Капитан Arctic Sunrise: Знал бы про 15 лет в тюрьме - спрятался бы под кровать

Активисты "Гринпис" на свободе, но пока не знают, можно ли им домой или зловещий Sledstvennyj komitet станет вызывать их на допросы из Австралии и Бразилии повестками на завтра. Их будущее уже выглядит не таким мрачным, как из мурманских СИЗО, когда им светило по 15 лет за пиратство. Но и "семёрочку" за хулиганство никто получить не хочет. "Арктическая тридцатка" дружно надеется на российское правосудие. Об этом и рассказали "Фонтанке" капитан судна Arctic Sunrise, гражданин США Питер Уилкокс и Дмитрий Литвинов - швед, которого родители увезли из России ребёнком.

- Для начала расскажите, пожалуйста, что происходило в день вашей акции на "Приразломной"? Кто из экипажа оставался на корабле, кто чем был занят, кто отправился на шлюпках к "Приразломной"?..

Питер Уилкокс: Сожалею, но мы не можем отвечать на эти вопросы. Наша позиция такова, что мы не отвечаем на вопросы Следственного комитета. Поэтому и журналистам говорить об этом тоже не можем. Мы можем говорить только о том, что было до и после, но не о самой акции.

- О том, как проходил захват Arctic Sunrise, вы можете рассказать?

Дмитрий Литвинов: Вот об этом - с удовольствием! У вас сколько есть времени? (Подробный рассказ Дмитрия Литвинова о захвате судна и о том, как он осваивался в СИЗО, читайте позже).

Уилкокс: Меня держали в каюте в течение 4 дней. У меня не было возможности встретиться с экипажем. Но такую возможность мы заранее обсуждали, поэтому я не очень волновался. Волноваться я начал, когда узнал про обвинение в пиратстве.

- То есть появление вертолёта и людей, которые с него спикировали на борт Arctic Sunrise, вас не удивило?

Уилкокс: Меня и раньше задерживали. Хотя такого, чтобы какие-то ребята с вертолёта спускались, конечно, не было. Это мне напомнило 1985 год, когда наш корабль взорвали французы. Но тогда погиб человек, единственный член нашего экипажа, у которого было двое детей, и это делает ту ситуацию гораздо страшнее. В другой раз американское военное судно в нас врезалось, оставив пробоину в нашем борту, но тогда никто не погиб. Так что в тот момент, когда к нам высаживались люди с вертолёта, ничего особенно страшного я не видел. У наших акций есть два твёрдых правила: никакого насилия и никакого ущерба имуществу. Поэтому я считал, что и нам нечего бояться. Я никогда не проводил в тюрьме больше одной ночи.

- Вы, Питер, может быть, и не проводили больше одной ночи в тюрьме, но активистов "Гринпис" время от времени задерживают. Так было в Израиле, во Франции, в других странах.

Уилкокс: Но это были совершено другие сроки! Самый большой срок, который провели в тюрьме активисты "Гринпис", - 3 месяца.

- В какой момент вам стало страшно?

Уилкокс: Страшно мне стало, когда я узнал про обвинение в пиратстве, за которое нам грозило 15 лет тюрьмы. Месяц я просидел в тюрьме, прежде чем смог встретиться со своим адвокатом. И вот эта неизвестность - это было очень страшно. Хотя даже ваш президент Путин на следующий после нашего ареста день заявил, что мы не пираты.

Литвинов: Когда нас привезли в Мурманск, мы думали: сейчас допросят, может, на день-два задержат, потом, видимо, выгонят из страны. Но когда я узнал, что нам грозит, у меня возникло ощущение какой-то паники. В животе сжался комок и так и оставался всё время, только на прошлой неделе, когда нас начали отпускать, я почувствовал, что этого комка уже нет. С одной стороны, головой ты понимаешь, что никакого пиратства не было. Вот не было его - хоть ты грохнись! И за те действия, которые мы проводили или не проводили, очень трудно найти какую-то статью. И невозможно 30 человек из 18 стран просто взять и посадить в тюрьму на много лет ни за что. Не может быть такого в России. Но при этом сидят очень серьёзные дяди в очень серьёзной форме в очень серьёзном кабинете. И на полном серьёзе тебе говорят, что вот эта 21-летняя девочка из Аргентины - пират, она с помощью оружия захватывала огромную платформу и теперь пойдёт в тюрьму минимум на 10 лет. Это тебе говорят очень серьёзно! И в голове у тебя какая-то каша из-за того, что этого не может быть - но это происходит.

