ПоделитьсяКаждый год в Псковской области почти шестьсот детей остаются без попечения родителей. Одну десятую этих сирот усыновляют россияне. И вот на прошлой неделе сразу 12 семей встали в очередь, чтобы забрать одного-единственного ребёнка – двухлетнего Кирилла, брата погибшего в Техасе Максима Кузьмина. А пока братья жили в России, они не были нужны здесь никому. Коснётся ли усыновительский бум остальных сирот хотя бы на отдельно взятой Псковщине? Чтобы разобраться в этом, «Фонтанка» побывала в Печорском доме ребёнка, откуда Максима с Кириллом захотели забрать только американские мама с папой. И ещё – в том доме, где, возможно, предстоит жить Кириллу. Ведь его хотят вернуть на родину к биологической маме.
Зимой Печоры засыпают к восьми вечера. Только стемнело, а кособокие магазинчики закрыты, по обледенелым ямам на дорогах перестают ковылять машины, люди заперлись в домах. То же и в Гдове. Райцентры на Псковщине похожи друг на друга. Это древние, когда-то красивые, известные города. Оттого их названия всё ещё знакомы редким туристам. Только не рвутся туристы в полуразрушенное псковское бездорожье. Здесь очень мало работают, просто негде. И очень много пьют.
В 2011 году Максима и Кирилла везли в Печорский дом ребёнка за сотню километров с лишним – из Гдова. Точнее, из деревни Слобода. Она так приклеена к райцентру, что не поймёшь, где начинается город.
Пятью годами раньше из другой деревни под Гдовом сюда же, в Печоры, привезли Диму Яковлева. Деревня называется Ямм. В этом краю «говорящая» топонимика: Ямм, Старополье, Замогилье.
Закон Астахова
Помощник известного депутата Госдумы, одного из тех, кто в декабре минувшего года убеждал принимать «закон Димы Яковлева», недавно рассказал мне по большому секрету: его патрон, человек в общем-то непьющий, сразу после голосования 26 декабря нарезался до состояния риз. Но даже когда виски в бутылке почти не осталось, стиснув зубы и пустив слезу, продолжал твердить: очень правильный закон, нельзя, чтобы наши дети погибали там.
После 26 декабря сторонники закона повторяли и повторяли, что они очень правы. Ведь убивают детей. Посольство США ответило им статистикой: за 20 лет граждане Америки усыновили больше 60 тысяч маленьких россиян, из них погибли, причём не всегда это было убийство, девятнадцать.
И вот 18 февраля прогремела новость: в США убит ещё один ребёнок – Максим Кузьмин, которого вместе с младшим братом Кириллом американцы усыновили полгода назад.
Уполномоченный по правам ребёнка Павел Астахов проявился молниеносно: «Трёхлетний Максим был избит, по версии следователей, приёмной матерью, которая долгое время кормила его сильными психотропными препаратами, ссылаясь на то, что у него было психическое заболевание, – объявил он в тот же день. – У ребёнка диагностированы многочисленные повреждения, в том числе травмы брюшной полости, многочисленные гематомы на голове и ногах».
Это было настоящее торжество нашего законотворчества. Индульгенция авторам «закона Димы Яковлева». Позор противникам «закона подлецов».
Откуда взял свои данные Астахов, какое следствие с версиями имел в виду, осталось загадкой. Шериф округа Эктор штата Техас Марк Дональдсон склоняется к тому, что Лора и Алан Шатто не виноваты, произошёл несчастный случай. По словам шерифа, около пяти часов вечера 21 января Макс играл во дворе с младшим братом. Лора была с ними, потом ненадолго зашла в дом. Через несколько минут она вернулась во двор, Макс лежал без сознания рядом с качелями. Женщина вызвала службу «911», но ребёнку помочь не смогли.
