«Джакомо-вариации»: Джон Малкович запутался в трех юбках

На сцене Мариинского театра в рамках фестиваля «Звезды белых ночей» показали «Джакомо-вариации» – музыкально-драматическое представление с участием Джона Малковича и Ингеборги Дапкунайте. Выглядело оно как нарезка из моцартовских арий, терцетов и дуэтов, приправленная вялой игрой актеров и весьма средним вокалом.

Частенько ругаем мы наши отечественные антрепризы; вы думаете, западные лучше? Яркий пример халтуры на потребу невзыскательным вкусам – «Джакомо-вариации», слепленные австрийским драматургом и режиссером Михаэлем Штурмингером «из того, что было». Рецепт удачной  антрепризы в «Джакомо» соблюден до последнего пункта: звучные имена кинематографических звезд, немного приятной, мелодичной музыки и сомнительного пошиба шуточки, затрагивающие темы телесного «низа». Вот и готово зрелище, потакающее низменным вкусам толпы, но прикрывающееся высокими целями популяризации оперного жанра. Свое триумфальное шествие оно начало с Вены и затейливым маршрутом добралось до Петербурга. Однако триумфально ли оно?

Предполагалось, что питерская публика, едва завидев в афише имена Малковича и Дапкунайте, исправно понесет денежки в кассу.  И зал действительно был переполнен. Но вот шумного успеха не случилось. Спектакль оказался до того вял, глуп и скучен, что не выдержали и ярые поклонники Дапкунайте. Даже гениальная музыка Моцарта – а ее в спектакле было много – не спасла положения. И австрийский дирижер Мартин Хазельбёк – профессионал высокого класса, хороший музыкант и замечательный органист – не смог придать драйва влачившемуся из последних сил действию и унылым, бесстрастным диалогам, смысловое наполнение коих было столь ничтожно, что смысл размазывался по пьесе тонким слоем, как масло по пресной лепешке.

Интрига пьесы такова: престарелый Джакомо Казанова, великий обольститель и женолюб XVIII века (считается, что он послужил прообразом моцартовского Дон Жуана), доживает свои дни приживалом в поместье графа Вальдштейна. Он всеми забыт и пишет мемуары, вспоминая былые любовные приключения. Внезапно к нему приезжает молодая немецкая поэтесса Элиза фон дер Реке (Дапкунайте), прославившаяся своей книгой-разоблачением другого великого авантюриста, графа Калиостро. Казанова очарован гостьей, пытается соблазнить ее, пускается в воспоминания, сызнова проживая самые драматические эпизоды своей биографии. Сердце его не выдерживает, и 70-летний ловелас умирает прямо на дорожке парка, где они гуляют.

В процессе воспоминаний личность героя раздваивается: на сцене появляется его музыкальный alter ego – двойник (солист Академии Мариинского театра Андрей Бондаренко) и поет за Малковича избранные арии из оперной трилогии Моцарта: арию Лепорелло «со списком», арию с шампанским Дон Жуана и первую арию Фигаро. Иногда к его профессиональному вокалу присоединяет свой дребезжащий, совсем не вокальный баритон сам Малкович: к чести его заметим, пел он чисто и в такт попадал. Даже в терцетах. Чего нельзя сказать о Дапкунайте: ее успехи на певческом поприще оказались более чем скромны. Двойником поэтессы выступила молодая англо-австралийская певица Мартин Гримсон: неплохая девушка, миловидная, с признаками таланта — хотя сопрано ее не очень сильное, скорее, лирического плана. На сцене она держалась куда лучше Дапкунайте: ее игра и манеры были значительно раскованней, органичней, естественней. Драматическую сцену – одну из возлюбленных Джакомо упекли в монастырь, где у нее случился выкидыш, – Гримсон провела очень убедительно. И спела каватину Барбарины, юной девушки из «Свадьбы Фигаро»: «Уронила, потеряла…» Драматург подменяет смысл: героиня Гримсон поет о ребенке, тогда как Барбарина теряла всего лишь булавку. И таких весьма пошлых подмен в пьесе великое множество, вплоть до постельной сцены, в которой Казанова с партнершей считают: «Пять… десять... двадцать» (в оригинале Фигаро вымеряет место для кровати).

Что касается Дапкунайте, то увы: одно лишь ее присутствие на сцене мгновенно замораживало всё живое. Актриса – сама искусственность, нарочитость и жеманность. Даже там, где ее героиня пребывает в полном отчаянии –  покинул возлюбленный, она не видит более смысла жить, – Дапкунайте осталась холодна, как лед. Видимо, осознав в процессе репетиций масштабы катастрофы, режиссер везде, где только возможно, вводит вместо Дапкунайте Гримсон: она хоть и оперная певица, но играет куда лучше.

Плод творчества австрийского создателя спектакля Штурмингера – это постмодернистская смесь рефлексии, стеснения, изживаемых комплексов и спекуляций на тему пола, секса и рискованных удовольствий. Для того, чтобы подобного рода тексты звучали адекватно, исполнителям необходимы как минимум две вещи: отстранение от ситуаций и самоирония.

В показанной на прошлых «Звездах» и повторенной на нынешних «Адской комедии» – это практически моноспектакль Малковича  со спорадическими включениями барочных арий и оркестровых интерлюдий – актер в своей стихии: не стесненный ничем, он в минуту овладевает вниманием зала и цепко держит его, наслаждаясь собственной игрой ничуть не меньше, чем публика. Поставленный в условия партнерства с деревянной куклой, даже Малкович стушевался: куда-то подевалась мощная харизма, энергетический ток. Насколько он жовиален и неотразим в своем белом костюме в роли Джека Потрошителя наших дней (прототипом его героя в «Адской комедии» послужила реальная история Джека Унтервегера, поэта и журналиста), настолько же вял и неинтересен в роли Казановы.

Особенной постановочной изобретательности г-н Штурмингер тоже не проявил. Действие разворачивается меж трех разновеликих шатровых палаток, решенных в виде огромных кринолинов с корсажем. Герои ныряют под юбки-занавеси, скачут по кровати, расхаживают туда-сюда. А чаще всего просто валяются на авансцене. Причем чувствуется, что сцена Мариинского театра слишком велика для четверых персонажей: спектакль-то, в сущности, камерный.

Гюляра Садых-заде,
«Фонтанка.ру»

Фото: Пресс-служба Мариинского театра/ Наташа Разина.

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»