ПоделитьсяЭтот разговор состоялся вечером 2 марта. Ирина Прохорова приехала в Петербург на конференцию своего издательства, а не как доверенное лицо, сестра кандидата в президенты. До "дня тишины" оставалось несколько часов, до выборов – чуть больше суток, и раньше 5 марта наш разговор всё равно не мог быть опубликован. И можно было беседовать, отбросив предвыборные условности: ни помочь брату, ни помешать ему она уже не могла.
Этот разговор состоялся вечером в пятницу. Ирина Прохорова приехала в Петербург на конференцию своего издательства, а не как доверенное лицо, сестра кандидата в президенты. До "дня тишины" оставалось несколько часов, до выборов – чуть больше суток, и раньше 5 марта наш разговор всё равно не мог быть опубликован. И можно было беседовать, отбросив предвыборные условности: ни помочь брату, ни помешать ему она уже не могла.
Неизвестно, кто произвёл на избирателей большее впечатление: кандидат Прохоров или его сестра и доверенное лицо. Никита Михалков, в качестве представителя кандидата Путина участвовавший в дебатах с Прохоровой, признался, что за такую женщину-президента он бы проголосовал. Поэтому "Фонтанка" не могла упустить возможность поговорить с единственной "первой леди" в прошедшей президентской кампании.
- Какой период вашей жизни закончился – тяжелый? интересный? страшный?
– У меня как раз ощущение, что всё только начинается. Эти выборы открывают довольно интересный и пока непонятный процесс эволюции - нашей страны, нас самих. Какой-то Рубикон уже перейден. И в этом отличие нынешней кампании от прошлых, когда все как-то пассивно реагировали на всё или просто не ходили голосовать. Та эпоха закончилась. Мне кажется, что пробуждение общества остановить невозможно. Люди стали задумываться: как им жить дальше, не хватит ли терпеть унижения? Они ставят достаточно жёсткие вопросы, на которые власти придётся отвечать.
- А что помешает власти игнорировать общество с его пробуждением и его вопросами?
– Да, я жила в советское время и хорошо знаю, как работает репрессивный аппарат. И могу себе представить и ужесточение цензуры, и подавление любой инициативы. Но давайте не будем гадать, мы ведь не можем представить, что будет дальше.
- Мы видим, как голосует большинство. Значит, это большинство довольно тем, что его игнорируют?
– Самое важное – у людей есть возможность голосовать так, как они хотят. Если потом они увидят, что им не нравится происходящее, они свою точку зрения изменят. И это нормально! Ничего сверхъестественного здесь нет, именно так и происходит смена власти. А у нас почему-то принято возводить разные политические взгляды в ранг государственных преступлений.
- Во время президентской кампании Михаил Прохоров объявил о создании новой партии. Он на кого рассчитывает, какие люди должны в нее прийти?
– То, что мой брат собирается создать новую партию, очень логично, потому что существующие – просто декорация отсутствия политической жизни в стране. Уже сегодня на сайте Михаила, по-моему, 30 или 40 тысяч человек заявили, что готовы вступить в его партию. Эти люди реально хотели бы заниматься партийной работой, как-то преобразовывать страну. Большего я не могу сказать, просто не знаю. Знаю, что есть концепция партии, понятны способы ее функционирования, поиск сторонников, но пока это всё только в начале пути. Брат вступил в политику – и он об этом много раз говорил – потому, что чувствует происходящие социальные изменения. Общество меняется, оно зашевелилось. И есть потребность в новой структуре политической жизни.
- Так ведь было уже всё это, мы это видели в истории с "Правым делом"…
– А почему только "Правое дело"? Почему мы упираемся в одно только "Правое дело"?
- Потому что Михаил Прохоров уже погорел на том, что в политике пытался действовать методами из бизнеса.
– Интересная история! Человек начинает новое для себя дело. Он взял существующую партию, которая была в никаком состоянии. За короткое время достиг достаточно больших успехов. Произошла история, которую можно назвать рейдерством, но для него это был очень хороший урок. Сколько наворотили наши политики – им почему-то никто претензий не предъявляет! А здесь человек попробовал, не получилось, он начинает снова, идет дальше… И вместо того, чтобы оценить его смелость, ему говорят: "Раз не получилось, зачем идти?" Я не понимаю такой логики.
- Ирина Дмитриевна, когда я спросила об окончившемся периоде, я ведь имела в виду не страну, а вас лично. Лично для вас эти месяцы были какими?