Максим погиб, прожив в семье всего три месяца. Не в американской именно, а просто – в семье. Просто раньше у него никакой не было. Сохранились фотографии, по ним видно, что эти три месяца Макс Шатто был счастливым ребёнком.
«Как ребёнок в Америке-то оказался?»
В Гдове, где родились Максим и Кирилл, теперь главная знаменитость – их биологическая мама, 23-летняя Юля Кузьмина. Соседи только и говорят, что об «этой Юльке», которую показали в телепередаче. В телевизоре добрая женщина, депутат Екатерина Лахова, жалела девушку, у которой чиновники отняли детей, чтобы продать их в Америку. «Коррупционная составляющая налицо», – трясла причёской Лахова. Ей вторила феминистка-общественница Мария Арбатова: «Рейдерский захват детей, сиротская Кущёвка!», – и тоже жалела «молодую бесправную маму». Все ругали органы опеки и говорили, что надо теперь вызволить из Америки хотя бы младшенького, Кирилла. И обязательно вернуть его маме Юле.
– Да ей котёнка доверить нельзя! – кричала телевизору Тамара Сергеева, живущая в сотне метров от дома Кузьминых. Но телевизор её не слышал.
И Юля, «бесправная мама», кивала депутату Лаховой: да, она может воспитать сына хорошим гражданином. И силилась не улыбнуться, чтобы не показать выбитые зубы. Её гражданский муж, банщик Володя Антипов, тоже сидел в телевизоре. И тоже кивал.
Никто не задал простого вопроса: почему мы вообще обсуждаем усыновлённых детей и их новую семью с биологической матерью? По закону она, утратившая родительские права, детям – никто. Она и знать-то не должна, кто усыновил бывших её детей.
– Насколько я понимаю, мама узнала обо всей этой ситуации по телевизору и только так поняла, где её дети, – уточняет уполномоченный по правам ребёнка в Санкт-Петербурге Светлана Агапитова. – Если же следовать законодательству, то разглашение тайны усыновления – уголовно наказуемое преступление. Но мы не знаем, давала ли согласие американская мама на разглашение тайны. Здесь, видимо, речь идёт вот о чём: если бы решение псковского суда об усыновлении было признано недействительным, например – они нашли бы какие-то процессуальные нарушения, тогда российская сторона вправе требовать возвращения этого ребёнка. Хотя и тут могут быть сложности. Потому что решение, принятое в России, было легализовано в Соединённых Штатах, и мальчик получил американское гражданство. Вряд ли Америка отдаст своего гражданина.
Получается, что сегодня разговоры о передаче Кирилла то ли обратно раскаявшейся Юле Кузьминой, то ли двенадцати парам, уже вставшим в очередь за мальчиком, – не более чем шоу.
Впрочем, депутаты и общественники, судя по всему, об этом не думают. Их волнует другой вопрос. «Как ребёнок в Америке-то оказался?!» – не унималась Мария Арбатова.
И правда: как же он оказался в Америке, если на Псковщине, как мы на днях увидели, отбою нет от желающих усыновить его?
Максим
Ещё до Америки Максим и Кирилл оказались в Печорском доме ребёнка. Их мать лишили родительских прав, и мальчикам начали искать семью.
– Звонков от российских усыновителей было очень много, – рассказывает начальник отдела опеки и попечительства управления соцзащиты Псковской области Валентина Чернова. – Мальчики были маленькие и внешне очень милые. Как раз таких обычно забирают российские усыновители. Как только обращалась пара, готовая взять двоих ребят, мы сразу предлагали их.
Они зарегистрировали шесть отказов. Это только официально. А сколько ещё отказывались после первого телефонного звонка. Российских усыновителей пугало, что мальчики не вполне здоровы: у Максима – врождённая сердечная патология, у Кирилла – косолапость. Не то чтоб страшные болячки, а всё проблемы.
– Были семьи, которые готовы были взять их, – продолжает Валентина Чернова. – Но потом отказывались, понимали, что двух проблемных детей им не поднять.
