Про отца и сына

Он вполне мог стать автором киношедевра, равно как снять с десяток заурядных кинолент-однодневок. ОН мог не снять более вообще ничего, но при этом относительно спокойно дожить до глубокой старости, пересидев войну в «хлебном городе» Ташкенте. Но - ОН сменил комфортное кресло режиссера на военно-полевую форму… Последнему году ЕГО жизни в энциклопедиях посвящена всего одна строчка: «С началом Великой Отечественной войны в действующей армии, погиб на фронте».

ОН вполне мог стать автором киношедевра, равно как снять с десяток заурядных кинолент-однодневок. ОН мог не снять более вообще ничего, но при этом относительно спокойно дожить до глубокой старости, пересидев войну в «хлебном городе» Ташкенте. Но – ОН сменил комфортное кресло режиссера на военно-полевую форму…  Последнему году ЕГО жизни в энциклопедиях посвящена всего одна строчка: «С началом Великой Отечественной войны в действующей армии, погиб на фронте».

Лишний раз убеждаемся, что с некоторых пор подлинными хранителями народной памяти/истории все чаще выступают не уполномоченные на то «специально обученные» люди с культурологическим образованием, а люди спившиеся, бомжи и прочие маргиналы. Те, которые, пытаясь как-то выживать, занимаются «археологическим раскопками» на  помойках и свалках,  а после несут свои находки на блошиные рынки в надежде разжиться сотней-другой  отнюдь не долларов. В январе 2012 года «Фонтанка» уже рассказывала о спасенном подобным образом уникальном блокадном письме. Сегодня очередная история об исторических артефактах «удельно-рыночного» происхождения.  

Запоздалое спасибо
Мерзкая, мокро-снежная, ветреная мартовская погода. На блошином рынке в такую погоду выстаивают полный «рабочий день» только самые нуждающиеся продавцы и фланируют только самые фанатичные покупатели. На грязной клеенке размером 2х3, расстеленной прямо на земле, посиневший доходяга разложил свой немудреный товар – ржавые слесарные инструменты, сломанный вентилятор, старые глянцевые журналы, резиновые детские игрушки и прочий выложенный на продажу скарб из разряда «все по 10 (по 50, по 100 и т.д.)». Здесь же, придавленная куском кирпича (чтобы не разлеталась), мокнет внушительная пачка пожелтевших от времени писем и документов. Самое верхнее письмо начинается с рукописного призыва «Смерть фашистским оккупантам!». Хозяин «товара» не желает размениваться на розницу и просит за всю пачку оптом две тысячи рублей. Через полтора часа стояния на промозглом ветру цена падает вдесятеро.

Рассказывает Михаил Сапего (поэт, директор Творческого объединения «Красный матрос»): «…Мы с друзьями в ту пору заканчивали работу над пластинкой народных песен времен войны, и для оформления буклета нам требовались подлинные материалы того времени – фотографии, открытки, письма, сигаретные пачки и проч. Я сразу обратил внимание на верхнее письмо, подумав, что оно будет органично смотреться в качестве подложки на одной из страниц. Двух тысяч у меня не было, но когда окончательно замерзший доходяга скинул цену до двухсот, я решил купить всю пачку, не особенно вникая в содержимое. Осознание того, что эти письма – бесценны, пришло уже дома. Когда я понял, что держу в руках, по сути, домашний архив семьи ленинградского кинорежиссера Олега Сергеева, основу которого составляют военные письма режиссера, адресованные находившимся в эвакуации членам семьи – матери, жене, сыну и дочери… Жаль, что я тогда не сказал элементарное «спасибо» тому человеку, который не поленился все это дело найти и сохранить. Пускай даже и таким вот способом – способом продажи на "блошке", но, тем не менее, сохранить. Едва ли он меня сейчас  услышит, однако все равно, с немалым запозданием говорю ему: спасибо...»

На разбор архива, восстановление географии и хронологии писем, а главное – на их расшифровку ушло немалое количество времени. Но то было время из разряда «ничуть не жалко». Постепенно, шаг за шагом, изначально разрозненные текстовые пазлы начали складываться в цельную картину – картину жизни одной советской семьи. Причем картину – удивительно кинематографичную. Здесь даже без учета того обстоятельства, что автором текстов выступал именно кинорежисссер. (Я присутствовал при этом процессе-таинстве, и уверяю вас – эмоции и ощущения непередаваемые!) По сути, перед нами развернулась подлинная, а не по стандартным литературным лекалам скроенная, Семейная Сага, прикоснувшись к которой, мы словно бы приникли к маленькому «кино-будошному» окошку в Прошлое. Каждый персонаж этой Саги – главный ли, второстепенный ли, – отдельная судьба, отдельная история, отдельный маленький мир… Что происходило в этих маленьких мирах до начала войны? Что с ними сталось после? Здесь простор для фантазии поистине бескрайний, потому что мы едва ли отыщем теперь ответы на эти вопросы. Хотя… оно, конечно, по-всякому может сложиться…

В любом, даже в самом правильном и хорошем, фильме о войне сюжетная история развивается строго по своим законам – законам жанра. Герой либо погибает в конце фильма, либо, наоборот, в начале, и тогда далее следует рассказ о событиях, предшествовавших его гибели. Однако в жизни – всё иначе. Логики и заранее просчитываемой развязки в ней нет и быть не может. Поэтому кто-то возвращается с войны полным кавалером ордена Славы, кто-то – безногим инвалидом, а кто-то погибает в первом же бою...

