начинает говорить, у меня тут же ручка валится из рук и сами закрываются глаза. Сам этот голос за все эти годы нашего знакомства, скажем так, влияет на меня очень благотворно - я засыпаю. Иногда довольно крепко. Но зато, когда надо, я сразу просыпаюсь, я ни разу ещё ничего не проспал. Причём важно-то ничего не вырывать из контекста путинских речей.
Для того, чтобы не заслужить упрёков: "Ты вырвал из контекста!", мои заметки и бывают иногда больше, чем нужно редакции. Поэтому я и борюсь за их объём, иначе на утро я получу какой-нибудь звонок. Мне мог позвонить пресс-секретарь президента, сейчас теоретически может позвонить пресс-секретарь премьера и сказать: "Андрей! Ну ты же вырвал фразу из контекста, а на самом-то деле всё не совсем так!" Но пока от пресс-секретаря Путина Дмитрия Пескова мне не было ни одного звонка.
Когда Путин работал президентом, у него был пресс-секретарь Алексей Громов - сейчас заместитель главы Администрации президента России. Вот от него иногда звонки были. Громов звонил и говорил: "Слушай, ну и ржали мы сегодня в самолёте, когда читали твой репортаж!" Хотя возникали, конечно, и какие-то вопросы, но скорее рабочего характера. Так что - честно - у меня в этом смысле какое-то безоблачное существование было в кремлёвском пуле и есть сейчас в премьерском. Я думаю, потому, что, с одной стороны, не к чему придраться, а с другой стороны - это вообще не моя забота. Всё время, пока я работаю, я слышу от всех один и тот же вопрос: "Почему тебя до сих пор не выгнали из пула?" А я этого не знаю, и не моё это дело. "Спросите кого-нибудь другого, кто это знает", - хочется мне ответить на этот вопрос каждый раз. Хотя я понимаю, что я пятое колесо в этой телеге. Я говорю то, что они часто не хотят слышать. Я то, без чего гораздо легче было бы обойтись...
-...потому что тогда осталась бы либо сухая информация, которую читать сегодня никто не будет, либо критика, с которой власти пришлось бы бороться? А так "стёб Колесникова, который ошибочно называют иронией, на самом деле уводит читателя к в большинстве своем надуманным интерпретациям, которые ничего общего не имеют ни с объективностью информации, ни с достоверностью. По сути, это информационный шум, который лишь затрудняет восприятие". Эта цитата, конечно, весьма радикального комментария одного из читателей "Коммерсанта" под Вашим репортажем о поездке Путина в Индию, отражает, тем не менее, одну из точек зрения на результаты Вашего журналистского труда. Не считаете ли Вы себя родоначальником гламурной политической журналистики, которая выгодна власти, поскольку, делая эту власть прикольной и не очень серьёзной в глазах читателя, позволяет отвлечь его внимание от истинных реалий большой политики?
- Нет, конечно, потому что всё это не так. Я работаю в газете "Коммерсантъ", что по определению требует от меня большого количества фактуры; в том числе фактуры эксклюзивной. Фактура же бывает разная. Бывает в деталях: то, что кому-то кажется информационным шумом, другому раскрывает всю подноготную большой политики, потому что она именно в этих деталях. Это во-первых. А во-вторых... Если взять мой репортаж из Индии, то я единственный из коллег, кто в нём назвал цену достройки "Адмирала Горшкова". Всем официальным лицам было неудобно из-за ситуации с «Горшковым» - сначала неправильно посчитали стоимость достройки, затем она оказалась выше, поэтому на этот раз они категорически молчали. Путин с премьер-министром Индии Сингхом не афишировали эту договорённость, решили всё сделать по-тихому, чтобы индийцев не упрекали, что они опять пошли на поводу у русских.
Так что на пресс-конференции никаких цифр названо не было, а уже позже, где-то в кулуарах, негромко, но, впрочем, отчётливо, про договоренность в общем сказал Сергей Борисович Иванов, который категорически отказался говорить о новой цене контракта и которую никто из журналистов так и не выяснил. Эта цифра появилась только в моём репортаже в "Коммерсанте". И она не могла не появиться, потому что без неё репортаж был бы бессмысленным. Мне бы об этом сказал любой в "Коммерсанте": главный редактор, заместитель главного редактора... И после этого говорить, что эти репортажи уводят от действительности и являются частью политического гламура, мне кажется бредом.
Иначе меня бы не уважали некоторые известные в политике и экономике люди, чьё мнение о себе я очень ценю. Этих людей не так уж и много, но их и не должно быть много.
Про одного я вам скажу, но больше не буду... Одним из таких людей является Алексей Миллер, который вообще не очень любит общаться с журналистами. И если он уважает мою журналистику, то это значит, что она - точно не политический гламур, что мои репортажи профессиональны с точки зрения его ведомства и его понимания. А такое отношение к себе зарабатывается не одним и не двумя годами работы. При этом у меня нет права на ошибку. Нельзя писать так, чтобы человек, прочитав твой текст, просто засмеялся. (С другим смыслом, чем Алексей Громов, которому иногда, как и еще кому-то в Кремле, просто нравился стиль заметки. А засмеялся бы, потому что это все очень наивно, а как еще может написать журналист...). А ведь они очень часто просто смеются, со слезами на глазах, когда читают журналистские заметки про деятельность «Газпрома» - настолько люди не соображают, что там происходит.
