«Спартак» в Мариинке: Бунтарская сага в стиле ампир

В прошлом сезоне – «Шурале», в нынешнем – легендарный «Спартак». Мариинский театр последовательно возвращает в свой репертуар наследие Леонида Якобсона. И Мариинка здесь в исключительном положении: ей принадлежит эксклюзивное право на немногие большие спектакли этого мастера хореографических миниатюр.

«Спартак» и вправду одна из легенд отечественного балета, вернее, с ним связано несколько ярких легенд: начиная с многочисленных рассказов о несравненной Алле Шелест в эротичной не по эпохе роли Эгины и заканчивая историей о том, как Якобсон с Хачатуряном, обсуждая план будущего балета, подрались на Невском.

Между тем, есть в нынешнем «возвращении легенды» и другой аспект. Пришло время констатировать, что тяга к широкому кругу мирового искусства в российском балетном театре прошла. И что волна интереса к музыкально-архитектоническому, баланчинскому типу хореографии (который с конца 50-х  для многих был знаком свободы, художественной и почти политической) в среде профессионалов пошла на спад. Пресытились ли изощренными хореографическими структурами, устали ль от строгости чистых форм, от эмоциональной дисциплины бессюжетного балета, не разбавленного литературой, – так или иначе, ориентиры сменились. Теперь российских хореографов тянет как раз к «драмбалету», наследию советских времен, символу одиозной сталинской эстетики.

 
Впрочем, сам «Спартак» одиозным никогда не был. Как и его создатель. В 1956 году спектакль этот произвел эффект разорвавшейся бомбы: столь сильно он отличался от того, что царило тогда на советской сцене. На фоне бледных и художественно вялых постановок эпохи «борьбы хорошего с лучшим», он был зрелищем фантастическим. Он потрясал. Во-первых, подлинная трагедийность – и это в эпоху соцреалистических идиллий. Во-вторых – размах действия, сильнейшие характеры, сильнейшие страсти: любовь и жертва, предательство и скорбь, власть и свобода. В-третьих, он был принципиально ярок – во всех смыслах: яркая сценография Валентины Ходасевич, яркий пластический язык Якобсона, яркость эмоций, актерских и зрительских. Сам пластический язык, художественный стиль, экзотический и до дерзости смелый, тоже не имел аналогов в советском балетном театре: Якобсон снял с танцовщиц пуанты и заставил их танцевать вне классического балетного канона, не на пальцах.  И, наконец, эротика – запретная, почти невозможная в те годы тема, – становилась одной из доминант этого поразительного спектакля. А динамизм?! «Ромео и Джульетта» кажутся неспешным балетным произведением на фоне ритмического накала «Спартака». То есть вроде как совсем «несоветский» был балет.

И сегодня «Спартак» впечатляет. Первое впечатление – ритм. Он врывается в нас, как только открывается занавес: Якобсоном придумана агрессивная поступь римских легионеров, которые группами, одна за другой, подобно ударам тарана, устремляются на зрителя. Блестящая драматургия, нетривиальные пластические ходы, напряженный нерв, ясно ощутимая необузданная, природная дикость. И мощный напор, накал. Хореографическая энергия неистощима, масштаб – грандиозный: настоящее эпическое полотно. Эффект подкрепляется живыми картинами – застывшими мизансценами, плоскими, как многофигурные античные рельефы. Балет и сам многофигурный: в программке почти полсотни персонажей, у каждого – свое лицо и своя судьба. Хореография подчеркнуто мужская и подчеркнуто женская. Тема борьбы неотрывна от темы женщины: женской неволи, женской жертвенности, женской развратности и женской власти. Пожалуй, у первого состава в центре балета оказался именно женский контраст: аскетичный, трагический образ Фригии (Виктория Терешкина) противостоял обольстительной Эгине (Екатерина Кондаурова) – глядя на нее, невозможно было не гадать, какой же была в этой партии Шелест.

Наконец, на сцену вернулся пафос: «Спартак» открыто, требовательно патетичен. И пафос этот явно востребован. Востребована небытовая приподнятость актерской игры – артисты с воодушевлением страдают, взывают, клянутся, бьются на мечах и умирают в муках. Старание, рвение актеров ощущается физически. И все же перед нами не сгусток подлинной жизни, каким выглядел этот спектакль в 1956 году, а продукт реанимации. Общая культура актерской игры, как ни печально это отмечать, ушла из балета, генетическая связь с драматическим театром утрачена: теперь не играют даже в «Жизели», а в случае удач всё держится только на личной интуиции исполнителей. И вовсе не баланчинское антинарративное десятилетие тут виной, а затхлые 70-80-е годы – именно тогда уходила, истаивала школа актерской игры в российском балете. 

Неожиданный итог возобновления «Спартака» – странная метаморфоза. Большая форма и пафос плюс грандиозная архитектура реалистических декораций Валентины Ходасевич, погруженные в нашу эпоху, спровоцировали инверсию: бунтарский некогда балет выглядит сегодня просталинским. И даже трибуна в сцене цирка на подмостках – в отличие от эскиза – вдруг стала похожей на фрагмент интерьера станции метро «Комсомольская».

Инна Скляревская
«Фонтанка.ру»

Фото: пресс-служба Мариинского театра.

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»