Супруги Шатто усыновили мальчиков в октябре прошлого года. Им было всё равно, какие ножки у Кирилла. Они были готовы лечить сердце Максима. Но случилась трагедия, старший мальчик прожил с ними всего три месяца. Теперь Россия хочет вернуть на Псковщину его младшего брата. К любящей биологической маме.
Биомать
Низенький кирпичный дом в городе Гдове, деревне Слободе, где Максим и Кирилл успели пожить несколько месяцев, за прошедшие полтора года, говорят соседи, не изменился. По-прежнему сквозь непрозрачные от грязи стёкла можно рассмотреть загаженное нутро. Из разбитого окна на мороз вылезла жухлая занавеска.
«В сентябре 2010 года сын Максим… был помещён в больницу в связи с тем, что на момент посещения был весь в фекалиях, голодный, находился без присмотра», – сказано в решении суда, лишившего Кузьмину родительских прав в сентябре 2011 года.
Ещё раньше, в феврале 2011-го, когда Максиму исполнился год, мама сама сдала его в Печорский дом ребёнка. Временно, до августа. За 7 месяцев она не навестила сына ни разу. В августе ей трижды писали, что пора забирать ребёнка домой. Она не отзывалась. У неё была уважительная причина, она ведь родила ещё одного мальчика. Братья были погодками.
С младшим сыном, говорят соседи, у Юли однажды случилось просветление. С перепугу.
– Однажды за ум взялась, – кивает Тамара Сергеева из соседнего дома. – У матери её, алкоголички Светы, забрали младшую девочку в интернат. Сестру Юлину, получается. И прав материнских лишили. Юля тогда, видать, испугалась, что и с ней так будет. Несколько дней трезвая ходила. А потом – опять…
Когда Кириллу исполнилось полгода, его забрали в Печоры. Потому что дома «ребёнок лежал в кроватке без постельного белья, на мокром пледе, был мокрый, грязный, неухоженный». Ему нечего было есть.
Юля никогда не работала. Соседи говорят – как и мать её Светка. Были у них в семье ещё братец Илья и бабушка Тоня.
– Так они у этой бабушки пенсию отнимали, – делится Тамара. – Она спрячет деньги, а Илюшка её побьёт, пенсию всю отнимет, а эти пропивают.
Соседи старенькую Тоню подкармливали. Как-то, продолжает Тамара, напекла она пирогов на 8 Марта и понесла в соседний дом. Тоня была уже мертва. Её лицо доедали крысы. Её дочь Света, приходящаяся мамой нашей Юле и бабушкой Максиму с Кириллом, больше там не появлялась. Говорят, с новым хахалем уехала в город Остров.
– Юльку-то потом милиция возила в Остров на опознание: там спрашивают, вроде мама твоя умерла, она или нет? – рассказывает Тамара. – Нет, говорит, моя мама на 3 сантиметра меньше. А кто ж её знает? Может, не захотела признать, чтоб не хоронить.
Илью нашли повесившимся. Юля переселилась к новому гражданскому мужу. О детях и думать забыла. В приют к ним не приехала ни разу.
– Однажды мы получили от неё письмо, – уточняет главврач Печорского дома ребёнка Наталья Вишневская. – Малограмотное и очень формальное. Она спрашивала, как здоровье сыновей, не прорезались ли у них зубки.
Единственный человек, который мог забрать Максима с Кириллом и дать мальчишкам что-то доброе, это их дед Андрей, отец Юли, бывший муж её матери. Спокойный, работящий мужик, дальнобойщик. Лет пятнадцать назад он ушёл из этой семейки. У него новая семья, сын подрастает. Но ведь деревня, всё рядом, и дом Андрея – в двух минутах ходьбы от дома его бывшей жены.
– Хотите, наверное, знать, чего мы Максима с Кирюшкой не забрали? – вызывающе щурится из-за калитки Галя, миловидная, но строгая супруга Андрея.