Я практически не читаю отзывы на свои заметки. Наверное, среди них есть и много положительных - и спасибо всем этим людям, но у меня совершенно нет необходимости читать негатив, который в Интернете существует по определению, потому что я понимаю лучше этих людей, если я где-то ошибся. Ошибки, конечно, бывают - я прекрасно понимаю, чем они вызваны. Каждая моя ошибка была вызвана целым стечением роковых обстоятельств, от которых прежде всего я и страдал, но поделать уже ничего было нельзя. Вот я продиктовал в одной из последних заметок цитату, выбитую в камне на часовне при въезде на Волгодонскую АЭС: «Богородица, спаси нас!» Машинистки напечатали: «В огороде-то осина!» Это не они ошиблись, это я, потому что не перепроверил, потому что не было уже времени и сил. Слава Богу, нашлись люди в редакции, которые удивились этой фразе и переспросили меня: а самолет наш уже выруливал на взлетную полосу. Но я и без машинисток ошибался. При таком бешеном ритме невозможно не ошибаться иногда. На моей совести несколько таких фактических ошибок в репортажах. Я с этим живу, но понимаю, что ошибаются все.
В любом репортаже должен быть эксклюзив. Как нас учили на факультете журналистики, любой репортаж должен отвечать на несколько вопросов: что, где, когда. Обязательно надо рассказать "что". А рассказать "что" - это и есть эксклюзив в репортаже. Потому что, как правило, то, что официальные лица пытаются выдать за рассказ, что было, этим "что" не является. Найти это "что" - в этом главная задача. И я не претендую на то, что мне это всегда удаётся. В таких случаях у меня получается более лёгкий репортаж. Но и в таких ситуациях я стремлюсь к тому, чтобы можно было разглядеть и уловить настроение, общий фон происходящего, из которого адекватные люди смогли бы сделать адекватные выводы. И они их делают, судя по реакции.
- У Вас есть журналистские табу? Чего Вы никогда не напишете о Путине?
- Нельзя для меня - это то, что я запрещаю сам себе. Я никогда не буду писать про личную жизнь Путина. Не буду писать потому, что лично я наверняка об этой стороне его жизни ничего не знаю, да и просто потому, что это его личная жизнь. Я сам испытывал на себе, что такое, когда журналисты пишут про твою личную жизнь. Я помню, как-то съёмочная группа телекомпании НТВ приезжала ко мне домой, когда меня там не было. Звонили в домофон, пытались разговаривать с моей женой, задавали ей какие-то идиотские вопросы: "Уже вечер, где ваш муж? Не с Тиной Канделаки ли он?" Делали они это по мотивам нашей программы "Нереальная политика". Казалось бы, это наивно и смешно, а на самом деле - это отвратительно, потому что касалось моей жены и детей. Потом всё это ещё и было в эфире. Поэтому я прекрасно понимаю, почему люди болезненно реагируют на подобные вещи, которые являются откровенным бредом. Поэтому я не буду себе позволять вторгаться в личную жизнь Путина.
- Владимир Владимирович читает Ваши репортажи?
- Он сам мне говорил, что что-то читает, но далеко не всё. Я думаю, что это так и есть. Он же получает дайджесты, поэтому что-то, наверное, читает. Я не знаю, как Путину от меня, но мне от Путина надо иногда отдыхать. Ну, вот, к примеру, с Нового года я про него ничего не писал, вот только недавно вновь стал писать. Я уезжал на Украину на выборы, с облегчением, надо сказать - это было моё решение: писать про Украину, соответственно автоматически не писать про Путина, потому что нельзя находиться в двух местах одновременно. Я был на обоих турах выборов и получил большое удовольствие, потому что там, конечно, обнажённая политика, абсолютно реальная, до боли и до колик в животе. Журналистом там работать одно удовольствие, если с тобой, конечно, не поступают как с Георгием Гонгадзе, например.
После Украины я на три недели уехал на Олимпиаду в Ванкувере, где писал про спортсменов, каждый день в течение трёх недель. У нас выходила ежедневная газета "Коммерсантъ BOSCO SPORT" - приложение к основному номеру "Коммерсанта" - в Ванкувере она выходила как самостоятельная газета. К ней привыкли и болельщики, и спортсмены, и тренеры, поскольку это была уже четвёртая Олимпиада с "Коммерсантъ BOSCO SPORT", в которой я тоже работал уже четвёртую Олимпиаду. И для меня это было тоже очень важно: спортивная журналистика - это совершенно особый жанр. Для того, чтобы в ней утвердиться, нужно не меньше сил, чем для того, чтобы утвердиться в политической журналистике - спортсмены люди дико ранимые, гораздо более ранимые, чем политики. Они привыкли к обожанию или, по крайней мере, к постоянному сочувственному пониманию, и любое резкое слово и даже честность в их адрес ставит их просто в тупик.
На первой и второй моих Олимпиадах мне было очень сложно работать - была масса претензий с их стороны, но сейчас в Ванкувере никто ничего не сказал. И даже добрые слова стал слышать... уж на это совсем не рассчитывал.
- Вы автор множества книг о Путине, которые состоят из Ваших же репортажей о нём. Книг, кстати, со своеобразными названиями. Андрей Громов из "Эксперта" выразил сомнение в целесообразности сборников из сугубо журналистских материалов: "…простое сведение газетных репортажей в книгу вызывало известные опасения… Честно говоря, некоторое однообразие колесниковского стиля и колесниковских приемов и вправду бросается в глаза, так же, как и легкость мысли автора…" Согласен с цитатой лишь в том смысле, что Ваши книги и впрямь позволяют чётче рассмотреть феномен Вашего слога с филологической точки зрения. Это и нетрадиционное с точки зрения норм русского языка стилистическое построение фраз, и парадоксальные смысловые умозаключения, и неизбежные ироничные комментарии практически к каждому поступку или слову персонажей... Насколько сознательно и как давно Вы вырабатывали этот свой обескураживающий неподготовленного читателя слог, и в каких муках он рождается в оперативном журналистском режиме?