– Для меня, как для исследователя, это была какая-то совершенно новая сфера, невероятно интересный опыт. Видишь отношения общества и власти, видишь, как проворачиваются эти жернова, но с неожиданной стороны. Но было трудно, потому что я беспокоюсь за близкого человека, за брата. Трудно психологически: ты чувствуешь какую-то личную ответственность и одновременно свое бессилие, что не можешь закрыть его от всего… Но ведь и я, когда сказала, что всё только начинается, тоже имела в виду не только страну. Если действительно Михаил сможет, вопреки всем сложностям и проблемам, создать партию, это будет означать, что наша жизнь поменяется радикально.
- Вы его всегда называете так официально – Михаил?
– По-разному, но сейчас я же не буду "муси-пуси", да? Мишей чаще всего.
- Видно, что отношения с братом у вас очень тёплые, такого, по-моему, не сыграешь на публику. Это с детства, или вы стали друзьями, уже повзрослев?
– Так сложилось с детства, хотя я старше на 9 лет.
- Обычно такая разница разделяет братьев-сестер.
– Знаете, да. Конечно, когда ты становишься взрослой девушкой, а он еще ребенок…
- Бегает там где-то…
– Конечно. Я всегда относилась к нему с большой нежностью, но с возрастом появлялись и какие-то свои интересы – любовь, учеба, семья и так далее. Но по мере того, как люди взрослеют, всё выравнивается. Как-то так получилось, что мы стали дружить. Сейчас эта разница уже практически не имеет никакого значения.
- Не могу теперь не спросить: вы - сестра, неужели вы всерьёз хотели, чтобы брат стал президентом?!
– Не уверена. (Смеется.) Именно как сестра. Время от времени я думала: а стоит ли?.. Стоит ли жертвовать таким блестящим человеком ради такого… Но знаете, он сам выбрал этот путь, здесь ничего не поделаешь. Моей задачей было просто помогать и поддерживать его. Я понимаю, что его уже не развернёшь и не повернёшь.
- А вам вообще когда-нибудь удавалось его развернуть и повернуть, повлиять на него?
– Его невозможно свернуть, если он принял решение. Мы много спорим, я могу с ним не соглашаться, но… Такой это тип человека. Если бы он всё время слушал всех, он бы не стал тем, кто он есть. Когда я говорю, что уже воспринимаю его не как младшего, а как старшего брата, это вполне искренне. Просто так получилось, что он из мальчика как-то сразу сделался взрослым. Начал работать, это совпало с перестройкой, с коллизиями в нашей семье.
- Интеллигентная московская семья, а на дворе – 1990-е, и сын начинает зарабатывать деньги. Как к этому относились мама с папой? Были у вас дома бури?
– Нет, бурь не было, но, конечно, родители… Правда, они застали только самое начало, но они очень беспокоились. Они боялись за его безопасность, потому что тогда расцвели криминальные структуры, рэкет, бандитизм, и он элементарно мог пострадать. Но у нас в семье никогда не было снобистского отношения к труду. После войны папа приехал в Москву из Алтайского края, из тмутаракани, поступил в Университет, и чтобы как-то жить, чтобы костюм себе купить, он тоже работал, что-то было вроде разгрузки вагонов. Так что идея о том, что нужно зарабатывать и стараться быть независимым, дома у нас витала. И Миша начинал грузить вагоны, чтобы просто иметь карманные деньги, а не просить у родителей. В тот момент у нас была сложная материальная ситуация: родители получали гроши, мне с моей профессией не найти было подработки. А потом для Миши это превратилось в необходимость, потому что стало всё совсем сложно.
- Неужели ваша семья, несмотря на должность отца в Госкомспорте, знала безденежье?
– В конце 1980-х был очень тяжёлый период. Всё рассыпалось. Потом внезапно, в один год, умерли родители. И ведь молодые были, маме 58 лет, папе – 59. И всё, стена… Когда родители живы, ты как-то чувствуешь, что за тобой – тыл, даже если они очень пожилые. А здесь всё рухнуло, а мы остались. И Мише пришлось сразу повзрослеть. Ему был 21 год, мальчик ещё. Но пришлось стать практически кормильцем в семье. У меня была маленькая дочь, у нас ещё была тётя пожилая… В таких ситуациях люди обнаруживают в себе качества, которых в жизни никто не мог в них представить. Миша был таким милым весёлым мальчиком, говорили – шалопаем. Представить себе, что этот милый мальчик станет "акулой капитализма"!.. Думаю, он и сам такого от себя не ожидал.
- Ах, так всё-таки – "акула"?