Перед вами – рассказ о Режиссере. Рассказ не о его творчестве и не о его фильмах. В конце концов, все эти штуки – просто искусство, вот пускай искусствоведы его и анализируют.  Наш рассказ о Режиссере по имени ВОЙНА. А этот Режиссер безжалостен ко всем, включая коллег по «творческому цеху».

Попытка реконструкции биографии
В энциклопедических и справочных изданиях по истории советского кинематографа режиссер Олег Сергеев либо не упоминается вовсе, либо удостоен лишь нескольких «казенных» строчек. Не исключено, что искусствоведы просто не располагают более детальной информацией о жизни режиссера. Но скорее (и печальнее) всего, что в негласных корпоративных киноисследовательских «табелях о рангах» Олег Васильевич банально числится по разряду «птиц невысокого полета». Дескать, полтора фильма за всю творческую карьеру – было бы о чем говорить? Однако, благодаря тому, что в полученных нами материалах имеется собственной рукой режиссера написанная автобиография, мы имеем возможность более-менее точно проследить основные вехи жизненного пути Сергеева вплоть до марта 1937 года – времени написания этого документа. Итак (здесь и далее при цитировании авторская орфография максимально соблюдена. – И.Ш.):

«Родился 27/14 января 1905 года село Таборы, Тюменского уезда Тобольской губернии…»
Село Таборы (в наст. время – Свердловской области) расположено в 359 км к северо-востоку от Екатеринбурга и 200 км от Тюмени. К слову, в самой Тюмени Сергеев с родителями жил в период 1909 – 1910 гг. Об этих временах Олег Васильевич вспоминает в одном из своих военных писем к сыну. Где, в частности, рассказывает:
 «…А я в Тюмени жил, когда мне было 4 и 5 лет. В памяти остались: больница, где служил мой папа и твой дедушка; качели в саду; и сарай который я хотел поджечь, чтобы посмотреть, как приедут пожарные…»

Об отце Сергеева известно, что до революции она работал фельдшером, а после – служил «продовольственным комиссаром» и умер в 1920 году во время служебной командировки в Москве. О других своих близких родственниках в 1937 году режиссер сообщает следующие сведения:
«…Мать домашн. хозяйка живет у сестры члена ВК(б) в гор. Пушкине. Старший брат в г. Сталинграде работает начальн. Мельстроя член ВКП(б). Двое младших братьев в Кр.Армии. Один военинженер в Киевском В.О., другой в военной школе ПривО. Моя жена дочь рабочего из гор. Середы. Член ВКП(б). Сейчас работает зав.библиотекой Куйбышевского райкома ВКП(б)».

Детство и юность Олега Сергеева проходят в Саратове. В этом городе начинается и его трудовая деятельность, которая продолжается вплоть до 1930 года, с двумя перерывами на обучение: сначала Сергеев уезжает в Москву (1923 – 1924 гг.), где учится в ГИТИСе, а затем (1925 – 1929 гг.) проходит обучение в Ленинградском комвузе имени Н. К. Крупской. В 1930 году, после недолгой работы в должности инспектора саратовского КрайОНО по искусству, Олег Васильевич окончательно перебирается в Ленинград. Здесь еще два года уходят у него на повышение квалификации в Государственной академии искусств, и, наконец, в 1932 году с дипломом аспиранта киноотделения академии Сергеев приходит на «Ленфильм», где прослужит вплоть до начала войны. К этому времени в семье Сергеевых уже двое детей – старший Феликс (1926 г.р.) и младшая Диана (1929 г.р.).

Свою работу на крупнейшей киностудии страны Олег Васильевич начинает в должности заведующего сценарным отделом, параллельно редактируя многотиражную студийную газету «Кадр». Несколько лет спустя он становится ассистентом режиссера Павла Петрова-Бытова и в этом качестве работает на его картинах «Чудо (1934 г., фильм рассказывает о «классовом прозрении отсталого рабочего под влиянием революционных событий 1905 – 1906 годов») и «Пугачев» (1937).

Наконец, в 1939 году в соавторстве с Сергеем Якушевым у Олега Сергеева выходит дебютная режиссерская работа «Случай на полустанке». В этом фильме, поставленном по раннему рассказу Федора Кнорре «Неизвестный товарищ» и повествующем о героическом подвиге юноши-телеграфиста в годы гражданской войны на Дальнем Востоке, Олег Васильевич дебютирует еще и как соавтор сценария. Фильм получает неплохие отзывы критики и пользуется большим успехом у зрителей. «Очень досадно бывает – выберешься с ребятами в кино и… попадёшь на какой-нибудь «пустячок», не говорящий ничего ни уму, ни сердцу. Но недавно нам повезло. Мы смотрели картину «Случай на полустанке». Прекрасная картина! — вспоминает в своих мемуарах бывшая учительница Нина Васильевна Нефедова, которая водила на этот фильм своих учеников. — Какой урок мужества и героизма даёт она юному зрителю!»