- Ваши коллеги часто ссылаются на заявление президента Путина. Разве вы не знаете, что правосудие в России - независимое?

Уилкокс: Да, после того как нас оставили в тюрьме, несмотря на заявление президента, мы убедились, что у вас правосудие независимое.

- Прежде вы что-нибудь знали о российской правоохранительной системе?

Уилкокс: Нет, я почти ничего не знал. Я не знал, что такое Следственный комитет, никогда раньше о нём не слышал. Но я был рад тому, что сказал Путин, потому что он - президент страны. Знаете, если бы в Америке в такой ситуации выступил Обама, я бы тоже был этому рад.

Литвинов: Я много читал об уголовных делах, которые как-то связаны с политикой в России. Но то, что делаем мы, никакого отношения к политике не имеет. Те вопросы, которые ставим мы, стоят на несколько ступеней выше политики. Мы занимаемся спасением планеты. И нам не важно, кто президент, какая партия у власти.

- Поэтому вы ждали, что всё будет по справедливости и по закону?

Литвинов: Лично я до сих пор продолжаю ждать этого. Конечно, во всех странах, не только в России, совершаются серьёзные, иногда грубые, ошибки в правосудии. И в Америке, и у меня в Швеции. Не льстите, себе, ваша страна в этом - не уникум. Но справедливость всё-таки торжествует. Если в США человек незаконно сидит в тюрьме, то чем больше шума вокруг этого, чем больше внимания к этому факту, тем больше шансов на то, что система заработает справедливо. И тот факт, что президент страны делает какое-то заявление, - это часть такого шума. Это работает в любой цивилизованной стране.

Когда рассматривалось ваше освобождение под залог, одного члена вашей команды, по которому слушания были первыми, оставили под стражей. А потом - словно какой-то тумблер перещёлкнули: всех начали отпускать. Вы как-то объясняли для себя такую перемену?

Уилкокс: Почему вы нас об этом спрашиваете? Скорее, я бы задал вам этот вопрос. Я не знаю, почему в судах поменяли решение.

- Может быть, вы, Дмитрий, читая о России, видели такое выражение - "телефонное право"?

Литвинов: Как вы сказали? "Телефонное право"? Telephone justice? Концепцию я, наверное, понимаю, но никогда о таком не слышал.

- Вам пришлось провести два месяца в тюрьме в Мурманске. Вас вообще удивило, что до суда людей содержат не просто в изоляции, а в таких условиях и так долго?

Уилкокс: Похожие вещи происходят и в США. Была ситуация, когда человек 3 года находился в тюрьме до суда. Потом он подал в суд на правительство США и выиграл. Но мне кажется, что это слишком сурово - держать человека в тюрьме все 24 часа в сутки. Если бы в Петербурге суд не принял решения нас освободить, то мы могли провести в тюрьме даже не два месяца, а пять - до 25 февраля.

- Кто были ваши сокамерники, как они к вам отнеслись?

Уилкокс: У меня за всё время было трое соседей, не одновременно, а друг за другом. Три недели в Мурманске я сидел один. Это, кстати, было очень хорошо. Но все мои соседи были прекрасными людьми, они очень хорошо ко мне относились. До охранников я с самого начала старался донести мысль, что я не зол и не опасен. Я был вежлив, на всё говорил "spasibo". Дают мне еду - я говорю по-русски spasibo bolshoj. Мне кажется, это помогало. Думаю, охранники поняли, что мы люди симпатичные и не представляем угрозы. Кстати, я не встречал охранника, который был бы со мной груб. Они мне улыбались, в общем, хорошо ко мне относились.

- Питер, а как вы объяснялись с сокамерниками?

Уилкокс: Как-то получалось. Например, с соседом в Петербурге мы в шахматы играли.

- Вам, Дмитрий, с русским языком, наверное, было легче?

Литвинов: Для меня в этом было что-то, если можно так выразиться, "генетическое". Я стал заключённым уже в четвёртом поколении. Прадед сидел в царские времена, дед - в сталинские, отец - при Брежневе. Так что я уже входил туда с таким определённым духом, с запасом впитанных знаний. Я читал Шаламова, Солженицына, слышал лагерные песни.