- ...Естественно, мои первые политические репортажи кого-то обескураживали.
Я считаю, что всё, что я пишу, я пишу сознательно. (Смеётся). Несмотря на то, что иногда нет времени даже осмыслить то, что ты пишешь. Хотя, на самом деле, это не всегда зависит от времени, которое тебе дано. Иногда, когда у тебя много времени и ты спокойно пишешь, из тебя совершенно неожиданно вдруг выскакивает какая-то фраза и ты читаешь её как простой читатель, отстраненно, и тебе становится смешно. Я думаю: "Господи! Откуда это взялось-то? Откуда выскочило?" Бывает такое... Я сижу у себя в кабинете и вдруг вздрагиваю и смеюсь, когда пишу, а кто-то, проходя мимо, думает: "Колесников помаленьку сходит с ума, потому что уже смеётся над тем, что он сам и пишет!"
Это с одной стороны. С другой - я стараюсь продумывать каждый абзац, когда на это есть время. Каждый абзац должен в идеале быть парадоксальным. В Бресте у меня времени не было, поэтому я не согласен отвечать за этот свой репортаж. (Улыбается).
Мне в самом деле кажется, что каждый абзац репортажа имеет право на самостоятельность, на самостоятельную парадоксальность, я считаю, что каждый абзац надо закончить парадоксальной мыслью. При этом в нём должно быть какое-то развитие, в нём всё должно быть по науке: завязка, кульминация, развязка. Обо всём этом я стараюсь, конечно, думать.
Когда я учился на факультете журналистики МГУ, мы как-то делали газету "Журналист", и, может быть, многое для меня было решено уже тогда. Мы как-то взяли автомобильную многотиражку, разобрали всех авторов - каждый взял себе одного из авторов многотиражки, чтобы описать его как человека в том жанре, в котором он пишет. Там были разные жанры: автомобильная аналитика, к примеру, а был у них и король репортажа. Я взялся поработать с этим королём и написал про него свой репортаж. Писал я его по всем законам журналистики, которые нам преподавал тогда - да и сейчас, по-моему, преподаёт - Евгений Михайлович Прохоров. Надо сказать, что жанр репортажа мне тогда очень понравился.
Но тогда же, на первом курсе, я понял, что репортаж - ужасающе сложное дело. Я даже думал, что мне надо найти какой-нибудь другой, свой жанр, но когда вышел мой репортаж об этом короле и его все начали хвалить, я подумал: "Нет, всё-таки это не такое уж и плохое дело". Потом уже в многотиражной газете "Ускоритель" и в "Московских новостях" я предпочитал в основном заниматься репортажами. Хотя, повторяю, это такой жанр, к которому, может быть, больше всего претензий потому, что в нём - как меня учили - всегда должно присутствовать местоимение "я". А это всегда очень провокационно. Кому-то это нравится, но кого-то именно это местоимение всё время раздражает - взять, к примеру, всё тот же репортаж о поездке Путина в Индию.
Кстати, репортаж из Индии - это было моё возвращение в политическую журналистику в "Коммерсанте". Кто-то за каких-то полтора месяца уже забыл, как я пишу, с другой стороны, у "Коммерсанта" появились за это время новые читатели. У меня таких возвращений в журналистику была уйма. После каждого моего отпуска люди вздрагивали: "А откуда он взялся-то с этой своей журналистикой?!" Потом эти читательские впечатления куда-то уходят. Приходят новые. Люди начинают ждать этих заметок. Или. Я столько раз слышал: "Да-ааа!.. Что-то Колесников уже не тот стал!" А для того, чтобы заслужить такую оценку, достаточно попасть на какое-нибудь протокольное мероприятие, откуда невозможно вообще ничего извлечь для репортажа. Вообще ничего! У тебя нет ни одного шанса, а ты всё-таки что-то делаешь, что-то стараешься всё-таки найти. Многие читатели ведь не понимают этих особенностей труда журналиста и считают, что имеют право чуть что - ставить крест на журналисте, а не на событии. Кремлёвская, правительственная, протокольная журналистика.
- ... без всяких скидок, самый тяжёлый жанр репортажа. Это такой - как говорят актёры - материал на сопротивление, что ни в каком кошмаре никому не приснится.
- Что касается названий моих книг... "Я Путина видел!" - это перефразировано из анекдота: "Я Ленина видел!" Придумал это название наш шеф-редактор Андрей Васильев. "Путин Медведева выбрал" - придумали в издательстве, к этому названию я вообще никакого отношения не имею. В некоторых книжках названия мои. Например, "Фарс-мажор". Или другой пример: «Фарс-мажор-2».
Из книги Андрея Колесникова "Меня Путин видел!": "Именно в этот день, такое совпадение, на ЦБК должны были запустить новую бумагоделательную машину. Это был большой праздник в жизни ЦБК. Комбинат готовился к нему много дней и даже несколько ночей. Журналистов оставили одних — ждать президента. Когда до его прихода осталось минут пять, из одной трубы, которая уходила куда-то в другие трубы, хлынула жидкость. Невозможно было сказать, что это за жидкость.
Немного обнадеживало, что она была без цвета и запаха. Но согласитесь, вряд ли на современном предприятии (к тому же градообразующем) из трубы должна фонтаном бить струя жидкости, быстро заливающей пол и все, что на нем, в том числе многочисленные электрические кабели. Дураков оставаться в цехе наладки не было. А что, если это не вода, а кислота для растворения всего живого?