Наступает 1941 год. В мастерской легендарного советского кинодеятеля, видного представителя отечественного пропагандистского кинематографа Фридриха Марковича Эрмлера («Катька – Бумажный Ранет», «Обломок империи», «Встречный», позднее – «Она защищает Родину» и др.) молодые режиссеры Сергеев и Якушев приступают к работе над новой картиной -  «Отец и сын»  (второе название – «Вагон уходит на заре»). На главную роль они приглашают Константина Скоробогатова (будущего лауреата пяти Сталинских премий), с которым Сергеев познакомился еще на съемках фильма «Пугачев». По жанру «Отец и сын» представляет собой так называемую «производственную драму» – сугубо советское, некогда поставленное на кинопоток изобретение. Съемки ведутся с большим размахом, с использованием самых современных на тот момент спецэффектов. Достаточно сказать, что в павильонах «Ленфильма» для "Отца и сына" выстроили гигантские декорации металлургического производства – Донбасс снимали на берегах Невы.

Вспоминает художник-постановщик картины, легенда советского кино Павел Зальцман:
«…я делал двенадцатую картину. Декорации получались очень внушительные, не говоря о том, что мое влияние сделало работу режиссеров — я, опираясь на примеры американских фильмов, устраивал панорамы и тому подобное, разнообразил движением весь монтаж и декорации. <…> Доменный цех был последней декорацией. Ездивший со мной в Сталино конструктор проделал работу по чертежам и выстроил печь по всем правилам. В связи с общей фантастической импозантностью конструкций фактура и детали выглядели впечатляюще. Цех фыркал паром, блестели стекавшей водой фоновые сооружения, состоявшие из ажурных мостиков, стропил, труб и т.д., заполняя все ателье. В нем стоял туман от пара и копошилась массовка. Такие объемистые вещи на студии нравятся, вне зависимости даже от декоративных качеств…»

 22 июня начинается война. Первые недели сотрудники «Ленфильма» (в частности съемочная группа «Отца и сына») еще продолжают работать в «штатном режиме», однако в воздухе уже вовсю витает предчувствие великой беды. Снова обратимся к воспоминаниям Павла Зальцмана:
«…после объявления войны мы продолжали строить. Беспомощные движения животного, которое ворочает головой под топором бойни, могут казаться почти смешными. На всех лежала тяжесть, а на мне ярость, так как мысль о том, что не худо бы появиться божеству, была естественной, и я имел наивность, чувствуя тоску и размышляя о бомбах и газах, допускать другие исходы. Что касается до кинематографа, то животным под ножом были, конечно, не все, а только меньшие братья вроде нашего коллектива. В это время ведущие работники производства уже обдумывали вопрос о том, как удобнее и лучше смыться. Попытка общей эвакуации была вялым движением приличия. Скоро они один за другим посыпались поодиночке. А я продолжал молиться, как было у меня заведено…»

Письма мертвого человека
Ну да, далеко не все ленинградские кинематографисты, выражаясь словами Зальцмана, «посыпались по одиночке». К слову, сам Павел Яковлевич пережил в Ленинграде самое тяжелое блокадное время (зиму 1941 – 1942 гг.) и эвакуировался вместе с оставшимися в живых членами своей семьи лишь в конце 1942 года. Что же касается 36-летнего Олега Сергеева, он отказывается от распространявшейся на творческих работников киностудии брони, оставляет  работу над почти готовой картиной на стадии монтажа и уже в середине июля поступает на командирские курсы. С этого момента Сергеев в действующей армии. Его семья – жена, дочь Дина, сын Феликс и мать Лидия Петровна – выезжают из Ленинграда, следуя в направлении Ярославской области. В дороге их настигает первое письмо от военнослужащего Сергеева:

21 июля 1941 года. Ленинград. «Здравствуй, дорогая! Вот уже 7 дней, как я занимаюсь, столько-же дней, как мы расстались с тобой. Дела пока идут все хорошо. Учимся много. Весь день с утра до вечера распределен и загружен до отказа. Некогда даже покурить. Последнее обстоятельство приятное. Я выкуриваю не более 20 папирос в день. Кормят очень хорошо. И если-бы не война я был-бы совершенно счастлив, что попал в эту физически-здоровую обстановку. Она закаляет тебя в целом. Буду получать по 500 рублей в месяц. Из них 50 пошлю Вадиму и рублей 200-250 пошлю тебе. Укажи только точный адрес. Крепко крепко цалую кисаньку мою любовь, мою радость. Олег.»

Отметим, что назначенное «курсанту» Сергееву денежное довольствие было заметно выше размера средней по стране зарплаты, которая на тот момент составляла около 350 рублей.  Порядок цен на начало войны: 1 кг ржаного хлеба – 1 руб., 1 кг говядины – 12, свинины – 17, бутылка водки – 11 – 50, демисезонное мужское пальто – 377, мужской костюм – 367 рублей.

