ПоделитьсяВ экранно-подлунном мире режиссера Абеля Феррары снова неспокойно. На сей раз виной тому новость о неизбежной мировой катастрофе. Принимая эстафетную палочку этой темы у меланхолика фон Триера, Феррара снимает собственную версию: с точки зрения нью-йоркской богемы, обладатели которой Ферраре знакомы и любезны. Правда, в силу жанра они ныне вынуждены существенно ограничить себя в sex, drugs, rock-‘n’-roll, в которых Феррара до сей поры видел единственный стоящий повод к разговору. Всё, что им остаётся, — с христианским терпением проживать каждую минуту близящегося Апокалипсиса. Компанию им составляют Далай-Лама, телеведущий Пэт Кирнан и невозмутимый разносчик пиццы.
Влюбленная пара, теснясь в маленькой квартирке в спальном районе Нью-Йорка, смиренно ожидает Конца света. Завязавший наркоман и бездельник-мемуарист Сиско (Уиллем Дефо) в окружении всевозможных гаджетов бреется, ходит из угла в угол, на третьей минуте фильма возбуждается и демонстрирует на экране свою природную первобытность (главному герою «Антихриста» не привыкать) в компании молодой художницы Скай (Шэнин Ли). В «Последнем дне» ожидание Апокалипсиса более всего похоже на вечерние приготовления к Рождеству. Скай мешает цвета на промокшем от краски холсте так, как прилежная жена-домохозяйка тщательно перемешивает ингредиенты пестрого салата: для вызывающе-неприкаянного Феррары домашнее хозяйство — триумф абстракции. Любимец-муж тем временем желает «счастливого Апокалипсиса» бывшей любовнице, из-за чего ссорится с нынешней подругой — и под вечер выходит в город остыть и навестить старых друзей. В культовой франшизе Эдуарда Успенского мама Дяди Федора измеряла время отпуска количеством надёванных нарядов. Скай в фильме Феррары тем же методом отмеряет время до Конца света. И правильно: в последний день Земли стоит доверять только проверенным источникам.
Герои Феррары, на протяжении многих фильмов распинавшие друг друга, в «Последнем дне» готовятся к Страшному суду с уже почти профессиональной сноровкой. Сиско, после тюремного срока решивший покончить с наркотиками, слушает лекции Далай-Ламы XIV, оставляет финальные записи в дневнике, а под конец фильма пытается подавить искушение заторчать в последние минуты жизни мира. От подобного исхода его спасает подруга — она застает бойфренда врасплох и нависает над ним, словно тревожно мигающая лампа противопожарного оповещателя: «Порошок! Не входи!». Дефо, характерная физиогномика которого — мощнейший аргумент в пользу дарвиновской теории (кто бы поручил ему бенефисную роль Недостающего звена!), у режиссеров проницательных всегда стабильно отвечает за стихийное начало. В «Последнем дне» он как вулкан (если не Везувий, то Эйяфьятлайокудль уж точно): временами «дремлет», потом просыпается, отчитывая подругу за то, что она позволила ему заснуть в такой важный для мира момент, а потом, как и положено всем вулканам, неожиданно проявляет активность и извергается. Тут Феррара даст фору любому режиссеру «National Geographic» по изысканности съемки с верхнего ракурса (а уж Катрин Брейя просто обзавидуется).
Дефо знаком с ферраровскими подходцами не понаслышке – ещё в фильме «Отель «Новая роза» (1998) Кристофер Уокен дал ему мастер-класс по дисциплине «главная мужская роль как режиссерское альтер-эго». Главный Носферату нью-йоркских улиц передал тогда ключи от города новоиспеченному мистеру Хайду. Казалось бы, с таким инфернальным актерским ансамблем, который собрал Феррара к миллениуму (Уокен, Дефо, Азия Ардженто — и Кейтель в анамнезе), можно было без труда воссоздать на экране всю галерею классических киномонстров. Но в «Последнем дне на Земле» становится ясно: главный enfant terrible американского кино окончательно берет курс на просветленную медитативность. И Дефо ничего не остается, как вернуться в обличье доктора Джекила, который, если и может кем на минутку обернуться, то разве что впавшим в экстаз Миком Джаггером. Излюбленные приемы, вырабатывавшиеся Феррарой от фильма к фильму, здесь явно грешат избыточностью. И его фирменные трансляции на мониторах с шумящим изображением здесь напоминают кадры из безудержных кинопророчеств Годфри Реджо — только смонтированных не под музыку Филиппа Гласса, а под одну из заупокойных баллад Тома Уэйтса.
В 90-е Абель Феррара исправно следовал заветам голливудского патриарха Сесиля Б. де Милля, который говорил, что публике нужна только «кровь, секс и Библия»; разменяв шестой десяток, Феррара, по-видимому, сам озаботился поисками дороги к Богу. Судя по обилию религиозных атрибутов в фильме — ко всем богам сразу. В «Марии» героиня Жюльет Бинош играла Марию Магдалину в фильме про Иисуса Христа, а по завершении съемок навсегда уезжала в Палестину помогать нуждающимся. Уже тогда, через прохудившийся озоновый слой ночной нью-йоркской жизни — излюбленную и обжитую территорию Феррары (Вуди Аллен в допотопные времена забрал себе день, ведь он, как говорил сам Феррара, «с другого района»), — на экран начали проникать приметы глобализации. Пустынные закоулки спальных районов, залитые холодным хирургическим светом, вдруг сменялись хроникальными кадрами переполненных израильских улиц, а новоявленная Мария Магдалина проповедовала только по мобильному телефону… С этих пор далекие уголки мира у Феррары соединены одной Всемирной пуповиной. В «Последнем дне» герои мечутся в четырех стенах, где бесчисленные мониторы разных размеров с изображениями родственников, телеведущих и миллионов паломников, собравшихся на площади Ватикана, превращают и без того тесную комнату в последнее пристанище человечества. Выход — только через окно. И не важно, физическое оно или виртуальное. Важно, что заявленный режиссерский дедлайн 4:44 переживут только ноутбуки. У них батареи хватит еще как минимум на пару часов.
Евгений Климов, «Фонтанка.ру»
Фото: lastday-film.ru
Поделиться