Специалисты, предусмотрительно сидевшие в соседней комнате, сказали, что ничего хорошего, конечно, не произошло. Это была полноценная авария.
В этот момент в цех наладки вошел президент Российской Федерации Владимир Путин. Воды на полу в некоторых местах было уже по щиколотку, и она постоянно продолжала прибывать. Путь к отступлению мгновенно оказался отрезан. Но Владимир Путин и не собирался отступать. Он просто поднялся по небольшому парапету, который увидел среди труб и настилов, и миновал таким образом район бедствия.
Следовало отдать должное воле и выдержке этого человека. Он, казалось, не колебался ни одной секунды. Такие мгновения в жизни каждого человека и называются моментами истины. За ним без оглядки пошел и весь его народ: полномочный представитель по Северо-Западному федеральному округу Валентина Матвиенко, президент республики Карелия Сергей Катанандов и директор ЦБК Виталий Федермессер...
Обойдя подтопленные места (специалисты к этому моменту сошлись в едином мнении, что это, все-таки, скорее всего вода), президент вошел в соседний зал. Тут-то и выяснилось, что беда не миновала. Соседний зал, где стоял главный агрегат новой машины, тоже был затоплен. И там уже вовсю шли аварийно-спасательные работы. Два юноши с удивительным упорством работали швабрами, стараясь разогнать воду под ногами президента. Всем своим видом и поведением молодые люди вызывали искреннюю жалость. Сизифов был этот труд.
Что должен был сделать президент страны, претендующей на то, чтобы снова стать великой? То же, что и сделал Владимир Путин: пойти по воде. И он пошел. Злые языки скажут, что если бы не близкий старт предвыборной кампании, то, может, Владимир Путин повел бы себя по-другому. Может, он пожелал бы, оставшись на парапете, выслушать подробный рассказ о принципе действия новой бумагоделательной машины. Может, придумал бы что-нибудь еще. Но мне все-таки кажется, что в тот драматичный для всей истории нашей страны момент, когда все могло остановиться на парапете или даже повернуться вспять, президент меньше всего думал о своем рейтинге. В лучшем случае он думал о том, удастся ли потом спасти ботинки.
Нет, прошел и, кажется, даже не замочил ног, хотя ведь было глубоко. Истории, как мы знаем, известен еще только один такой случай. Как же давно это было! И как заждались мы второго такого прохода!"
- Молодых журналистов в "Коммерсанте" заставляют писать под Колесникова?
- Мне говорили некоторые начальники, что они своим подчиненным под меня в "Коммерсанте" писать запрещают. И я считаю правильным, что редакторы некоторых отделов в "Коммерсанте", его главный редактор Азер Мурсалиев запрещают журналистам писать похоже на Колесникова, поскольку в результате получается не всегда убедительно. Да и зачем это надо? Легче писать по-своему. Газета "Коммерсантъ" — вообще газета информационная.
А фирменный стиль "Коммерсанту" привил Владимир Яковлев. Но именно Владимир Яковлев в 1996 году понял, что только такой стиль - это путь в никуда, потому что читатели умнее тех заметок, которые для них пишутся, у них в голове больше слов, чем в этих заметках. Им нужны другие заметки. Поэтому он нас с Сергеем Мостовщиковым и позвал из "Московских новостей" и "Известий", чтобы мы дали читателям "Коммерсанта" и другую журналистику - авторскую, и другой язык. И другие главные редакторы это понимали: Раф Шакиров это хорошо понимал, понимает это, безусловно, и Андрей Васильев, понимает - слава Богу! - Азер Мурсалиев, хотя сам устроен немного по-другому. А вот читатели не всегда понимали, что им нужно. (Смеётся).
Хотя, конечно, не могут быть все читатели поклонниками такой журналистики, как моя, но для них есть и другая журналистика, в том числе в "Коммерсанте" она есть, и её очень-очень много. И я предлагаю этим людям вообще не читать мои заметки. Зачем их читать, создавать стабильно высокую посещаемость моих заметок в газете, неадекватно бурное их обсуждение? Зачем писать эти отклики, которые я всё равно не читаю? Я бы на их месте не стал себя расстраивать: если мне что-то не нравится - меня застрели, не буду читать. А они читают! Значит, не всё так просто в моей журналистике.
- Александр Хинштейн удачно сочетает журналистику с политикой, есть масса других примеров, когда журналист реализуется одновременно и в другой профессии. Вы - журналист до мозга костей или Вас тоже порой тянет на какую-нибудь иную стезю?
- Нет-нет-нет! Я могу функционировать только в рамках журналистики. В ней есть много жанров. Хотя великий главный редактор великих "Московских новостей" и уже не такой великой "Общей газеты" Егор Яковлев говорил: "В журналистике есть две должности, на которых можно работать и чувствовать себя счастливым: это должность спецкора и должность главного редактора. Всё остальное - не то". Вот я и работаю спецкором в "Коммерсанте" и главным редактором в "Русском пионере".
Александр Михайлович Мостовщиков - человек, который меня многому научил в репортаже, он был редактором отдела информации в тех, великих "Московских новостях", из которых вышла половина современной отечественной журналистики, и который сам писал великолепные репортажи - в двух словах, лучше Евгения Павловича Прохорова, объяснил мне суть репортажа, которой я постоянно пытаюсь соответствовать и которая у меня уже в крови. Он говорил: "В репортаже надо писать только то, о чём хочется рассказать за рюмкой водки". Причём он имел в виду не какие-то занимательные истории, детали, а эксклюзив.
