«Не отпускай меня»: Разоблачение японского шпиона

Когда в апреле 2009 года режиссер Марк Романек приступил к съемкам фильма «Не отпускай меня» – экранизации нового романа Кадзуо Исигуро, он, разумеется, еще не знал, что вскоре премьер-министр Великобритании присоединится к эпохальному выступлению Ангелы Меркель: «Политика мультикультурализма провалилась». Что ж, тем явственнее виден этот провал в его фильме, вышедшем в российский прокат.

Когда в 1993 году американец франко-ирландского происхождения Джеймс Айвори экранизировал на деньги индийского продюсера Исмаила Мерчанта роман уроженца Японии Кадзуо Исигуро «Остатки дня» (адаптацию писала кельнская еврейка Рут Прауэр), фильм был признан одним из самых тонких и глубоких произведений на тему заката Британии, пронизанных подлинно английским духом. Однако не то Айвори такой один (что правда), не то давнишний роман Исигуро был исключением (что вероятно), не то Британия с тех пор совсем уж закатилась (о чем тоже поговаривают). Так или иначе, у нынешних снарядов попасть в ту же воронку уже не получается, сколько ни прицеливаются. Когда в апреле 2009 года престижный американский режиссер музыкальных видео Марк Романек приступил к съемкам своего третьего игрового фильма «Не отпускай меня» («Never Let Me Go») – экранизации нового романа Кадзуо Исигуро, он, разумеется, еще не знал, что вскоре премьер-министр Великобритании присоединится к эпохальному выступлению Ангелы Меркель: «Политика мультикультурализма провалилась». Что ж, тем явственнее виден этот провал в его фильме, вышедшем в российский прокат.

Чтобы избежать упреков в подтасовке, надо оговорить сразу: Исигуро, переехавший с родителями в маленький городок графства Серрэй в шестилетнем возрасте, – японец лишь по происхождению и по названию, биография у него сугубо английская и язык тоже. Но прав либо Фрейд, прямо указавший в своих трудах, что, дескать, мировосприятие Исигуро сложилось задолго до его переезда, – либо же еще более неприятные ребята, настаивающие на определяющей роли национальности в формировании личности. При всем желании: иного объяснения тому, почему выпускник Кентского университета в Кентербери пишет на чистейшем английском языке беспримесно японские романы – японские по духу, по идеологии, по взаимоотношениям персонажей с миром и друг с другом, – сыскать не удается.

Само по себе это, разумеется, вовсе не плохо и не страшно. По двум как минимум причинам, причем противоположным. С одной стороны, словесное творчество на то и словесное, что язык в нем главенствует, а весь прочий перечень – включая «дух» и «идеологию» – использует как материал; дистанция же между языком и материалом может оказаться – и в случае Исигуро, собственно, оказывается – эстетически плодотворной. С другой стороны, если читатель во главу угла ставит как раз материал, язык ему не помеха: то, что совершеннейшие японцы носят английские имена и ходят по английскому пейзажу, – в конце концов, лишь словесная маркировка, которую можно и не заметить. Если в первом абзаце описывается старинный английский парк, а остальные двадцать три построены по правилам восточной притчи, парк забудется уже к четвертому. Учитывая же, что «Не отпускай меня» – роман околофантастический, разворачивающийся в альтернативной исторической реальности, антуражем и вовсе можно пренебречь. Страна, где средняя продолжительность жизни – сто лет, где работает национальная программа, в рамках которой введена особая людская категория «доноров», выращиваемых как расходный материал для остальных граждан, – эту страну можно назвать хоть Англией, хоть Бробдингнегом, хоть Швамбранией: реальней от этого она (по счастью) не станет. И всё это справедливо, пока речь о литературе. В кинематографе допуск условности другой.

Парк здесь после первого кадра не исчезнет – будет зримо маячить за спинами героев всю сцену. Английские дома, английские закрытые школы, фешенебельные районы английских городов маркированы намертво: они английские, сколько фантастики в сюжет ни подпускай. Потому что они так выглядят, а в кино это решает. Притчу Исигуро Марк Романек рассказывает деликатно, всячески избегая специфически фантастического антуража – на то она и притча, универсальная и общечеловеческая, чтобы ничто специфическое ее не определяло. Но тем самым режиссер попадает в собственную же ловушку. Ибо всё невидимое в кино бездоказательно. Намеки, атмосфера, интонация –
сколько угодно; но даже Тарковскому нужны были спецэффекты, чтобы создать Солярис и Зону. А Марк Романек, ко всем своим бедам в придачу, еще и не Тарковский.

Как результат на экране разворачивается душещипательная история любви, классический треугольник между тихоней, стервой и изгоем, тянущийся двадцать лет, еще со школьной скамьи. Тоска, осень, опустевшие пляжи, робость, недоверие, зависть, раскаяние, отчаяние – весь этот хрестоматийный опостылевший набор Романек реанимирует не без чувства, а актеры разыгрывают, несмотря на свою молодость, с тонкостью и мастерством, присущими их, лучшей в мире, английской актерской школе (чудовищно сентиментальная и несмолкающая музыка Рэйчел Портман заслуживала бы отдельного разговора, но она его недостойна). «Доноры», «выемки», «опекуны» – все эти слова звучат в фонограмме непрестанно. Однако смените звуковую дорожку – и лишь два-три кадра на почти двухчасовой фильм позволят вам заподозрить, что для сконструированной им реальности режиссер измыслил какие-либо иные проблемы, кроме «все мы, все мы в этом мире тленны, тихо льется с кленов листьев медь».

Писатель-то измыслил. По своим правилам, не имеющим к Англии – и вообще к западной культуре – никакого отношения. Здесь размыта граница между нормой и табу, здесь порнографические журналы становятся вестью о большой и подлинной любви (а не противопоставляются ей), здесь смерть – лишь ветер, унесший последнее дыхание (не в иные миры – лишь вглубь пустынного пейзажа), а искусство – знак высокой духовности, которой нет нужды в конкретике содержания. Из этих непререкаемо восточных компонентов Исигуро собирает всеобъемлющую и простую притчу: о том, может или нет любовь дать отсрочку от Неизбежного, и о том, зачем нужно искусство тех, кто обречен исчезнуть. Поместите все эти мизансцены на фон японских сопок или же – на худой конец – в японский мегаполис, не отличимый от гигантской микросхемы и потому национально вообще не опознаваемый, – и фильм станет органичным и цельным. Но люди, разбивавшие эти парки, обжигавшие этот кирпич и отливавшие эти решетки, верили в совсем иные вещи и мыслили совсем иными категориями, нежели те, которые Исигуро описывает, а Романек – ничтоже сумняшеся преподносит как нормальные. На этом фоне чужеродность идеологем серрэйского жителя Кадзуо Исигуро зрима, как металл на таможенном рентгене. Великие кинематографисты прошлого верили: для того, чтобы выявить, понять, познать, достаточно увидеть. Судя по всему, Марк Романек, встав за камеру, об этих законах кино запамятовал. Но это не значит, что он освобожден от ответственности. Просто законы сработали без его ведома.

Алексей Гусев
«Фонтанка.ру»

Фото: Sarafan.

О новостях кино и новинках проката читайте в рубрике «Кино»