Каролина Линк: «Я никогда не понимала, почему все так переоценивают эти "Оскары"»

Среди современных немецких режиссеров у Каролины Линк место особое – обеспеченное ей в первую очередь «Оскаром», полученным за фильм «Нигде в Африке». У ее фильмов статус «серьезных, но не артхаусных»: психология без патологии, спокойствие без аскезы, «хорошо рассказанная история» без упоения процессом рассказа. Иначе говоря, ее кино – это то, что в Америке считают Европой. 17 и 24 июня (в 20.00) в клубе «Грибоедов», в рамках совместного кинопроекта Гете-института и компании Tour de Film, пройдут показы двух фильмов Каролины Линк – «Нигде в Африке» и последнего, «Год зимы». Обозреватель «Фонтанки» выяснил у самой фрау Линк, что же это все-таки за «особое место», которое ее фильмы занимают в современном немецком кино. 

– Госпожа Линк, сторонний взгляд без труда обнаруживает в ваших фильмах влияние немецкой кинотрадиции – особенно в том, что касается изображения природы и затрудненной коммуникации между людьми. Однако, разумеется, сторонний взгляд вообще без труда может обнаружить что бы то ни было, был бы повод. Ощущаете ли вы сами включенность вашего кинематографа в национальную кинотрадицию, будь то великое немое немецкое кино или же «молодое кино» 60-70-х? 

– Должна к своему стыду признать, что когда я в 1986 году начала учебу в Мюнхенской школе кино, то знала совсем мало немецких фильмов. Меня в то время интересовали люди и их истории. Не обязательно в кино, и уж конечно – не в немецком кино. Я могла бы точно так же стать писательницей. Или окунуться в «настоящую жизнь», став журналистом или психотерапевтом. Слава богу, что на вступительных экзаменах мне удалось скрыть этот факт… Желание снимать кино появилось у меня уже в процессе учебы. И большинство немецких фильмов, о которых вы говорите, я впервые увидела именно тогда. 

– Тут вы были исключением? Среди ваших сокурсников, вообще – среди ваших коллег-сверстников? 

– Нет, ничуть. Попробуйте поговорить с любым молодым немецким кинематографистом о Вендерсе, Фасбиндере, тем более о великих немых фильмах 20-х годов, – и вас ждут большие трудности. Да, конечно, они всё это смотрели в рамках учебной программы. А потом сдавали. И вряд ли когда еще пересматривали. Так что о влиянии говорить не приходится. 

– Но к какой-то традиции вы лично все-таки себя причисляете? Не в вакууме же вы находитесь, не совсем с чистого листа начинаете – так же не бывает… 

– Тогда скорее уж можно говорить о влиянии европейского кино в целом – в противовес доминирующему американскому. В моих фильмах не такую большую роль играет сюжет, они – в большей степени атмосферные повествования. А это скорее европейское свойство. 

– Насколько вообще в нынешнем мире глобализации имеет смысл говорить о национальной идентичности кинематографа? Несмотря на то как энергично вы открещиваетесь от национальных корней, в вашем последнем фильме изображение леса, ключевого места действия, кажется очень «немецким» по духу: тут и Фридрих, и Гейне, и даже «Нибелунги». А основные мотивы ваших фильмов: глухота в «За гранью тишины», кенийская пустыня в «Нигде в Африке», тот же лес в «Году зимы» – позволяют (или заставляют) говорить о связи вашего кинематографа с фильмами Вернера Херцога. 

– Да не ощущаю я какой-то особой связи с Херцогом! И лес для нас – это что-то обычное, повседневное. Да, это часть родины; да, в нем в то же время таится какая-то опасность. Наверное, это я чувствую вполне по-немецки. Но когда я, немка, снимаю сцену в лесу, это может быть выражением радости, или напряжения, или одиночества. Общей для всех моих фильмов является тема отсутствия коммуникации, тема семьи и конфликта поколений. Я не думаю, что это такие уж «типично немецкие» темы. 

– Ну хорошо. Итак, есть «великое кино» прошлого – и есть кино современное, которое своим прошлым, судя по всему, не очень-то интересуется. И когда произошел этот разрыв? А главное – почему? Для иностранца, который немецким кино специально не занимается, условно говоря, есть «Лили Марлен» с ее медитативным маньеризмом – а есть вышедшая пятнадцать лет спустя «Бегущая Лола» с ее напористой чувственностью. И каким же образом вот это сменило вот то? 

– Маятник всегда качается в противоположную сторону. После слащавых послевоенных фильмов о родном крае режиссеры-интеллектуалы в 1962 году провозгласили конец «дедушкиного кино». Они снимали кино с социальным измерением, с политическим значением. А в 80-е годы студенты киношкол заявили: отстаньте от нас с этой интеллектуальной ерундой, которая снимается только для музеев и фестивалей – и которую не желает смотреть нормальная публика. «Мы хотим развлекать!» И пошла волна комедий. И публика стала их смотреть, и с большой охотой. Конечно, за пределами Германии они никого не интересовали. И частью истории мирового кино они, скажем прямо, вряд ли станут. Но они вернули публику в кинотеатры! А это было нелегко, ведь тогда зрители считали немецкие фильмы скучными и претенциозными. 

– Ваши фильмы сугубо развлекательными тоже не назовешь… 

– Я – уже из следующего поколения, из 90-х. Тогда появились режиссеры, которые пытались соединить эти две ипостаси – развлечение и творчество. Это очень трудно. Когда я в 1995 году снимала «За гранью тишины», меня все считали сумасшедшей. Немецкий фильм про глухих? Это ведь что-то такое… уныло-просветительское. Все спрашивали меня: зачем ты усложняешь себе жизнь? Почему бы тебе не снять что-нибудь веселое? 

– Какую роль сыграл полученный вами «Оскар» для вашего положения внутри профессионального киносообщества Германии? Придал ли он вам веса и авторитета? Или послужил причиной зависти и отторжения? 

– Ну что вы – все очень обрадовались! Даже те газеты, которые обычно критиковали мои работы! Я получала цветы, подарки, телеграммы от политиков, коллег и телеканалов. Иногда эта шумиха просто уже действовала мне на нервы. Я до сих пор удивляюсь, насколько весь мир переоценивает эти «Оскары». Все же знают, что «Оскаром» награждались и очень посредственные фильмы, о которых вскоре забыли. Но есть в этой премии что-то пафосное, почти мифическое. Вот считается она «главной международной кинопремией» – и всё. А я, честно говоря, этого никогда до конца не понимала. 

– Большинство ваших фильмов посвящены теме семьи, взаимоотношениям между родителями и детьми, их взаимным попыткам обрести понимание друг друга и так далее. Это что, именно та территория, за пределами которой вам просто неинтересно снимать кино? 

– У меня нет такой сознательной цели – писать или снимать истории «на тему семьи». Это само собой выходит. Это работа подсознания. Почему меня интересуют такие истории? Особенно конфликты отца и дочери? Не знаю. Я считаю, что у меня было хорошее, вполне обычное детство в маленьком немецком городке под Франкфуртом. Но в нем явно имелись и темные стороны, и вопросы без ответов – в противном случае меня так не привлекала бы эта тема, так ведь? Наверное, правду мог бы узнать мой психотерапевт. Если бы он у меня был. 

Алексей Гусев
«Фонтанка.ру» 

Благодарим Гете-институт за помощь в подготовке материала. 

О новостях кино и новинках проката читайте в рубрике «Кино»