28 июля 1941 года. Ленинград. «Здравствуй моя дорогая, моя любимая Асинька! Сегодня наконец получил долгожданное письмо. Волновался очень не имея от тебя известий. Душа успокоилась и я очень рад, что скоро будешь с ребятами в Пречистом. <…> Сегодня получил 193 р. – первую зарплату. Обещают учить полных два месяца. Настроение очень хорошее. В Ленинграде пока все спокойно. Моя картина 5 августа будет полностью закончена. Вполне здоров…»

Из этого письма становится понятным, в каком направлении выехали члены семьи Сергеева. Пречистое — это рабочий посёлок (ж/д станция), расположенный в 100 км к северу от Ярославля между рек Уча и Соть. Учитывая, что сестра Сергеева была замужем за рабочим Ярославского ж/д узла, можно предположить, что режиссер принял решение отправить семью к своей родне.

12 августа 1941 года. Ленинград. «Здравствуй моя единственная любимая, дорогая! Сегодня ночевал дома. Нас отпустили на целые сутки. Скоро мы уезжаем из Ленинграда. Будем учится в другом месте до 15 сентября. Новый адрес сообщу попозже. Пришел вчера поздно. В комнате темно. Ощупью добрался до нашей кровати. Очень устал в этот день, но спать долго не мог. Родной дом, обстановка и ты. Кругом и рядом. Вон на стуле твои черные чулки, халат в гардеробе (я его одевал умываться) <…> Договорился с доуправом – буду по почте платить за квартиру. Сейчас иду на студию, где худ.совет будет смотреть и принимать «Отца и сына». Приду обратно и напишу результат, а сейчас крепко, крепко цалую и обнимаю… (далее приписано простым карандашом. – И.Ш.) Ура! Ура! Картину приняли на отлично. Все наговорили массу комплиментов. Даже сама Шишмарева и та сказала, что картина получилась замечательная. Через два дня ее повезут в Москву на утверждение. А пока суть да дело, я получил аванс (в счет режиссерских) 1500 рублей. Отправил тебе телеграфом 1000 рублей… <…> И вот я снова в Училище. Идут экзамены по материальной части. Только что ответил как будто хорошо. Все идет на отлично…»

Учитывая, что следующее письмо Сергеев отправит уже «транзитом» из Ульяновска, можно сказать, что судьба подарила Олегу Васильевичу поистине судьбоносную отсрочку, дабы он успел побывать на премьерном, пускай и лишь для узкого круга коллег, показе своей картины… Упоминаемая в тексте Шишмарева, по-видимому, Шишмарева Татьяна Владимировна, – известный советский художник, работавшая на «Ленфильме» в период 1932 – 1934 гг.

21 августа 1941 года. Ульяновск. «Много раз здравствуй моя любимая, дорогая кисанька. Вот и Волга – русская река. <…> Все дальше и дальше от любимого Питера. Теперь мы снова на одинаковом расстоянии друг от друга, только я на востоке, а ты на западе. Сегодня вечером прибудем на место. И снова примемся за учебу. Учились мы и в дороге. Ночь провели под Москвой. Были свидетелями потрясающего и величественного зрелища. Сила нашей обороны демонстрируется в Москве. Я не завидую фашистам, которые пытаются пробраться к сердцу нашей страны…»

Здесь не вполне понятно, о каком «величественном зрелище» ведет речь Сергеев. Серьезных успехов на фронтах у Красной Армии в те дни нет. Более того, за неделю до отправки этого письма принят Приказ № 270 Ставки ВГК о борьбе с трусами, дезертирами и паникерами. В нём отмечалось, что, наряду с высокой стойкостью советских войск, имеют место позорные факты сдачи в плен не только среди красноармейцев, но и среди начальствующего состава. В приказной части требовалось драться до последней возможности, а сдающихся в плен «уничтожать всеми средствами». Семьи сдавшихся в плен красноармейцев приказывалось лишать государственного пособия и помощи.

26 августа 1941 года. Мелекесс. «Здравствуйте мои любимые и дорогие. Скоро две недели как я не имею от Вас вестей. Уверен, что с Вами ничего плохого не случилось, что вы живы и здоровы, что вам есть где жить и что с голоду вы не умрете. А волнуюсь, скучаю и все последние дни только и жду, когда мне вручат конверт с знакомым и любимым почерком. Город, где я живу и учусь находится в 100 километрах за Волгой. Старый купеческий центр. Каменные дома, мельницы, грязь и лужи на улицах и площадях. Каждый день занимаемся как в Ленинграде. Дни и часы бегут очень быстро, а время тянется…»

Мелекесс – с 1972 года Димитровгра́д – административный центр Мелекесского района Ульяновской области, расположенный на левом берегу Куйбышевского водохранилища при впадении в него реки Большой Черемшан. Расстояние до Ульяновска – 85 км.

