О кино с Михаилом Трофименковым: Великий немой

Это – иррациональный текст о выходящем в кинопрокат «Кочегаре» Алексея Балабанова. Замечательные рациональные тексты о нем уже написали мои коллеги – Лидия Маслова и Юрий Гладильщиков. Рациональные тексты о нем я уже писал и сам – достаточно, не могу, да и не надо, хватит.

Не потому, что Балабанов – «иррациональный» режиссер. Он, как никто, владеет всем инструментарием кинематографических средств воздействия. Он – уникальный мастер. Просто его мастерство достигло такого уровня, когда, кажется, он может просто, ну скажем, щелкнуть пальцами, снять «ничего», хрень какую-то, как в «Кочегаре», – просто проходы героев по невесело похрустывающему кронштадтскому снегу: и в этом «ничего» будет столько ужаса и столько, извините за выражение, «экзистенциальной» тоски, сколько не найти в 99,99% мировой кинопродукции. Да и в оставшихся долях процента надо будет хорошенько покопаться, дабы найти что-то, похожее на балабановскую тоску.

Только выдающийся профессионал может снять фильм так, как снят «Кочегар». То есть так, как снимать вообще нельзя, ни по каким профессиональным понятиям. Балабанов оказался тут в отличной компании. Робер Брессон тоже снимал свои великие мистические фильмы – например, «Приговоренный к смерти бежал» (1956) – так, как снимать нельзя. По его поводу Сергей Добротворский писал: «Если у Брессона в кадре человек и стена, то играет не человек, а стена». 

Один из лучших фильмов Ларса фон Триера назывался «Эпидемия». Там герои – сценарист и режиссер, оказавшиеся на отмели воображения, – попивая вино и посмеиваясь, сочиняли сценарий об эпидемии, которая превращает Европу в гигантское кладбище. И тут сценарий обретал собственную жизнь, эпидемия вырывалась с его страниц в реальность и убивала своих авторов.

Понятно, что фон Триер апеллировал к идее «театра жестокости» Антонена Арто, образно сформулированной в его великом тексте «Театр и чума». Театр (подлинный, магический, роковой, яростный) – это и есть чума. Вы спросите: при чем тут Алексей Балабанов?

При том, что его кино – такая вот чума, эпидемия, зараза в высоком смысле слова. Посмотрев «Кочегара», я вышел на летний Каменноостровский и испытал приступ тревоги. Не то чтобы конкретной тревоги за близких – хотя и стал звонить жене, узнавая, всё ли в порядке, – но просто тревоги. Не предчувствия чего-то, а страха перед жизнью. И ведь Балабанов ничем, в общем-то, меня не пугал. Не бил ниже пояса, не шокировал кровавыми подробностями. Не давал возможности сжиться с персонажами «Кочегара», влезть в их шкуру.

Ну как, право слово, можно почувствовать себя контуженным якутом, Героем Советского Союза, в кочегарку к которому бизонообразные воины-«афганцы» привозят сжигать тела своих жертв, объясняя герою, что это исключительно дурные люди вроде «хайлаков», русских каторжников, в XIX веке измывавшихся над якутами? Или – как идентифицировать себя с дочкой кочегара, декоративной красоткой Сашей, разгуливающей по экрану нагишом и озабоченной роковым, как окажется, бизнесом по пошиву шубок из меха, доставляемого из Якутии (привет «Грузу 200»)?

Наверное, это чушь – голливудские теории о том, что зритель непременно должен отождествлять себя с кем-то из героев? Наверное, важно, чтобы режиссер с кем-то себя отождествлял? Не знаю.

Наверное, это – «Кочегар» – и есть искусство, да?

По поводу «Кочегара» я взял у Алексея Балабанова интервью. Важен не тот факт, что я взял у него интервью, хотя он и сказал замечательные и очень важные для понимания его вселенной вещи, а то, что я не хотел вообще делать с ним интервью. А не хотел я потому, что предыдущий опыт интервью по поводу фильма «Жмурки» оказался полнейшим – с журналистской точки зрения – фиаско. Ты задаешь человеку вопросы, а он на всё отвечает примерно так: «Ну что я тебе буду объяснять, ты же и сам всё понимаешь».

На такого собеседника можно злиться, но возразить ему нечего. Фильмы Балабанова действительно говорят сами за себя. Изображение не нуждается ни в каких комментариях. Более того. Изображение в фильмах Балабанова настолько красноречиво, что именно его фильмы провоцируют интерпретации, максимально противоположные смыслу изображения. Так «Брата», классический, моралистический «роман воспитания» нормального русского убийцы 1990-х годов, приняли за апологию этого убийцы, хвалебную оду. Так брехтовскую по духу социально-сатирическую комедию «Жмурки» вообще не восприняли как комедию. Кто-то из коллег жаловался, что фильм «переполнен несмешными сценами убийств».

В «Кочегаре» убийства совсем не смешные. И не страшные. Они – обыденные. Как выпить стакан воды. Как закурить сигарету. Без зверства. Без азарта. Без ненависти. До поры до времени. Пока эта разлитая в воздухе – или в обществе, хотя, в случае Балабанова, наверное, правильней говорить не об обществе, а о самой жизни, жестокой по определению, – жестокость не пересекает некую черту. Что происходит, когда пересекает? Ну это, как в «Гамлете»: дальше – тишина. Или: остальное – молчание. «Кочегар», вообще, фильм оглушительного молчания. А что говорить, когда и так всё понятно. Золотые слова. Копирайт: Алексей Балабанов.

Михаил Трофименков
«Фонтанка.ру»

Фото и видео: kochegar-film.ru.

Михаил Трофименков – журналист газеты «КоммерсантЪ».

О новостях кино и новинках проката читайте в рубрике «Кино»