За рюмкой водки можно рассказать, например: "Ты знаешь, я прочитал репортаж Колесникова из Индии. В нём есть такая цифра, которой больше ни у кого нет. Оказывается, почти полтора миллиарда индийцы всё-таки добавили для достройки "Адмирала Горшкова". Сломались! Ведь полтора миллиарда! Бедные индийцы, сломали их наши чиновники..." Собственно, я и пишу то, что интересно рассказать друг другу за рюмкой водки. А это понятие очень широкое.
Что касается других профессий... В политику точно нет, а в принципе, конечно, хочется попробовать себя в чём-то ещё. Недавно мы отмечали столетие "Коммерсанта". Андрей Васильев и Демьян Кудрявцев - гендиректор издательского дома "Коммерсантъ" — в жесткой форме предложили мне это мероприятие вести. С подмостков Большого театра. Как-то я всё это делал, а позже встретил режиссёра Павла Лунгина. И он мне говорит: "Я был в этом зале... Я вас, Андрей, пожалуй, буду снимать! Потому что в вас есть что-то такое..." - и он стал придумывать во мне такое, чего во мне на самом деле нет. Это свойство любого режиссёра: какого человека он придумает, такого и сделает. Лунгин говорит: "В вас есть какая-то угловатость, которая есть в Голливуде, но которой не хватает нашим актёрам..." В общем, чего-то такого наговорил за полторы минуты, что я потом ходил и думал: "А может быть, действительно, стоит сняться?" (Смеётся). Но Лунгин - слава Богу! - не перезвонил. А главный редактор «Огонька» Виктор Лошак подошел и сказал: «Андрей, ну и чего вы все эти годы упирались, землю рыли?.. Вы же можете на свадьбах зарабатывать, на юбилеях, на похоронах...» Все профессии, в общем, хороши, если разобраться.
Часто предлагали и предлагают написать сценарии игровых фильмов. В этом тоже я хотел бы себя попробовать, но нет времени. Хотя, я считаю, что есть вещи, для которых надо находить время. Надо от чего-то отказываться. Я вот, к примеру, закончил вести колонку про детей, которую вёл шесть лет в приложении Weekend и которая была мне дорога, потому что я фиксировал жизнь своих детей и писал скорее для них, когда они вырастут, а не для читателей.
На основе этих заметок уже вышло две книжки, за которые мне уж точно не стыдно. Это книжки, которые мои дети будут перечитывать и понимать, что их жизнь, по крайней мере, до восьми лет, не прошла напрасно! (Смеётся). Уже! Уже самое начало их жизни - не зря! Я прекратил вести эту колонку с таким сожалением... Просто дети выросли, и ничего с этим не поделаешь. Я стал влиять этими заметками на их личную жизнь, потому что мои заметки читали одноклассники детей, их учителя... И хотя я рассказывал о детях далеко не всё, но какие-то личные вещи я всё-таки рассказывал. И мне кажется, что дети от этого могут реально пострадать. Можно сказать, что поэтому я нашёл в себе силы это прекратить. Но лучше бы я писал дальше, потому что с детьми постоянно что-то происходит, и я ловлю себя на мысли, что мне хочется про это написать, потому что я скоро забуду про это. И уже забыл про многое, а это могло бы быть уже опубликовано.
- Вы лауреат нескольких премий, среди которых: "За журналистику как поступок" имени Сахарова, "За образцовое владение русским языком". За что Вы получили эти премии, и в какой мере их заслуживаете? Задаю этот парадоксальный вопрос, Андрей, потому, что Вы сами как-то бросили фразу: "Съездил с Путиным в "Перекрёсток" и получил премию..."
- Премию имени Сахарова я получил за Беслан. Я остался там ещё на две недели, после того, как оттуда уехали по сути все журналисты. А, на самом деле, настоящее горе там началось именно тогда. Когда журналисты разъехались, всё было наполнено таким горем, таким стоном и таким молчанием, что вот эти две недели я, конечно, буду помнить всю жизнь. Но это не является, на мой взгляд, поступком, это было просто редакционное задание. В какой-то момент я просто не мог оттуда уехать. Писал и писал. Мне уже говорили: "Хватит, отдохни немного". Я отвечаю: "Да я не устал".
Там как-то приехала на похороны - были очередные похороны: хоронили человек пятьдесят, - очень представительная делегация: руководство Госдумы и Совета Федерации, руководство Администрации президента, губернаторы. Все они стояли под зонтиками под проливным дождём на трибуне, к которой им проложили досочки от асфальтированной дороги, а люди метрах в пятидесяти от них месили грязь и закапывали гробы. Эта картина у меня до сих пор стоит перед глазами. Эти чиновники произносили какие-то речи, но их никто не слушал - их просто не было слышно; рядом стояли несколько журналистов из тех, кто ещё остался, вот только они и прислушивались к этим речам. Люди находились на двух разных планетах: одни произносят речи, другие хоронят своих близких. Потом одно и другое закончилось, и люди примерно одновременно разошлись в разные стороны. Делегация улетела в Москву. Вот про это я написал и написал очень резко.
Что касается премии "За образцовое владение русским языком"... Я считаю, что уж раз ты занимаешься по работе развитием русского языка, занимаешься его парадоксальным использованием, на самом деле это и есть образцовое владение языком. Это вопрос дефиниции. Чем что назвать. Меня в своё время приглашали остаться после окончания факультета журналистики на кафедре русского языка МГУ. Семинары по русскому языку у нас вела Анна Петровна Кайдалова, автор нескольких учебников по русскому языку совместно с Розенталем. Вот она мне и говорила: "Вам обязательно надо остаться на кафедре". Хотя, по-моему, у неё была своя корысть: она очень любила играть в шахматы и я тоже, и мы часто с ней играли. Она была блокадницей. Выжившие блокадники - люди несгибаемые, они и выжили, потому что были несгибаемыми, было в них что-то, что позволило им выжить. И после этого они живут долго, хотя, может быть, и не всегда счастливо. Вот и Анна Петровна из таких блокадниц. Но на кафедре, несмотря на её уговоры, я не остался. И не зря, как видите - принёс же, как кто-то посчитал, образцовое владение русским языком в журналистику.