11 сентября 1941 года. Мелекесс. «Сегодня у меня счастливый день. Только-что пришел с учений. Мы сдавали зачет по стрельбе из боевого оружия. Стрелял из пулемета. Поразил мишень (цель) 3 пулями хор. Стрелял из винтовки 3 патронами. Попал 1 – в 10-ку, 2 – в 9-ку. Итого 28 из 30 возможных. Оценка отлично. А какие отметки получаешь ты? <…> Целую еще раз Папа. Эта бумажка с секретом. Посмотри ее на свет».

18 сентября 1941 года. Мелекесс. «Здравствуй моя дорогая! Посылаю тебе а) справку, что я призван в Армию, б) 2 доверенности на получение денег за картину. Когда и где получать эти деньги я пока не знаю. Ты напиши в Москву по адресу: М.Гнездиковский переулок дом №7 Главное управление комитета по художественным фильмам. В письме запроси где кино-студия «Ленфильм», запроси также какова судьба «Отца и сына» и где можно получить деньги по доверенности. <…> Я в Мелекессе могу прожить и 2 недели и месяц, когда придет назначение. Поэтому ты мне пиши. Лучше открытки (они быстрее ходят). Когда я получу назначение я дам молнию…»

Буквально через пару дней после отправки этого письма, после двух месяцев обучения Сергеев получает офицерское звание. Он спешит сфотографироваться в новенькой форме политрука и высылает карточки своим родным. К сожалению, в доставшемся нам домашнем архиве семьи Сергеевых этот снимок отсутствует.

18 октября 1941 года. Мелекесс. «Здравствуйте мои дорогие, бесценные друзья! Ася! Бабинька! Феликс! Дина! Получил письмо от 2/Х. Прочел 4 раза. Стало немножко грустно и в то же время я улыбался, читая ваши строки о моих грустных глазах. А дело все гораздо проще (я уже вам писал об этом) улыбаться было нельзя. Фотографщица требовала что-бы я сидел спокойно, не двигался,  не то не получится снимок т.к. нужна большая выдержка из-за отсутствия достаточного количества света в фотографии. Вот корень моей печали на снимке. <…> По совести говоря мне ужасно надоело сидеть в этом «чудном» городе. Пора, я бы сказал давно пора, мне двинуться в путь и начать действовать, а то получается даже не хорошо, все мои друзья и товарищи сражаются на фронте, а я тут отсиживаюсь в тылу и больше думаю о своей судьбе. Поверьте мне я хочу как можно скорее встать рядом с друзьями на боевом фронте. Надеюсь, что это время скоро наступит. И в пути и на фронте и в бою – вы будете со мною, я всегда с вами…»

Отправка Сергеева на фронт по-прежнему затягивается. Вплоть до начала 1942 года Олег Васильевич продолжает пребывать в Мелекессе, а сразу после новогодних праздников его перебрасывают на Северный Кавказ. К тому времени возникает реальная угроза вторжения фашистов на территорию Ярославской области, и члены семьи Сергеева, по каким-то причинам разделившись, уезжают вглубь страны: жена с дочерью Диной эвакуируются в Ялутуровск Тюменской области, а старший сын Феликс с бабушкой убывают в Саратовскую область. 

15 января 1942 года. Грозный.  «…Еще раз с новым годом! Еще раз с нашим счастьем! Целую моих самых дорогих Асиньку и дочку! Сегодня полгода, 6 больших и долгих месяца нашей разлуки. <…> Все эти дни я часто вспоминал нашу жизнь и особенно дни когда ты приезжала из отпуска, и я из командировки. Октябрьский вокзал. Зима. Декабрь 1928 года. Поезд пришел из Иванова-вознесенска. С узлами, чемоданами, народ спешит по перрону в город. А вот и она – моя сахарная, аметистовая. Та, которую я люблю и которой я пишу. А потом шпалерка и на 6-ом этаже маленькая комната… и снова Октябрьский вокзал, но год уже другой. И не зима, а лето, а может-быть и осень. Загорелые, возбужденные курортники. Машут, улыбаются. В вагонах цветы, цветы и на перроне. А потом трамвай, автомобиль, троллейбус и родная улица пролеткульта и наши две солнечные комнаты. А в ванне уже кипит колонка и на табурете лежит большая, еще жесткая мочалка, привезенная из Сухума… Вспомнишь и воскликнешь: «Где мы встречались?!» И вот снова мы вдали друг от друга. Вновь тысячи километров разделяют нас. <…> Ялутуровск это очень далеко от Грозного. У вас наверное морозы, а у нас погода «плачет». Временами настоящая весна. Ходим в одних гимнастерках. Изредка одеваем шинели. Я совсем стал кадровым офицером. Даже завелся целый военный гардероб. Тебя-бы ко мне. Помочь разобраться… <…> C бабинькой установил связь. Она в Саратове. Послал ей аттестат на 250 рублей, а аттестат тебе вышлю, когда узнаю твой точный адрес. <…> Нежно обнимаю Асю и Донько. Ваш папа-Олег. (приписки) Кино-студия не то в Алма-Ате, не то в Ташкенте. Напиши туда на адрес: кино-студия «Ленфильм». Запроси как и что с картиной… Дима писал из Ленинграда что он слышал по радио (это было в ноябре), что скоро выходит на экран карт. «Отец и сын»…

Также, как это было в Мелекессе, теперь уже в Грозном Олег Васильевич продолжает «сидеть на чемоданах», ожидая отправки на фронт. О своей службе в письмах родным он рассказывает скупо, упоминая лишь, что теперь «не только учится, сам, но и обучает других». Затянувшийся период «бездействия» тяготит режиссера: «Пора, давно пора мне быть там, где идет решительная схватка Советского народа с заклятым врагом нашей родины…». К слову, мы так и не сумели найти подтверждения информации о том, что фильм Сергеева «Отец и сын» шел в советском кинопрокате – ни в годы войны, ни в мирное время. Однако же сама пленка сохранилась и в настоящее время хранится в Госфильмофонде России, что в Белых Столбах.