– Нет, – отвечаю, – не обязательно.
– Отчего же, я объясню, – вскидывает усталое лицо женщина. – Нашему сыну 10 лет, нам с мужем – по 55. Боюсь, и своего-то поднять не успею, а эти совсем маленькие…
Дима Яковлев
Он родился 1 ноября 2006 года в деревне Ямм под Гдовом. В тот же день от него отказалась мама.
– В заявлении она написала, что одинокая мать, состоит на учёте в психоневрологическом и кожно-венерологическом диспансерах и воспитывать сына не может, – рассказала «Фонтанке» начальник псковского отдела опеки Валентина Чернова. – Она рожала дважды и оба раза от детей отказывалась.
Бабушка с дедушкой, Зинаида и Борис Яковлевы, тоже подписали отказ от Димы. В декабре 2012 года, когда Госдума назовёт именем этого ребёнка закон, лишивший шанса других детей, Павел Астахов напишет в своём Твиттере: подписи под отказами бабушки с дедушкой – поддельные. Вроде как чиновники хотели подороже запродать ребёнка – американцам. Следственный комитет тогда начал проверку. Теперь она завершена, рассказали «Фонтанке» в псковском отделе опеке, почерковедческая экспертиза признала обе подписи подлинными http://www.fontanka.ru/2013/02/25/130/.
Так Дима попал в Печорский дом ребёнка. Здесь его вылечили от врождённых болезней. Мальчик стал практически здоровым. И был очень трогательным. Таких у нас любят усыновлять. Но за полтора года только две российские пары поинтересовались Димой, да и то после отказались.
– Для российских усыновителей информация о том, что мать страдала психическими и венерическими болезнями – как клеймо на ребёнке, – говорит Валентина Чернова. – Обе пары отказались от Димы из-за его здоровья.
Есть ещё одна участница истории Димы Яковлева – так называемая «бабушка по отцовской линии» Надежда Паукконен из деревни Ручьи Палкинского района. В декабре 2012-го вдруг выяснилось, что 4 года назад она мечтала взять к себе Димочку, так как растит дочь его мамаши. Да только не знала, как это обустроить.
В псковском отделе опеки «Фонтанке» рассказали, что Надежда Паукконен – не бабушка Диме. Она тётя предполагаемого отца мальчика. Предполагаемого – потому что в свидетельстве о рождении у ребёнка стоял прочерк. И вряд ли когда-то всерьёз думала о Диме.
– Если бы она действительно хотела его взять под опеку, то могла бы это сделать, – убеждена и главврач дома ребёнка Наталья Вишневская. – К моменту рождения Димы она уже имела опыт оформления опеки, воспитывала девочку, поэтому знала, что нужно делать. Но она никуда не обращалась.
Майлза и Кэрол Харрисон не испугали ни болезни Димы, ни его наследственность. В американском штате Вирджиния его ждало чудесное детство. Оно длилось полгода.
В июле 2008-го Майлз, человек немолодой и не имевший стереотипа возиться с детьми, закрыл машину, забыв, что на заднем сиденье спит его сын. На улице было 32 градуса. Дима умер в душегубке.
The Washington Post опубликовала рассказ медсестры о том, что происходило с Майлзом в первые часы после того, как из-за него погиб маленький сын: «Он был почти парализован, глаза зажмурены, раскачивался в непостижимой муке взад и вперёд, а когда ему предложили успокоительное, сказал, что не хочет облегчить боль, он хочет чувствовать её, а потом умереть». Суд оставил Харрисона на свободе, посчитав, что невозможно наказать его больше, чем он сам себя наказал.
Дом ребёнка
Все эти события отразились на Печорском доме ребёнка. На дверях вторую неделю висит объявление: карантин, вход воспрещён. Главврач Наталья Вишневская сделала исключение только для «Фонтанки».