Что касается премии ритейла. Да, действительно, я говорил, что девушки с руками по локоть в солидоле пашут, а я получаю премию за одну-единственную заметку про визит Путина в "Перекрёсток". Но я тут же оговариваюсь, что эта премия и даётся за одну заметку. Кроме того, именно этот визит Путина в "Перекрёсток" был решающим для отечественного ритейла, для людей, которые покупают и продают нам продукцию в магазинах. И вот эти люди участвовали в разработке поправок в закон о торговле. Путин собрал огромное совещание, в котором я участвовал как журналист, а затем поехал в "Перекрёсток". Так вот, по итогам этого совещания были приняты поправки в закон. Для ритейла это было событием даже не года, а последнего пятилетия. Огромным событием! И то, что я его описал, по мнению этих людей, было и событием в журналистике. Человек, который про это писал, был обречён получить премию ритейла. Ну, вот я и получил. На следующий год получат эти девушки. И думаю, кстати, что они её уже получали.
Я не думаю, что буду особенно оригинальным, но скажу, что к этим премиям я уже давно стал спокойно относиться. Мне действительна дорога премия имени Сахарова ещё и потому, что когда я работал в газете "Ускоритель" в Протвино, то едва ли не первым человеком, которого я там встретил, был академик Сахаров. По улице шёл живой академик Сахаров, про которого я столько читал, про которого нам столько говорили на журфаке. Он приехал летом с женой по приглашению научного руководителя Института физики высоких энергий, и неторопливо шёл по улице в домашних тапочках на босу ногу. Для меня это словно Бог шёл по воде, аки посуху. Я это так запомнил! Сахаров был и остаётся для меня великим человеком. Так что премия его имени для меня очень дорога.
- Вы - любимый журналист Путина?
- Ощущение собственной придворности у меня абсолютно и полностью отсутствует. Я работаю в "Коммерсанте". Насчёт любимого журналиста Путина - это один из мифов. Это все журналисты... Я-то знаю, что я не любимый журналист Путина. Хотя бы просто потому, что ему очень многое не нравится в моих материалах. Он вообще, по-моему, журналистов не очень любит. Он может относиться с уважением к журналисту, в том числе и к тому, который его критикует. И именно к тому, кто его критикует, он чаще относится с уважением. Вот мой случай скорее такой. Но то, что я любимый журналист Путина - это ещё один бред.
- С недавних пор Вы - работодатель журналиста Владимира Путина, так что тему журнала "Русский пионер", главным редактором которого Вы являетесь, обойти никак нельзя. "Русский пионер" - гламурно-тусовочное издание для известных и лояльных власти людей, в которое могут прийти Сурков с Собчак, но не могут прийти, скажем, Лимонов с Немцовым?
- Прийти-то могут, но напечататься - не факт. У нас слишком много требований, прежде всего литературных. Хотя Немцова я бы напечатал с удовольствием. А Лимонов пишет везде: пишет и пишет... А мне в такой журналистике хочется открывать новые имена. Сурков в журналистике - новое имя. Почитайте то, что Собчак пишет в "Русском пионере" - абсолютно новая журналистика для неё. То, что она пишет в "Русском пионере", радикально отличается от того, что она пишет в других местах. Сурков нигде не пишет того, что пишет в "Русский пионер". Не пишет эссе про Хоана Миро, он даже рецензию на роман "Околоноля" больше никуда не пишет, а нам написал... Можно открыть ещё много имён. В каждом номере у меня появляются новые люди и далеко не только политики.
Я не буду раскрывать технологию того, каким образом Путин стал колумнистом "Русского пионера", потому что надеюсь к ней прибегнуть ещё не раз. Это моя чисто редакторская история, подробности которой я имею право не раскрывать. Безусловно, этот текст писал сам Путин от начала до конца. Я думаю любой, кто хоть раз слышал Путина, поймёт, что это его колонка.
- У большинства петербуржцев "Русский пионер", так получилось, ассоциируется с Вашими пионерскими чтениями, имевшими место быть в июне прошлого года в филиале Военно-морского музея, на крейсере "Аврора". Это событие вызвало неоднозначную оценку и не только среди коммунистов, но и среди либерально настроенных слоёв общества нашего города. Что происходило в тот вечер на "Авроре" на самом деле, и как Вы лично расцениваете эксплуатацию городских символов под творческие вечера?
- Я с вами не соглашусь: не для всех петербуржцев именно "Аврора" является символом города. Кроме того, наша компания точно не была гламурной, потому что это пришли люди с питерского экономического форума, в основном экономисты. Я считаю, что мы провели своего рода пионерский субботник. Мы пришли и провели очень светлое мероприятие. Ни один из тех, кто участвовал в этом мероприятии, не отзывается о нём плохо. А очень часто бывает наоборот. Но те, кто не был на этом мероприятии, возмущены. Мы, кстати, долго думали, где провести день рождения журнала, который называется "Русский пионер". Конечно, на крейсере "Аврора" - символе революции, после которой в стране и появились пионеры. Так мы и пришли на крейсер "Аврора". Мы придумали сценарий, в который вписывалось жестокое глумление над олигархами, которых мы, собственно, и собрали на "Авроре". Там мы глумились над ними. Мы прочитали им про них поэму, на палубе танцевала балерина. Поэма была абсолютно уничижительная по отношению к олигархам. Я бы на месте большинства людей, которые это всё слышали, с возмущением ушёл в этот момент, потому что поэма была про них. Мы наслаждались тем, что, наконец, наступил кризис, и они станут нормальными простыми людьми, с которыми можно будет разговаривать. В таком духе и шла вечеринка.