24 марта 1942 года. Грозный. «Дорогая Мусинька! Милая Асинька! Милая Доня! Давно я не садился за стол и не строчил вам писем. Сегодня я вновь с вами мои друзья. Сижу ночью и разговариваю с Доней и Мамой. Посылаю вам справку, что находитесь на моем иждевении. По этой справке вам должны выдать единовременно некую сумму как эвакуированным. <…>  В Грозном «весна» в полном разгаре напоминает наш родной и милый Ленинград. <…> В своей новой «профессии» я прошел уже все стадии учебы и испытаний. Полностью готов к бою. Доня теперь знает кто я и что я. Все это оказалось достаточно легко и просто. А главное совершенно безопасно (конечно в мирной обстановке). Когда встретимся расскажу подробно, жалею, что раньше не занялся этим увлекательным делом. <…> Ты не болей мусинька, ведь папусинька приедет здоровый. Ты понимаешь меня дорогая? Лечись и выздоравливай.  Мои 3-4 рейса в глубокий тыл врага доканают Гитлера и я прилечу к вам. Прижимаю и целую крепко папа-Олег.»

В этом письме Сергеев слегка приоткрывает «завесу тайны», связанной с его воинской специализацией:  под «достаточно легко и просто» он подразумевает прыжки с парашютом. А из высланной режиссером справки мы узнаем, что Сергеев числится политруком в составе 4-го парашютно-десантного батальона. К слову, довольно удивительно, что взрослого, тридцатишестилетнего мужчину, не имеющего за плечами опыта воинской службы (Сергеев проходил т.н. высшую допризывную подготовку в комвузе еще в 1927 году, по итогам которой выезжал всего-то на 1,5-месячные сборы!), «определили» в десантники. Впрочем, не исключено, что для своего возраста режиссер обладал отменным здоровьем и крепкой физической формой.

8 апреля 1942 года. Грозный. «Привет моим дорогим! Получил сегодня массу писем. <…> Что такое страх? Это бессилие. Что такое старость? Тоже самое. В воздухе – одно удовольствие. Кончится война – буду продолжать заниматься этим делом. 27 декабря – день рождения Аси. 27 января – день рождения мой. 27 марта – первый прыжок. А за ним последовали остальные. Я тебе уже писал, что аппетит приходит во время еды. Это громадное удовольствие. Чудесно. И совершенно безопасно. Сотни тысяч людей совершают эти поступки ежедневно и никто не чувствует себя героем. Это будни, это быт. Доклад сделать труднее. Меня окружают мои подчиненные-друзья; каждый из них моложе меня на 17-18 лет. Но вот мы бежим. Я бегу впереди. И не только потому что так нужно, но и потому, что я могу бежать впереди и еще подбадриваю отстающих. Мы очень много и далеко ходим. Пригодилась моя привычка быть долго на ногах и бодро шагая не уставать. Где-же старость? Ее еще нет и в помине. Она где-то очень далеко. Ты в этом сумеешь особенно убедиться, когда мы вновь встретимся с тобой. Не правда-ли? <…> Чему я только не научился за этот год? Многому. А испытал пока еще мало. Все впереди. И жизнь и подвиги. Так уж устроено человеческое сердце, что оно все время стремится. Стоит ему остановится – человек погиб. Но если остановился человек?  К чему ему тогда сердце? Представь себе, что я всю жизнь просидел бы рядом с тобой. Очевидно, ты перестала-бы меня любить, а я начал-бы ненавидеть самого себя. Неправда-ли? Давно известно, что в тылу всегда страшнее, чем на фронте. Не надо пужаться. Надо верить. Моя милая, чудесная жена. Прими же мой майский поцелуй. Он в самом конце письма. Олег. (приписка) Доня! Дина! Диана! Целую и обнимаю тебя. Папа.»

Из следующего письма мы узнаем имя ближайшего фронтового друга Сергеева – Григория Фельдмана. Человека, который впоследствии первым сообщит семье режиссера о трагедии, случившейся с мужем, отцом и сыном. К сожалению, предпринятые нами «архивно-розыскные» попытки пока не позволили проследить дальнейшую судьбу Фельдмана Г.Я. Однако с большой долей уверенности можно говорить, что в войну ему удалось выжить.

