ПоделитьсяПочему в «Знамени» так часто пишут о детях и внуках, особенно о последних? Наверное, потому, что средний возраст сотрудниц редакции – 60 с хвостиком. Есть здесь и один сотрудник мужского пола – главный редактор, - но ему 66. За гул страстей и половодье чувств отвечают здесь постоянный автор – 60-летний казахоамериканец Бахыт Кенжеев да наш опять-таки 66-летний земляк Аркадий Драгомощенко. «Это как с «девы» слететь в Симеизе» - так названа его подборка, напечатанная в том же №7, в котором начат публикацией рецензируемый роман.
В нашем с Аркадием Трофимовичем общем возрасте с «Девы» (это гора такая в Крыму, на самом деле она называется Дива) не то что слететь легко, на нее и взобраться трудно… Ну, а на роль самой «слетающей (с катушек) девы», в Симеизе там или в Склифасовского, в «Знамя», взята, напротив, всего-навсего 42-летняя Майя Кучерская – и роман свой она с острой автобиографической беспощадностью назвала «Тетя Мотя».
«Но, придя в газету, сидя за своим компьютером под календарем с видами Москвы, Тетя обнаружила: люди, которые сочиняют газетные заметки, ведать не ведают о языковой вселенной. Черным-черны, пустым-пусты их слова. И надуты. Вместо ветвящихся, текущих по небу деревьев — мертвый хворост, неопрятные кучи. Эти слова не били ядром смысла в сознание, напротив, старались этот смысл замаскировать, увести от него, исполняя расхлябанный и брезгливый по отношению к читателю танец. Танец разболтанных жирдяев. Студенисто подрагивали поверхностями. Кривлялись, корчили рожи, пукали, испражнялись, ржали. Голова заполнялась болью. Дурно делалось от приблизительности всех этих предложений, размытости мысли, обилия лишних слов, груд речевых и грамматических ошибок, описок, опечаток — уродливых деток вечной журналистской спешки. И ладно бы это были просто удвоенные буквы или абракадабра, напечатанная случайно сбившейся рукой. Нет, каждая вторая опечатка придавала слову новое значение — как правило, непристойное».
Тетя Мотя по образованию филолог-русист (преподаватель русского языка), а по должности – корректор в столичной газете. Корректор, но с амбициями. Главная амбиция у нее – закрутить роман с заместителем главного редактора – 50-летним ведущим популярной телепередачи о путешествиях в разные страны. Это ей не без труда – и не без разговоров о китайской поэзии над чашкой «волшебного» капучино, - но все-таки удается: «она послушно гладила ему спинку теплыми детскими ладошками, брала губами его пожилого, но сейчас же благодарно оживавшего джентльмена". В столь деликатном контексте уместно уточнить, что Тёплым называет Тетя Мотя отнюдь не то, о чем вы наверняка подумали, а родного малолетнего сына. Теплого, как и его отца, собственного мужа, Тетя Мотя любит, но в случае с телепутешественником… Как сказал в сцене «Мышеловка» Гамлет, принц Датский, - здесь, матушка, магнит попритягательнее. Особенно, когда этот телевизионный не то Ленский, ибо он и сам поэт, не то Вронский (в романе его зовут Ланский… или нет – Ланин! Чтобы никто и в мыслях не держал, будто он может – и непременно должен - оказаться евреем) щедро делится с перспективной сотрудницей выгодной халтурой, редактируя которую ею затем и овладевает.
Роман «Тетя Мотя» печатается в двух номерах с продолжением. Для самых нетерпеливых читателей о том, чем дело закончится, рассказывает в анонсах Журнального Зала заведующая отделом прозы и ответственный секретарь журнала «Знамя» Елена Холмогорова (редкостной красоты женщина; помню ее – молодую, но уже важную столичную гостью – на посиделках у будущего академика А.В.Лаврова году так в 1978-1979): «В августе печатается окончание романа Майи Кучерской “Тетя Мотя”. Здесь развязываются тугие сюжетные узлы, заинтриговавшие читателей июльского номера: герой-любовник приговаривается судьбой к одиночеству, героиня обретает счастье в материнстве, ее муж Коля находит покой в новой мудрости, встретившись с вьетнамским философом-даоистом». Конечно, после такой аннотации вторую половину романа можно уже не читать. Как, впрочем, и первую. Интересна, однако же, степень «новой мудрости», а главное, степень близости, возникающей между горемычным рогоносцем Коляном и философом-даосистом. Правда, об этом писательница устами самой Тети Моти (хотя повествование в романе ведется от третьего лица) повествует весьма туманно.
Куда интереснее Колян в первой части. Напомню, что мы видим его глазами его жены Тети Моти, а сама Тетя Мотя наверняка представляет собой романтический автопортрет писательницы, ведь чужого сына Теплым не называют, а не распробованный на вкус мужской половой член пожилым – и, тем более, благодарно встающим – джентльменом не именуют. Коля, разумеется, как практически все герои современной женской прозы, сисадмин. Приходит отладить компьютер – и отлаживает заодно и владелицу. Про автомеханика так не напишешь – выйдет не комильфо, а теннисный тренер есть не у всякой, так что методом исключения получается сисадмин… Так вот, у Коли, пока Тетя Мотя еще только раздумывает, изменить ему или нет, появляется подозрительное хобби: каждый отпуск он проводит вдвоем с другом (сослуживцем и начальником) в экзотических краях, увлекаясь плаваньем на доске под парусом. Каждый раз пакует доску (не помню, как она называется), аккуратно укладывает парус, заезжает за другом (редким «ходоком», как указывает сама Тетя Мотя) и улетает куда-нибудь в Таиланд… или в Индонезию… или вот во Вьетнам... На сторонний взгляд, человек увлекается секс-туризмом (пока, повстречавшись с философом, не меняет ориентацию), но простодушная Тетя Мотя верит ему как джентльмену (и как пожилому благодарному джентльмену) на слово.
Общее комическое впечатление от прочитанного усиливается постоянными рассуждениями Тети Моти о красоте русского стиля и слога (у пожилого джентльмена и у нее самой слог безукоризненный, у остальных – никуда не годный) – рассуждениями столь же корявыми или, в лучшем случае, стилистически тусклыми, как и весь роман. Сравни вышеприведенную пространную цитату... Вопрос о том, почему это дамское рукоделье печатают в журнале «Знамя», даже не встает (то есть испытывает те же проблемы с эрекцией, что и пожилой джентльмен), - его печатают, потому что Кучерская «своя», потому что добрая знакомая, потому что работает в правительственной газете – и отнюдь не корректором, а литературным обозревателем, - потому что заседает в жюри (да и попадает в шорт-листы) всевозможных премий. Но и вопрос о том, почему никто не читает «Знамя» - бери его хоть в библиотеке, хоть за щеку – не встает тоже.
Виктор Топоров, специально для «Фонтанки.ру»
