ПоделитьсяДача – штука чисто русская. Для этого слова, как для слов perestroika и kolkhoz, нет адекватного перевода в европейских языках. Как нет нигде ничего подобного русской dacha. Но милую традицию вечерних чаепитий на веранде вдали от шума городского русские люди завели не от хорошей жизни. Об этом рассказала «Фонтанке» историк и социолог Ольга Малинова-Тзиафета, автор необычной научной работы – «Из города на дачу. Социокультурные факторы освоения дачного пространства вокруг Петербурга». В среду, 6 февраля, она представила свою книгу в Европейском университете на Гагаринской.
«За окнами между тем дневной свет мало-помалу тускнеет. Слышно, как дачники компаниями возвращаются с вечернего купанья. Кто-то останавливается около открытого окна столовой и кричит: «Грибков не желаете ли?» – кричит и, не получив ответа, шлепает босыми ногами дальше... Но вот, когда сумерки сгущаются до того, что герань за кисейной занавеской теряет свои очертания и в окно начинает потягивать свежестью вечера, дверь в сенях с шумом открывается, и слышатся быстрые шаги, говор, смех»... Это Чехов, «Лишние люди».
Вкусные, как вечерний чай с баранками на веранде, картинки дачной жизни конца XIX – начала XX веков нарисованы в русской литературе. В художественной. А с научной точки зрения к такому исконно русскому феномену, как дача, первым подошёл иностранец.
Книга британского историка Стивена Лоувела называется так: «A History of the Dacha». Обратите внимание: он не пишет: «Russian dacha». И так ведь всё ясно, ну, какая history у швейцарского шале, немецкого огородика, американского ранчо или скандинавского автодома у озера? То есть имеется, наверное, история и у них… Но русская dacha – явление особенное. Это доказывает окончательно уже не британец, а петербургский исследователь Ольга Малинова-Тзиафета. И если англичанин брал dacha в широком понимании – от начала XVIII века и до наших дней, то Ольга выбирает самый «дачный» из всех периодов этой history – от 1861 года до 1914-го.
За это время, считает она, русская дача стала такой, какой мы её знаем. Если, конечно, забыть о добровольной трудовой повинности советских граждан, ехавших решать продовольственную программу на отдельно взятых шести сотках.
От дворца до дачи
Само понятие «дача» появилось при Петре Первом. Так называли жалованные императором земельные участки, на которых стояли дворцы.
– Дача – от слова «давать», – объясняет Ольга. – Изначально это была особая форма землевладения: то, что вам пожаловал император. А если вы что-то получили от государя, то вы числитесь среди его приближённых. Поэтому дача в ту пору – это был роскошный дворец.
При Петре дачи запрещалось продавать. Потом запреты постепенно сходили на нет, и со времён Анны Иоанновны эти земли с дворцами уже вовсю продавались и покупались.
– В 1830-е годы грянула холера, и всё больше народу хотело на лето выехать из города, – продолжает Ольга. – Дачами стали в шутку называть любой сарай за городом, где можно жить.
В 1850-х годах над такими «дачами» ещё смеются: «Тоже мне – дача, какой-то курятник!». Но после крестьянской реформы 1861 года за любым загородным домиком, приспособленным для жизни, закрепляется название дача. Начинается и гонит людей из города то, что автор дачного исследования называет «трудностями урбанизации».
Гастарбайтеры с Псковщины
– В 1861 году были освобождены крестьяне, – напоминает Ольга Малинова. – Эти люди из деревень стали приезжать на заработки в Петербург. Началось бурное развитие города.
Крестьяне говорили, конечно, по-русски, но на своих диалектах. Псковичей или уроженцев Прионежья не каждый поймёт. И сами приезжие не всегда могли понять городскую жизнь. У них были совсем другие стереотипы поведения. И горожане воротили носы от крестьян: грязные. А тем, привыкшим к деревенским баням, просто негде было помыться.
– К ним относились точно так же, как сейчас относятся к гастарбайтерам, – сравнивает Ольга. – Да это и были, по сути, гастарбайтеры. Да, они были русские. Но от этого не было легче, это никого не успокаивало.
Приезжие крестьяне, готовые задёшево хвататься за самый тяжёлый труд, раздражали горожан ещё и тем, что занимали рабочие места. А с работой было всё очень непросто.
– Город был очень маленьким, – объясняет автор исследования. – Численность населения росла, а транспортная сеть не была достаточно развита, чтобы люди могли жить подальше от места работы. Люди жили в центре очень кучно и очень нервно.
От этой кучности и из-за страха лишиться работы горожан стали мучить нервные болезни. Речь идёт не о дамских обмороках, а о серьёзных психосоматических, как сказали бы сейчас, заболеваниях: когда расстройство психики вызывает телесные недуги.
– Люди буквально сходили с ума, – продолжает Ольга. – Дело не в том, что человек бросался на кого-то. Он, например, просто не мог ходить, потому что болели ноги. Или голова болела так, что он не мог работать. Или наступала апатия и полная неспособность заниматься вообще каким-то трудом. Врачи не знали, что с этим делать.
Проблему увидели психиатры. Они стали советовать пациентам: уезжайте из города, сажайте цветы, ловите рыбу, общайтесь с природой. Горожане послушали их и потянулись, как говорит Ольга, осваивать дачное пространство.
В Петербурге людей к этому подталкивал ещё один фактор. Может быть, даже более существенный, чем нервное напряжение.