– Ваши коллеги уже назвали нас «домом смертников», – недоверчиво усмехнулась она, но в свой кабинет всё-таки впустила.
У доктора мало времени. Я должна вклиниться между Следственным комитетом, санэпидстанцией и ещё кем-то. После второй трагедии с бывшим воспитанником этого дома Вишневскую кто только не проверяет.
– А ведь мы к усыновлению вообще не допущены, – замечает главврач.
Это правда: детские дома встают перед фактом в тот момент, когда приёмные родители приходят знакомиться. Подбирают семью ребёнку органы опеки, решение принимает суд. То же самое говорила мне недавно коллега Вишневской – главврач петербургского дома ребёнка № 13 Наталья Никифорова. Эта доктор пыталась препятствовать усыновлению, когда семьи (речь шла не обязательно об иностранцах) не внушали ей доверия. Чаще проигрывала. Так что слово людей, которые знают ребёнка лучше, чем кто бы то ни было, по нашим законам – нуль. И всё, что могут дома ребёнка, это следить за судьбой своих бывших воспитанников. Да и то – если новая семья позволит.
На стене в кабинете у Вишневской висит стенд: фотографии, самодельные открыточки, сердечки-бантики. Карандашом раскрашен листок, а на нём – старательно выведено по-русски печатными буквами: «Огромное спасибо Вам за Вашу заботу о детях, за любовь к ним». Другое письмо по-английски: «В сердце он всегда был нашим, мы просто принесли его домой». И фото хохочущего малыша. Такие письма шлют и привозят мамы и папы детей, которые когда-то считались обречёнными на сиротство, болезни или медленное умирание в приютах.
– За 10 лет у нас накопилось очень много отчётов о детях, усыновлённых в иностранные семьи, – раскрывает главврач ещё один альбом. – Жаль, что от российских усыновителей таких отчётов нет. Если российская пара не считает нужным рассказывать о ребёнке, то мы о нём ничего и не знаем.
Три года назад, продолжает она, американское агентство по усыновлению устроило встречу: в Печоры приехали семьи с бывшими воспитанниками этого приюта, а теперь – повзрослевшими гражданами США.
– Многие дети выросли, но их всё равно привезли в Россию, такая была политика у этого агентства, – рассказывает Наталья Вишневская. – И я, например, спокойна, потому что знаю: девочка, у которой по-прежнему проблемы со здоровьем, тем не менее любима, учится, о ней заботятся.
В последние годы на Псковщине это агентство работало только с одной семьёй – с супругами Шатто. После гибели Максима компанию лишили лицензии.
Впрочем, в Пскове им всё равно уже не работать: там объявлен мораторий на иностранное усыновление. А российские усыновители, повторим, спорят за одного мальчика. И не потому, что его по телевизору показали, а про других они просто не знают. Псковские детдома участвуют в проекте «Видеопаспорт»: тележурналист Тимур Кизяков с командой снимает сюжеты про маленьких сирот, и их не только в Интернете выкладывают, но и показывают каждое воскресенье по телевизору. Видимо, беда в том, что этих детей не нужно спасать из Америки.
Постскриптум
Достоверную и свежую статистику относительно того, сколько детей страдает от домашнего насилия в российских семьях, «Фонтанке» найти не удалось. Её толком никто не ведёт, а если и ведёт, то не публикует. «Справочник по выявлению и оказанию помощи несовершеннолетним, пострадавшим от жестокого обращения» приводит данные 5-летней давности – за 2008 год. Можно предположить, что кардинально с тех пор ничего не поменялось. В 2008 году в России из-за жестокого обращения погибли 1914 детей. Исходя из того, сколько детей насчитывалось в 2008 году в нашей стране, это – семеро из каждой сотни тысяч. Этот же показатель в США – 4 ребёнка из ста тысяч. Вдвое меньше.
Ирина Тумакова,
«Фонтанка.ру»
Поделиться