26 мая 1942 года. Грозный. «Привет мой дорогой друг! Моя чудесная любимая жена! Я попрежнему любуюсь восходом солнца, освещающим снежные вершины кавказского хребта. Сообщаю тебе два адреса: первый – Новосибирск Советская 20 Комитет по делам кинематографии при СНК СССР. Тоня мне на днях писала, что она и Вадим картину видели. Она им очень понравилась. И, несмотря на холод, кино было переполнено. Напиши еще одно письмо и узнай в целом о судьбе картины. Второй адрес жены моего лучшего друга. Ежели ты будешь в Омске (а ты как будто туда иногда наведываешься) то непременно зайди к ней. Она повидимому будет очень рада тебя встретить. Мы оба тут вместе и воевать будем вместе. А вы там сможете встретиться. В крайнем случае написать друг-другу письма. Это еще больше укрепит нашу связь. Ежели от меня долго не будет известий – от него возможно будут. И наоборот. А также в случае перемены твоего адреса, ты на всякий случай напиши и ей твое место работы. Итак: гор Омск, Сталинский поселок. Вокзальная ул.5 кв.29. Анна Владимировна Капман. (Ее муж и мой личный друг Фельдман Григорий Яковлевич). Ну, а я пока живу попрежнему. Больших изменений нет. Но есть все основания, что скоро переменю адрес. Получил письмо от Тани. (Шло из Ленинграда всего только 9 дней!). Она сообщает бодрые сведения о своей работе и жизни. Была у нас дома. Все в порядке…»

И снова режиссер очень красочно, взахлеб и с восторгом, свойственным людям творческим, рассказывает о своих прыжках.:
25 июня 1942 года. Грозный. «Цалую нежно… здравствуй моя дорогая! После каждого прыжка хочется петь, сочинять стихи, посылать их тебе. А главное бежать навстречу моей милой жене. Когда смотришь вниз кажется где-то возле деревца или у дороги стоишь ты, и подняв голову вверх, машешь мне платком. И кончено волнуешься в 20 раз больше меня. А вот и земля! Какое чудесное чувство. Словно ты вернулся домой. Неужели не удастся на яву хоть разок так встретится с тобой. Феликс, Дина и ты побежали бы мне навстречу. Помогли уложить мое хозяйство. Я поцеловал-бы твои глаза и сказал, улыбаясь – я прыгал сегодня последний раз. Ты не поверила – мы засмеялись, я еще раз поцеловал чудные реснички. А потом мы будем пить крепкий чай с брусничным вареньем. Вот это будет жизнь!..»

Лишь к началу августа 1942 года Сергеев начинает понимать, что год его учебы и «бездействия» наконец-то завершается долгожданной отправкой на фронт. 5 августа режиссер отправляет письмо «без привязки к местности» – возможно, написанное по пути следования к линии фронта.

5 августа 1942 года. (без привязки к местности. – И.Ш.) «Здравствуй, Асинька! Сегодня переменил адрес. Дня через 2 сообщу как мне писать. Одно скажу: моя тыльная жизнь окончилась окончательно. Но от бури и гроз я пока еще все далече. Пишу с дороги. Чувства мои, мысли мои и сердце с вами. <…> Посылаю тебе справку о моих прыжках. Сбереги ее. После войны она будет для меня приятным воспоминанием о моей молодости в 37 лет! <…>  Скоро уже сентябрь – конец лета и новый учебный год. Советские ребята пойдут в школы, гитлеровские солдаты и генералы еще раз будут изучать историю и получать хорошие уроки, а преподавать им будет красная армия методом снарядов, танков, штыка и гранат. Обнимаю и целую папа Олег. (приписка) Доня! Жду писем.»

Других писем, написанных Сергеевым позднее 5 августа 1942 года, в доставшемся нам архиве нет. Теперь мы знаем точно, что, проучившись больше года, красный командир Олег Васильевич Сергеев успел провоевать меньше месяца: 3 сентября 1942 года «гвардии политрук, военком миндивизиона Сергеев О.В.» погиб в боях за местечко Предмостное в пригороде Моздока. И хотя его фамилия будет внесена в список боевых потерь, подписанный командиром 8-й ГСБр гвардии легендарным подполковником Красовским и военкомом 8-й ГСБр гвардии батальонным комиссаром Кирилловым 8 октября 1942 года, для членов семьи Сергеев еще долгое время будет числится пропавшим без вести. Не сразу узнает о гибели товарища и его ближайший друг – Г. Я. Фельдман, получивший ранение в том же бою. Именно Фельдман два с половиной месяца спустя напишет жене Сергеева об обстоятельствах этого боя.

