«Мелодия для шарманки»: Ночь перед Рождеством

В начале перестройки фильмы Киры Муратовой, ныне признанные классикой советского и мирового кино, сняли с «полки», а ее саму подняли на щит в качестве «гонимого художника». Застрельщики кинореволюции 1986 года опального режиссера обласкали и дали карт-бланш: ставьте, Кира Георгиевна, что вашей душе угодно и как угодно.

Подразумевая, что вот сейчас Муратова, известная резким, неуживчивым нравом и жесткостью режиссерского почерка, выдаст былым гонителям «по полной» и, обретя долгожданную свободу, отомстит за двадцать лет унижений и мытарств. Ждали памфлета, диагноза, пасквиля. Дождались – «Перемены участи», экранизации новеллы Сомерсета Моэма, перенесенной из филиппинских джунглей в киргизскую степь. И ни слова о политике и власти – виртуозный пустячок о жене, убившей неверного любовника, шедевр перфекционизма без единой приметы советской или перестроечной действительности. Борцы были озадачены. Лишь четыре года спустя Муратова поставила-таки диагноз и обществу, и эпохе – но не ушедшим, а наставшим: «Астенический синдром». Тягучий трехчасовой реквием по человечеству, в котором омертвело человеческое: самый амбициозный, самый невыносимый из всех ее фильмов. По крайней мере, бывший таковым до недавних пор. Пока она не сняла «Мелодию для шарманки».

История повторилась. Последние фильмы Муратовой – собственно, едва ли не все, снятые после «Астенического синдрома», – числились эдаким отдельным видом киноискусства. «Отдельным» – ото всего, что творится за окном или на телеэкране. Самодостаточные маньеристские арабески, закоулки выморочного, уникального авторского мира, яркие и сумрачные, покрытые вечной рябью нескончаемых моно- и диалогов, которые могут приводить в восхищение или раздражать до крайности, но из которых, в любом случае, невозможно извлечь какого-либо морального поучения. Поэтому одни от Муратовой и ее кинематографа с видимым облегчением отмахнулись, другие же спокойно наслаждались совершенством почерка и бесконечными вариациями фирменных приемов автора; лишь немногие мои коллеги никак не могли поверить, что художник не обязан отражать окружающую действительность. Вычитать-то, при известной ловкости, можно что угодно из чего угодно; но недаром же сама Муратова любит сравнивать себя с жестянкой: попытаетесь вскрыть – начну скрежетать, да и вы порежетесь. Самые маститые и матерые казались малохольными юнцами рядом с крутостью жеста, которым Муратова запечатывала свои фильмы от взлома. А просто не надо было спешить: ни тогда, в конце восьмидесятых, ни сейчас, в нулевые. Пришла пора – не раньше, не позже, – и Муратова сама, без сторонних понуканий, преподнесла всё, что из нее тщетно пытались выцарапать. Вы этого хотели – что ж, получайте, любуйтесь на ваш мир! Что ж вы отворачиваетесь-то?

Как не отвернуться, коли боль не по душе – по телу разливается, горечью ребра жжет. Два с половиной часа экранного времени двое детей, Алена да Никита, мыкаются по большому городу, погруженному в предрождественскую суету. Мама умерла, отцы у них разные и оба где-то здесь, в городе на заработках, детей хотели по интернатам развезти, да они сбежали, чтобы не разлучаться, и теперь вот, без куска хлеба, отцов ищут. Под ласковым с виду, но очень все-таки холодным снегом, припорашивающим жалкие курточки. Это не «удар ниже пояса», не «давление на жалость» и не дешевый слезливый сантимент – поясню я для тех, кто никогда не видел фильмов Муратовой; тем, кто видел хоть один, подобные пояснения излишни. Это давняя, очень давняя традиция, про беды и горести детей под Рождество: через Диккенса, через «Маленькую продавщицу спичек» Андерсена – напрямик к избиению младенцев в Вифлееме. Синефилам же хватит упоминания «Ночи охотника» Чарлза Лоутона – шедевра на все времена, в котором дети блуждали по дорогам Америки, охваченной Великой депрессией. Сравнение с «Ночью охотника» «Мелодия для шарманки» выдерживает.

