О литературе с Виктором Топоровым: Белый человек спать не дает мне всю ночь

В самой оригинальной книжной серии последнего времени вышла, пожалуй, самая долгожданная книга: сборник совершенно новой прозы Анатолия Гаврилова «Вопль впередсмотрящего». Серия называется «Уроки русского», ведет ее в издательстве «КоЛибри» прозаик Олег Зоберн. И книжки, выходящие здесь, - малотиражные и вызывающе неформатные, - вызывают каждый раз несоразмерно бурный, хотя в своей несоразмерности более чем оправданный, резонанс.

Назову или напомню названия некоторых: «Шырь (именно так, через «ы»)» Олега Зоберна, «Берлинская флейта» Анатолия Гаврилова, «Черный и зеленый» Дмитрия Данилова, «Овсянки» Дениса Осокина, «Думай, что говоришь» Николая Байтова, «Пепел красной коровы» Каринэ Арутюновой, «Изобилие» Романа Сенчина, «Клопы» Александра Шарыпова. Здесь же вышел и сборник провинциальной (зачеркнуто) экзистенциальной женской прозы «Наследницы Белкина» с моим послесловием.

Каждая из вышеперечисленных книг требует отдельного разговора, хотя и не в одинаковой степени. Скажем, к читательскому вниманию буквально взывает кафкианская проза Шарыпова (1959-1997). Чрезвычайно интересна Арутюнова, неожидан и остро талантлив ранний Сенчин, да и сам, кстати говоря, Зоберн…

Тогда как к Данилову (в том числе и «здешнему»), к Осокину и к Байтову признание уже, безусловно, пришло.

Честно говоря, я еще не решил, напишу ли я о ком-нибудь из этих авторах в рамках серии «Уроков русского» монографически или, напротив, посвящу отдельную колонку самой этой чрезвычайно убедительной (и концептуально, и эстетически) серии, но сейчас речь пойдет о книге наиболее долгожданной (и вышедшей буквально на днях). О сборнике новой, совершенно новой прозы Анатолия Гаврилова «Вопль впередсмотрящего».

Мы здесь уже неоднократно писали о Гаврилове – когда он претендовал на претенциозно-безумную «Белочку» как раз с «Берлинской флейтой», когда, вопреки тамошней установке на дурдом, получил ее. Не отметили разве что столь же репутационно сомнительную, как «Белочка», премию «Чеховский дар», которой 65-летний владимирский прозаик, всю жизнь проработавший почтальоном, был удостоен уже в 2011 году. Мы уже внушали читателю, что Гаврилов – прозаик исключительного, прямо-таки невероятного таланта и что располагается он на условной карте отечественной словесности где-то посередине между Андреем Платоновым и Леонидом Добычиным, у развилки на Василия Шукшина (ни в чем, на мой взгляд, не уступая третьему, заметно превосходя второго – и, пусть и претерпевая поражение от первого, но поражение почетное).

Писали мы, увы, и о другом. И «Берлинская флейта», и вышедший несколькими годами раньше «Весь Гаврилов», и первый сборник пятнадцатилетней примерно давности, выпущенный     Александром Михайловым-младшим и писателя Гаврилова, собственно говоря, и открывшим, являли миру один и тот же (лишь в минимальной мере обновляемый) корпус текстов. Вот как вышли у нас в свое время «Девять рассказов» Фолкнера и «Девять рассказов» Сэлинджера, - но у Фолкнера-то рассказов было около полусотни (их впоследствии выпустили в «Литературных памятниках»), а у Сэлинджера как было девять, так и осталось… Двадцать лет назад ярко засияла звезда московского прозаика Дмитрия Бакина, тоже так и оставшегося автором одной, пусть и замечательной, книги рассказов. Петербуржцы старшего поколения помнят аналогичную (лишь еще более трагическую) историю Рида Грачева. Слухи о том, что Гаврилов пишет что-то новое, ходили давно, но такие же слухи ходили о том же Бакине… да и о том же Сэлинджере. Однако вот, свершилось! 