ПИСЬМО Г. Я. ФЕЛЬДМАНА
25 ноября 1942 года. «Дорогая Анастасия Ивановна! Я сейчас во временном отпуску после тяжелого ранения и буду здесь три месяца до 12 февраля 1943 г. (дня переаттестации). Очень хотел бы лично поговорить с Вами так как Олега Васильевича я видел в ночь на 1е сентября, когда он ночевал у меня и как всегда, восторженно говорил о предстоящем бое, а в ночь на 3-е сентября был этот бой в Предмостном. Всех командиров бывших на командном пункте в х. Предмостном мы считали погибшими, в том числе Олега Васильевича. Однако, когда я был уже в госпитале туда привезли одного товарища ст. л-та Александрова, который был вместе с Олегом в одном блиндаже и сказал, что Олег не был убит и из блиндажа вышел. Других сведений о нем у меня нет, но я зная Олега очень недолго сумел все же убедиться в его исключительных качествах коммуниста, гражданина, воина и товарища. И поэтому не могу поверить, чтобы он попал к немцам, Он мог драться и безусловно дрался только как герой и хочу думать, что мы его еще увидим.
Мне хотелось бы поговорить с Вами об Олеге. Мы часто, сколько это было возможно беседовали с ним и во все эти беседы, неизменно, Олег вносил живую душу. Он очень умело подмечал смешные стороны жизни и обладая большой эрудицией умел вовлечь своими выступлениями товарищей, его появление среди нас неизменно сопровождалось радостной улыбкой. Его любили за искренность, за душевную теплоту и за умение быстро войти в коллектив. В ночь с 31 августа на 1е сентября он ночевал у меня и мы проговорили почти до рассвета. Он много говорил о Вас, о переписке с дочерью.
Я послал сейчас запросы в часть, к товарищам, и если они только что-нибудь о нем знают, то немедленно сообщат мне. Мы сейчас переехали на другую квартиру, поближе к з-ду, где работает Нюся. Наш новый адрес: г. Омск, ул.Труда №1 секция 6, кв. 22.
Буду очень рад если удастся поговорить лично с вами.
Уважающий вас Г.Фельдман. (автограф)».

Еще в январе 1944 года семья Сергеева не теряет  надежду, что муж и отец может оказаться жив. Об этом мы  судим по письму, полученному супругой Сергеева от старшего сына Феликса, к этому времени уже призванного на воинскую службу Нижне-Тагильским военкоматом. В этом письме, в частности, содержатся следующие строчки:
22.1.1944. «…Дорогая мамочка так иногда хочется написать много обо всем, а как начнешь так и не знаешь с чего начать. У меня одно главное стремление это увидеть вас с Диной, моих дорогих!!! Дина пишет что из Москвы получили ответ что Сергеев О.В. пропал без вести!!! Дорогая мама! Ты понимаешь что значит пропал без вести!!!...»

Однако чудес не произошло. Режиссер Олег Сергеев действительно погиб 3 сентября 1942 года и был похоронен в братской могиле под Моздоком.

 А два года спустя семья Сергеевых лишилась второго мужчины – 12 августа 1944 года в Польше в боях на Барановско-Сандомерском плацдарме погиб командир орудия, гвардии сержант 44-й Гвардейской танковой Бердичевской Краснознаменной ордена Богдана Хмельницкого и Красной Звезды бригады Феликс Олегович Сергеев. Призванный из Нижнего Тагила в ноябре 1943 года сын режиссера не дожил даже до своего восемнадцатилетия...

                            *
В так и не вышедшем в прокат фильме «Отец и сын» сюжет был завязан на соперничество между отцом – «приверженцем традиционных методов плавки металла» и его сыном-новатором. А вот в реальной жизни между отцом и сыном Сергеевыми никаких разногласий не было: они оба ушли на фронт защищать свою Родину, оба пролили за нее отнюдь не бутафорско-киношную кровь и оба сложили головы, увы, не «воскреснув» под финальные аплодисменты публики.
Не хочется, ох как не хочется скатываться в пафос и завершать этот текст словами, которые в наше  время слишком уж часто... хм... выражаясь новоязом... девальвируются. А впрочем... Рискуя прослыть банальным, неоригинальным, сентиментальным и каким-угодно-прочая "совком", тем не менее, подписываюсь под каждой буквой в словах детского писателя Никоса Зерваса: «...из всех возможных пафосов я  выбрал пафос патриотизма: любовь к Родине и боль за неё. Это здоровый пафос, он естествен для здоровой души». А посему – пока из всех нас окончательно не выветрилась память сердца, пока остается еще последняя возможность уцепиться за память времени, очень хочется успеть. Успеть сделать хоть какую-то, пускай самую малость для того, чтобы вернуть отца и сына Сергеевых, равно как прочих им подобных героев, которые сами себя таковыми не считали, из нашего сегодняшнего и безвременья, и небытия.
Потому что без прошлого жить  нельзя. А без прошлого простых людей, коими и мы сами являемся, — невозможно…

…Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут -
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно...
Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
            (с) Поэт-фронтовик Юрий Левитанский

P.S.  В тексте цитируются первоисточники:  Н. В. Нефедова. «Дневник матери» // «Просвещение», 1959; Павел Зальцман. «А дальше началась страшная блокадная зима…» // Журнал «Знамя», №5, 2012.

P.S.S. В настоящее время «Фонтанка» ведет переговоры о возможности приобретения в Госфильмофонде копии фильма Олега Сергева «Отец и Сын», дабы по прошествии семидесяти лет этот фильм наконец обрел своего зрителя.

P.S.S. Автор выражает глубочайшую благодарность Михаилу Сапего и Александре Евдокимовой за неоценимую помощь в подготовке материала.

Игорь Шушарин

© Фонтанка.Ру