Как всегда у Муратовой, фильм распадается на серию снайперски увиденных эпизодов: мнимо разрозненные, они соберутся к финалу в единую картину. Электричка, вокзал, улицы, казино, подъезды с консьержами и без, семейные дома, супермаркет – каждый из объектов Муратова снимает пристально и словно бы негромко, не вмешиваясь, давая возможность людям – а их тут с сотню наберется, самых разных, от бомжей до нуворишей, – самим выказать себя, без авторского принуждения. Без принуждения – равно к добру и ко злу, не делая их ни сердобольными милягами, ни злобными сволочами; ни то, ни другое не составило бы труда, но и не стоило бы его. Что ж, они – которые люди – ни те и ни другие. Затюканные, зашоренные, загнанные, одержимые своими глупыми (но очень важными) проблемами и столь же глупыми (и тоже очень важными) радостями. Очень-очень слабые, очень несчастные – особенно те, кто об этом из-за занятости даже не подозревает. В начале фильма Алена с Никитой, дрожа, проходят мимо стаи бездомных собак, урчащих и порыкивающих. «Не бойся их, – поучает сестра младшего брата. – Пожалей их – и перестанешь бояться». Алена об этом не подозревает; не подозревает, возможно, и сама Муратова; но вообще-то в этом поучении сконцентрированы основы христианской этики. «Мелодия для шарманки» – не только о мире, каков он есть, о его населении и устройстве, но и об отношении к нему. Вопрос лишь в том, можно ли выжить – попросту выжить, – относясь к миру тем единственным способом, который позволяет его не бояться. Но Муратовой не привыкать задавать проклятые вопросы.

Никто здесь не зол к бездомным, голодным и дрожащим от холода детям, но это почему-то их не спасает. Никто – из бесконечного калейдоскопа, стеклышко к стеклышку сложенного автором, – не орет на них, не бьет, не издевается, в худшем случае их всего лишь не замечают или просят отойти и не мешать, а иные благодушны и даже щедры, один же и вовсе собирается назвать в честь девочки свою яхту, и скорее всего назовет. Жестоки к детям лишь дети – поселковые беспризорники и профессиональные попрошайки; взрослые же детей любят, как иначе? Просто взрослым не до них. Не вообще – а вот именно сегодня, сейчас, потому что опаздывают, или как раз говорят по телефону, или чем-то другим очень заняты, или они на посту… Когда изредка камера Муратовой отвлекается от двух главных героев и начинает оглядываться по сторонам, возникают эпизоды, которые в кинематографе именуют социологическими этюдами, и объективность авторского взгляда становится уничтожающей. Таков проезд камеры мимо застекленного интернет-клуба, одним кадром говорящий о пресловутой «компьютерной зависимости» больше, чем сотня высокоученых статей; такова сцена с людьми, разговаривающими по мобильным телефонам: наперебой, вперехлест, гомоном броуновского хаоса. Один из них рассказывает невидимому собеседнику об изучении «когнитивных способностей» собак: «Систематизация этих воев, лаев и скулений чрезвычайно важна!» Что же, Муратова тоже живет в том мире, который изображает. Столь язвительного автопортрета кинематограф еще не знал.

Для тех, кто по великой привычке к душевной праздности предпочитает готовые формулы, формулирую с предельной ясностью: «Мелодия для шарманки» Киры Муратовой – самый гуманистический из фильмов, снятых в наших краях за многие десятилетия. Что означает, это – «не добрый» фильм; ибо, по нынешнему состоянию человечности, два этих понятия – взаимоисключающие. Муратова не одаривает героев своей милостью, и она не сулит зрителям надежды – по той простой причине, что не видит ее. Ее сатира, как всегда, беспощадна и не ведает снисхождения, ее портреты вырезаны по целлулоиду не светом, а скальпелем; и маета – главный закон существования всех ее героев (а стало быть, и нас с вами) – водит их по кругу, словно дребезжащую, утонченно-фальшивую мелодию шарманки. Только в центре того кружения – дети, и никто не сходит со своего круга, чтобы к ним приблизиться – чтобы стать для них ближними.

Для детей у Муратовой другая интонация; они – единственные, чьи «когнитивные способности» ее не волнуют нимало. «Дорогая мамочка», – закрыв глаза, повторяет сестра одну и ту же фразу и усердно «окает», чтобы брат запомнил, как пишется слово «дорогая», ибо писать слова надо правильно. «А мы разве будем ей писать?» – спрашивает брат, недоумевая: мама-то умерла. «Дорогая мамочка», – повторяет вновь сестра, не открывая глаз. «Дорогая мамочка». Чья-то тень проходит по ее лицу.

Алексей Гусев
«Фонтанка.ру»

Смотреть в «Авроре» и Доме кино

Фото: «ЛеопАрт».

О новостях кино и новинках проката читайте в рубрике «Кино»