– Это я шучу, вообще-то, я терпеть не могу все эти квазимарксистские словечки… Миша – человек большого бизнеса. В любой профессии есть вершины. Вот мы считаем: прекрасный врач – это суперпрофессионал, это почетно. Есть талантливые поэты. А к бизнесу у нас отношение подозрительное, поэтому мы плохо понимаем, что и в этой сфере "верхушка" – это люди, у которых есть талант. Просто этот мир довольно закрытый. О Мише ведь узнали только тогда, когда он пошел в политику.
- Простите, но о нём узнали раньше. Не хотела я вспоминать Куршевель…
– Я тогда видела сообщения обо всём этом и думала, что меня хватит инфаркт… На самом деле Миша стал заложником той кампании, которую развернули в начале 2000-х против бизнесменов 1990-х. Все эти разговоры про олигархов… На мой взгляд, это была недальновидная политика, она создала России негативный имидж страны безобразной, коррумпированной, где всё продали. Людей 1990-х так полоскали по всему миру, что и французская полиция оказалась под влиянием этого, она не просто совершила ошибку – она нарушила собственные законы. Через 3 дня выяснилось, что всё это недоразумение. Всё закончилось. Но, как говорится, "осадок остался".
- Вам не кажется странным, что в прошедшей избирательной кампании "первая леди", а я имею в виду вас, была у единственного кандидата, который не женат?
– Да, очень точное замечание. Я всё время удивлялась этой претензии – что он не женат. При этом большинство людей в глаза не видели жён других кандидатов! И хоть бы кто потребовал: вы всё-таки предъявите своих жён, они вообще существуют или это фикция? Мой брат тоже мог бы сказать: да, у меня есть жена, но я вам её не покажу. Смешно, что людей так беспокоит личная жизнь именно моего брата.
- Ну, знаете, отчего именно личная жизнь Прохорова беспокоит женскую часть электората, я, например, понимаю хорошо!
– Вот именно, я тоже понимаю. (Смеется.)
- В конце концов, ему ничего не мешало формально жениться на время кампании, чтобы предъявить худо-бедно супругу? Чтоб отстали?
– Нет, он как раз и пытается переломить огромное количество сложившихся у нас стереотипов. И уже, например, выяснилось, что мифологема о враждебности общества к людям успешным неверна. Общество прошло довольно большой путь, чтобы понять: нет ничего плохого в том, что человек успешен и профессионален. Второй важный момент: Михаил вводит новую политическую культуру. Многие ждут, что он тоже будет хамить, хохмить, устраивать клоунаду…
- Действительно ждут?
– Я читала в блогах, в обсуждениях, что он недостаточно ярок.
- Это правда, это есть.
– Так это наша традиция – мы все время ждем клоуна. Мы так привыкли к распущенности наших политических деятелей, что совершенно не можем ценить сдержанность и… Я бы так сказала: содержательность политика. Потому что всё берётся такой вот экзальтацией… Не будем обсуждать Жириновского, но во многом именно он задаёт тон. Все ждут каких-то…
- Эпатажа?
– Да, эпатажа. Зюганов строит свой эпатаж на бубнении каких-то истин. Владимир Владимирович изобретает себе каких-то посредников, какие-то…
- У него очень яркие и запоминающиеся речевые обороты.
– Совершенно верно. Довольно специфическая риторика. А мой брат сознательно хочет создать образ современного политика. Я очень люблю приводить пример из Вольтера, который говорил: мы привыкли видеть дам так ярко нарумяненными, что уже не можем оценить природную красоту лица. Вот и у нас в этом смысле испорченный вкус. Да, может быть, как молодой политик, Миша еще не научился делать эффектных жестов. Но его сдержанность – это сознательно.
- Можно ли сказать, что так он взывает к мозгам собеседника, предполагая, что мозги есть?
– И выясняется, что мозги, вообще-то, есть! Это уважение к людям. А традиция нашей политической культуры – представлять людей плебсом, который ничего не понимает, поэтому для него надо петь, плясать и язык показывать. Но это уже начинает вызывать отторжение. Поэтому я считаю, что Миша, как первопроходец, создает тренд, если угодно – моду на новый тип политической культуры. И я абсолютно уверена, что в какой-то момент мы все к этому придём. Это еще один позитивный итог прошедшей кампании: мы увидели новый тип политика.
- Вам не будет обидно, если его постигнет участь многих первопроходцев: он этот тренд введет, но до конца по дорожке пройдет кто-то другой?
– Это тоже успех. Хотя мне важнее всего его здоровье и безопасность.
Беседовала Ирина Тумакова, "Фонтанка.ру"