– В конце XIX – начале XX века Петербург был самой грязной столицей в Европе, – рассказывает Ольга. – Здесь канализации не было вообще. Людей выкашивала холера.
На дачу, холера её…
Петербургская грязь – это была, отмечает историк, не просто грязь: это были фекалии, которые плыли по рекам. В Петербурге, повторяет Ольга, не было канализации.
– То есть была ливневая, но она была предназначена для стока воды, – уточняет она. – А к ней подсоединяли все городские стоки из домов. Конечно, действовал запрет спускать в неё нечистоты. Но отследить это было практически невозможно, эти запреты никто не соблюдал. Так что весь этот ужас плыл по рекам. Вы представляете, как это пахло? И как это было опасно?
Она показывает на доходный дом на Гагаринской – напротив Европейского университета, где мы беседуем: представьте, говорит, что нечистоты со всех пяти этажей идут в одну выгребную яму во дворе-колодце. А оттуда – в Неву, в Фонтанку.
Холеры в Петербурге XIX века было два типа. Одну называли «холерой бедняков», от неё умирали ежедневно. А была ещё, говорит Ольга, так называемая «холера-азиатика»: косила всех – от графини до нищего. Инкубационный период – 6 часов, и человек умирает.
И весной, едва сходил лёд, люди стали рваться за город, на природу, где чище и безопаснее.
Освоение дачного пространства
«Жена и сын живут тут постоянно, а я приезжаю раза два в неделю», – говорит в «Лишних людях» чеховский Павел Матвеевич Зайкин, член окружного суда.
Очень часто так и строилась дачная жизнь: отцы семейств продолжали работать и не могли жить на даче всё лето, они приезжали к жене и детям на выходные. Не всегда они были в восторге от этого, но ездило большинство исправно.
«Я, сударь, держусь того мнения, что дачную жизнь выдумали черти да женщины. Чертом в данном случае руководила злоба, а женщиной крайнее легкомыслие», – жаловался Павел Матвеевич Зайкин соседу-дачнику в рыжих панталонах.
В основном, дачи XIX века – это были крестьянские дома. Зимой хозяева жили в них сами, а летом переезжали в маленькие сараюшки, а своё жильё сдавали дачникам. Те везли из города мебель и всякую утварь. Чтобы осенью всё это везти уже обратно. «Там, в городе, ни мебели, ни прислуги... все на дачу увезли», – продолжал жаловаться Павел Матвеевич.
Владельцы дач, те, что из крестьян, с интересом наблюдали за матерями семейств, которые зачем-то сажали у крылечка какие-то совершенно никчемные цветы. На что эти цветы, куда их потом пустить? Но не мешали: цветоводство входило «в программу» дачного отдыха. Как сейчас в неё входит непременная грядочка картошки.
В среднем аренда дома в деревне в конце XIX века обходилась в 25 рублей за всё лето.
– Это была приблизительно месячная зарплата какого-нибудь незначительного чиновника, – добавляет Ольга Малинова. – Для рабочего – деньги безумные, так что рабочие выезжать на дачи не могли. Ехали те, кого я определяю как «средний класс»: своего рода «прослойка» между аристократией и рабочими – интеллигенция, купечество, мелкие чиновники.
А ещё ведь нужны были деньги на переезд, на перевозку мебели и утвари, на постоянные поездки главы семьи туда и обратно. «Некогда каждый день ездить, да и дорого», – говорит Павел Матвеевич Зайкин.
Поэтому дачи старались снимать не просто поближе к городу, а в зависимости от расписаний железной дороги. Именно такие расписания, сохранившиеся с XIX века, и стали для Ольги Малиновой, как она говорит, отправной точкой в исследовании: она начала с того, что посмотрела, на каких станциях чаще всего ходили поезда. Нанесла эти места на карту. И получила картину «освоения дачного пространства».
– Железная дорога была государственная, она не подстраивалась под дачников и не меняла расписания в зависимости от их желаний, – рассказывает Ольга. – Некоторые зажиточные владельцы дач объединяли усилия, готовы были оплачивать сооружение новой станции и платить жалованье дворникам. Но железная дорога отвечала: нет.
От уровня достатка дачников выбор места практически не зависел. По словам Ольги, что в Елизаветино, что в Павловске могли жить и очень обеспеченные дачники, и совсем небогатые. Просто жили они в разных домах. В Финляндии дачи снимать не очень любили: далековато от Петербурга, глухомань.
Кроме «железнодорожных» предпочтений, у дачников была ещё одна потребность: они выбирали места, где можно было достать свежую прессу. В те времена «средний класс» жить не мог без печатного слова.
Dacha
Те беды, что описывает Ольга Малинова применительно к Петербургу, изводили и другие европейские столицы. В Париже, Лондоне, говорит она, тоже долго не было канализации. Но там эту проблему начали решать гораздо раньше. Не было в Европе и крепостных, чтобы после освобождения они пошли увеличивать городское население.
Зато западные соседи как-то очень быстро сообразили, что надо строить дороги и развивать транспорт. Чтобы в центре столиц не было кучно и нервно. Поэтому, наверное, американцы теперь используют свои ранчо для короткого отдыха в выходные. Для норвежцев автодом на берегу озера – разновидность туризма.
А русская dacha и сегодня остаётся для многих тем же, чем была для предков: местом, где можно спастись от трудностей урбанизации.
Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»