Потом пел Шнур. Подплыл на баркасе и пел. Что возмутительного для петербуржцев в Шнуре? Его что - город ненавидит? Чем плохо было то, что пел Шнур на Неве? Для него это было событием, он потом признавался, что никогда не пел на Неве. Всем было его очень хорошо слышно. Песни Шнура очевидны и понятны - все были к ним готовы, их ждали. Потом нам инкриминировалась группа каскадёров, которые прыгали в Неву. Надо отдать им должное - это отчаянные люди, которые приехали к нам после съёмок в фильме "Тарас Бульба". А говорили, что в воду прыгали участники чтений. Даже спьяну никто из нас с палубы "Авроры" в такую холодную воду бы не сиганул. Это были каскадёры, которые по команде режиссёра прыгнули с борта, когда Шнур отплывал, с криком: "Серёжа, мы с тобой!" То есть они не хотели его отпускать. Тут же появился катер, который их подобрал. Внезапно выезжающий катер мы репетировали, а этих людей репетировать не заставляли. Генерального прогона с прыганием не было.
Потом я лично, как человек, который пришёл на борт ещё днём, провёл несколько экскурсий по музею. В частности, показал его Набиуллиной, ещё кому-то, кто этого хотел. Дальше смотрю, вот-вот начнут разводить мосты, а люди расходиться не хотят - очень хорошая атмосфера, праздник удался. У нас было красное вино, шампанское... Почти всё это мы потом, к сожалению, должны были вывезти, потому что пили очень мало. Никто нас не упрекнёт, что среди нас были пьяные. Есть фото, есть видео... ну, всё же видно: люди были трезвые. В конце концов, мероприятие закончилось, и для меня было некоторым откровением то, что началось через несколько дней. Вдруг выяснилось, что мы раскладывали девушек на экспонатах, гостей тошнило на палубу и на орудия... Ну, это полный бред! Просто смешно и оскорбительно! И потом мы за это подали иск в Генпрокуратуру с помощью Павла Астахова, который сейчас детей защищает. Нас он защитил, теперь защищает детей.
Я скажу ещё одну вещь, которая не понравится. Для "Русского пионера" весь этот шум, вся эта истерика, которая началась по защите этого легендарного крейсера, была, безусловно, на руку. Про "Русский пионер" узнали все. Тиньков, который там тоже был, написал в своём блоге: "Я не понимаю, что происходит? Я же там был! Там всё было спокойно и даже душевно. Либо это сам "Русский пионер" генерирует скандал, чтобы устроить себе пиар, - что было, конечно, не так, не было у нас такой заботы, - либо коммунисты в Питере взяли власть. Что происходит?" Мне коммунисты Петербурга не понравились.
С одной стороны, они сопротивлялись креативно, но с другой - как только на них нажали, они также креативно испарились в подполье. Ещё озвучили своим заявлением, что отечественная и мировая олигархия - я сейчас не помню точной формулировки - угрожает им полным истреблением и поэтому они вынуждены уйти в подполье с запасом еды и питья. Их оказалось очень не сложно напугать. Я даже расстроился по этому поводу, потому что это не те коммунисты, чьими сынами мы, русские пионеры, являемся. Настоящие коммунисты, быть может, нами бы гордились!
- Правда ли, что в многотиражку "Ускоритель" Вы пошли работать исключительно за квартиру?
- (Смеётся). Конечно-конечно! Ушёл я из этой газеты гордо, но с квартирой. И надо было быть идиотом, чтобы в моём возрасте и положении, с маленьким ребёнком на руках, отказываться от квартиры. Эта история, кстати, тоже не однозначная и её нельзя вырывать из контекста. В 1986 году я работал стажёром в "Московской правде", тогда это была полторанинская и - главным образом - ельцинская газета. Я взаимодействовал с нынешним главредом "Московской правды" Муладжановым, который тогда работал политическим обозревателем, и писал статьи "с выходом на явление". Именно так мне и сказал Шод Саидович Муладжанов: "Пиши статьи с выходом на явление". Я не очень понимал, что это такое, но я писал такие статьи. И, видимо, получалось, потому что мне пообещали двухкомнатную квартиру, а для парня из Ярославской области это было очень важно, потому что большой журналистикой можно было заниматься только в Москве. А в Москве тогда нельзя было просто зарегистрироваться, как сейчас, а нужно было иметь прописку. А для того, чтобы иметь прописку, нужно было иметь жильё. Другого выхода не было.
И я бы получил эту квартиру, но в тот момент, когда я уже практически собрал все необходимые для этого документы, вышел ещё один документ - сообщение МГК партии о снятии Бориса Николаевича Ельцина. Вскоре ушёл и Полторанин, и я остался у разбитого корыта, потому что много поставил на "Московскую правду". Журналистикой я в тот момент занимался большой, центральной, и мне хотелось и дальше ей заниматься, а для этого надо было остаться хотя бы где-то в пределах Московской области. И тут - история с Протвино. Такой райский городок, тогда ещё академгородок, да ещё предлагают квартиру молодому специалисту. Я до сих пор за это благодарен Институту физики высокой энергии. Правда, через полгода оттуда пришлось уйти, после одной моей статьи, они все вздохнули с облегчением. Они сами мне предложили такой ход, потому что мы там натворили с Женей Машковым - моим однокурсником, главным редактором - много такого, чем я буду гордиться всю жизнь. А для них это был предмет расстройства, потому что тогда это было, в некотором смысле, болото. Болото мы расшевелили, оно начало сохнуть, судьба его была очевидна. Мне предложили хорошую работу в "Московских новостях"... Да, конечно, из-за квартиры!