Сборник «Вопль впередсмотрящего» состоит из одноименной повести, горстки рассказов и расписанного на голоса эссе «Играем Гоголя» (Гоголь разговаривает там с Чичиковым, Хлестаковым и Поприщиным). Наибольший интерес вызывает, разумеется, повесть. По сути дела, это «белый человек» Анатолия Гаврилова, сознательно противопоставленный «черному человеку» Сергея Есенина. Белый человек - человек в белом плаще или просто Борис Петрович (Б.П.) - это ангел-хранитель, позволяющий и в конце концов позволивший герою-рассказчику выжить в свинцовой мерзости, которая окружала и окружает его со всех сторон. Окружает, начиная с детства, в котором тоже - ад, в котором ставят голыми коленками на толченый уголь, обворовывают, поколачивают и твердо дают понять, что всю жизнь будут отбивать у тебя «девочек»:  Нину, которой хочется сыграть Нину Заречную, и Зину, которой хочется выпить с очередным ухажером (скорее, клиентом). В котором школа снабжает тебя не глупостями, конечно, но знаниями, которые во всей своей неприменимости оборачиваются благоглупостями. И в котором зарождаются нелепые и несбыточные мечты – призрачными маяками, завидев или вообразив которые, нашему сухопутному впередсмотрящему остается только вопить и вопить.

   

Знания, получаемые на уроках (как и вся впоследствии, на протяжении всей жизни, приобретаемая и прямо в тексте проявляемая эрудиция), причудливо перемешиваются с «правдой жизни», она же, если угодно, «проза жизни» и, не в последнюю очередь, «сила искусства»:

"– Своего наибольшего могущества Вавилонское царство достигло при царе Хаммурапи, – сказал Иван Фёдорович и подошел к окну, откуда открывался вид на железнодорожный вокзал, рыбоконсервный комбинат, порт и море. – Хаммурапи, – повторил он, глядя в окно. – Записали? Завтра буду спрашивать, а сейчас свободны, но не совсем. Мне нужно вскопать огород. Никого не принуждаю. Только желающие.
Жил он недалеко от школы, на спуске к морю.
Он сказал, что и как, и мы стали работать, а он ушел в дом.
Наступили осенние сумерки.
– Довольно, – сказал он и пригласил нас в дом.
Там уже стоял стол с напитками и закусками.
Мы приступили. Через некоторое время он вышел к столу и стал играть на баяне и петь, преимущественно морская тема.
Появилась его жена, Вера Сергеевна.
Она тоже вышла и подпевала мужу.
Они пели так слаженно и проникновенно, что многие заплакали.
Кто-то из наших стал просто рыдать, и его вынесли на свежий воздух".

Семантический, стилистический, да и логический абсурд идут рука об руку. Ощущение тихого, но неудержимого сумасшествия всё усиливается. Время от времени сходит с ума и сам «белый  человек»:   

"Б.П. с Ниной в кукурузе. Встаёт на цыпочки, распахивает плащ, хохочет. Поворачивается к Нине то в фас, то в профиль. Пугает очищенным от листьев и волос початком:
– Ну что, страшно? – Выпад початком.
– Пусто? – Выпад початком.
– Холодно?! – Выпад початком.
Заметив меня, Б.П. говорит:
– Ничего страшного. Действительно, холодно, пусто и страшно.
Нина ведь в Москве. Неужели она меня обманула?"

В структурном отношении повесть безупречна (притом, что написана экспериментально, чтобы не сказать новаторски). В идейно-эмоциональном -  восхитительна (грустна и нежна, как сказал бы Бродский). При всем своем лаконизме и минимализме проза Гаврилова вбирает в себя человеческую жизнь без остатка… И все же мы покривили бы душой, взявшись утверждать, будто новый Гаврилов лучше прежнего или хотя бы вровень прежнему. Новый Гаврилов очень хорош, но все же хорош не так, как когда-то. Из прозы Гаврилова в значительной мере ушло жутковатое обаяние – инфернально-пасторальное, так бы мы это сформулировали. Инфернальность осталась, пасторальность осталась, а обаяние в значительной мере ушло. И сам Гаврилов это наверняка понимает. А если и не Гаврилов, то уж его «белый человек» - совершенно определенно. «Белый человек» вытащил героя-рассказчика с ТОГО берега – но вытащил, как оно и водится, не без потерь…

А читать все равно надо. Да и удовольствие, черт возьми, колоссальное!

Виктор Топоров,
Специально для «Фонтанки.ру»