- Правда ли, что "...я приехал в Прагу и зашёл в одну пивную, где совершенно случайно оказался и господин Путин"?
- Да, конечно, я помню эту свою фразу. Но только это не так было. Цитата вырвана из контекста! Сначала я зашёл в пивную, где стал пить кофе, потому что ничего другого не пил... Идиотски, конечно, выглядел в пивной, когда пил кофе, но я писал заметку. Потом услышал снаружи какой-то шум. Через минуту в пивную входит Путин. А я пишу заметку про Путина. Да, это чистая случайность. У меня есть свидетель. Мне мало кто верил, что это случайность - журналист не может быть участником такой случайности. Но на самом деле жизнь намного проще - любая случайность в ней возможна. Изначально я шёл с корреспондентом ИТАР-ТАСС в другую пивную. Спрашиваю его: "Там много народу наших?" Он отвечает: "Человек шесть-семь журналистов". Я говорю: "Не-еее... я должен написать заметку, а с вами я ничего не напишу". Он: "Ну, тогда тебе дорога в другую пивную, вон, смотри, может, подойдет...". И в это же время из дворца уже выезжал Владимир Путин. Остановился со своим кортежем у пивной, где сидел я. Мы тогда с ним даже поговорили – об итогах Олимпиады в Турине. И никто мне из коллег не поверил, что это была случайность. Кроме Миши Петрова, корреспондента ИТАР-ТАСС.
- Правда ли, что Вы можете отказаться выпить с самим господином Путиным?
- Да, конечно. И я отказывался. Ну, а как же? Я отказывался в Шанхае, например. В Барнауле. Путин не обижался, наоборот, относился с большим пониманием. (Смеётся). Он только спросил: "А почему?" Я говорю: "Я уже много лет не пью вообще". Он говорит: "О! Тогда лучше не начинать!" Вот и всё.
- Правда ли, что в результате Вашей неформальной беседы с Владимиром Владимировичем может слететь чья-то высокопоставленная чиновничья голова?
- Думаю, что нет. Я уже далеко не всё помню, что я писал. Если вы имеете в виду мой разговор с Путиным в самолёте по пути из Алтайского края, то руководителя ГУВД этого края сняли только спустя два дня после нашего с Путиным разговора. Причём это решение было принято не потому, что я что-то там сказал, а потому, что после нашего разговора было проведено какое-то стремительное расследование по этому поводу. Путину об этом тогда сказал я - да. Но я лишь озвучил то, о чём тогда говорил весь Барнаул. Трудно сказать, было бы без меня это расследование или нет. Думаю, что было бы - повторяю, весь город тогда говорил про это. Но, конечно, я понимаю, что, говоря с президентом или премьером, надо всегда отдавать отчёт своим словам. Я себе отчёт отдаю. Какие-то вещи говорить надо.
Я говорил, говорю и буду говорить - это чистая правда, ничего кроме правды - дистанция между мной и Путиным огромная. Дистанция такая, какая должна быть между журналистом и государственным деятелем. И слава Богу! Потому что если бы такой дистанции не было, я бы не писал то, что пишу, то, что считаю возможным. Отношения рабочие - он премьер, я журналист. Если бы отношения были бы другими, скажем, дружескими, я бы от многого удерживался. А так мне не от чего удерживаться, у меня в этом смысле нет никаких тормозов. Когда надо что-то сказать, я это говорю. По моим заметкам это видно. После этих заметок меня спрашивают: почему я до сих пор работаю в пуле. Ответа на этот вопрос я не знаю.
Возможно, именно потому, что меня с Путиным ничего не связывает, кроме отношений: журналист-премьер. И потому, что я пишу то, что думаю. Возможно, и поэтому существует уважение к тому, что я делаю. Элементарное человеческое уважение, исключать которое и сбрасывать со счетов я считаю неправильным. И слава Богу, если это так.
Из книги Андрея Колесникова "Я Путина видел": "Когда все было кончено, близко к полуночи в малоосвещенных залах Большого Кремлевского дворца, никому заранее не сказавшись, появился сам Владимир Путин. В полной тишине он прошел тот путь по ковровой дорожке, который ему предстоял и следующим утром. Показанный результат удовлетворил Владимира Путина. Все было правильно. По словам очевидцев, спал в эту ночь Владимир Путин, как обычно, хорошо.
Владимир Путин вошел в Георгиевский зал как положено, ни раньше, ни позже. Люди, хоть чуть-чуть знающие его, понимают, чего ему это стоило. Он шел по Георгиевской дорожке очень прямо, размахивая левой рукой и не глядя ни на кого из присутствующих. Многие сочли это за чудовищное волнение, однако Владимир Путин действовал строго по сценарию, в котором его взгляду не отводилось никакой роли.
Он, видимо, и сам хорошо понимал, что стоит ему на кого-нибудь посмотреть, как наверняка придется здороваться, хотя бы кивком головы... и так полторы тысячи раз. Нет, он прошел сквозь строй, не задев никого своим взглядом. Полторы тысячи человек – политики, военные, актёры, музыканты, журналисты – прильнули, аплодируя, к бархатным канатам, отделявшим их от него, и не дождались".
Беседовал Лев Сирин, Москва, «Фонтанка.ру»