- В общем, вы, как минимум, не удивились?

Литвинов: Честно скажу, у меня было странное чувство. С первых шагов. Мы выходим из автозэка (он произносит это слово именно так, через "э". - И. Т.), нас встречает галёрный в таком небесно-голубом камуфле и говорит: "Добро пожаловать в ваш новый дом, вы тут у нас долго пробудете". Заводят нас во двор, там колючка, собаки лают, я вижу все эти решётки на окнах - и мне кажется, что я всё это узнаю. Первое чувство - чуть ли не восторженность: наконец-то я об этом не только услышу, прочитаю или подпою Высоцкому, наконец-то я это на самом себе узнаю! Так что первое ощущение у меня было позитивное. Но оно очень быстро прошло. И у многих в то время настроение было то вверх, то вниз.

- Какие условия были у вас в СИЗО?

Уилкокс: Самое ужасное - это были дворики для прогулок. Та же камера, только на улице. Но неба не видно, солнца не видно. Только дырявая крыша. Дождь и снег сквозь неё протекают, а неба не видно. Иногда работали фонари, а без них было совершенно темно. Единственное, что всё-таки это свежий воздух.

Литвинов: Изначально, когда нас только везли в тюрьму, меня напрягали две вещи. Во-первых, сколько человек будет в камере. Есть ведь информация о том, что камеры переполнены, что не хватает спальных мест, половина - на шконках, половина - стоит. А во-вторых, я думал о том, что там будет с туалетом: параша стоит посреди камеры или как? Но оказалось, что всё очень цивильно. Туалет - вообще отдельная комната со стенкой до самого потолка. Хлипенькое всё, но всё-таки нормальный туалет, спускается вода.

- Всё новенькое?

Литвинов: Нет, в Мурманске это всё не было новеньким. Так было во всех камерах. Новенькое всё было в "Крестах", но это - отдельный разговор.

- И с количеством людей в камере всё было тоже не так ужасно?

Литвинов: У меня в камере были два молоденьких мальчика. Я захожу, а они на меня смотрят испуганно. Вижу 4 шконки. Кладу мешок на верхнюю. И как я читал об этом в литературе, представляюсь: Дмитрий, такой-то год, статью называю - два-два-семь. Они так смотрят удивлённо, один говорит: два-два-шесть - знаю, два-два-восемь - знаю, а это что такое? Я отвечаю: пиратство. Они как закричат: "Ой, так ты из этих самых, как круто, как классно!"

- Вы были хорошо подкованы.

Литвинов: Да, я знал, что как называется: это глазок, это кормушка, это шконки. Я был в какой-то степени готов к этому физически. И знал, какое психологическое давление я буду испытывать. Но, конечно, самым страшным, и не только для меня, а для всех, были не физические трудности. Конечно, еда - дерьмо, это да. Но ничего страшного. И 15 минут горячей воды в неделю - тоже ничего, я хожу на паруснике, так у нас вообще нет горячей воды. С этим можно было мириться. Прогулочные дворики - да, это кошмар. Но тоже ничего страшного. Как говорится, и в тюрьме люди живут. Но вот психологически… Первое - это неизвестность. И неужели действительно так будет 15 лет? Второе - изоляция от родных и отсутствие информации. Я-то знаю, что я чувствую. А что ощущает моя жена? Знает ли она, где я? Плачет ли, ест ли, спит ли? И третье - жуткое ощущение: за что?! Понимание, как же это нечестно и несправедливо. Ребята, с которыми я сидел, они неплохие люди, и, наверное, лучше, чтобы с ними получше обращались. Но они хотя бы подозревались в понятных вещах по понятным причинам. А меня-то за что? Я ничего такого не делал, чтобы сажать меня минимум на 2 месяца, а максимум на 15 лет. Вот это ощущение было самым страшным.

Уилкокс: Могу повторить, это было самое страшное. Ещё у меня был очень тяжёлый момент, когда консул предложил, чтобы моя жена приехала ко мне в тюрьму. Я просто не мог представить, что буду говорить с ней через стекло. Смотреть на неё через стекло в течение часа и даже не иметь возможности дотронуться до неё, да ещё после этого возвращаться в камеру - нет, этого я себе не мог представить. Я отказался от свидания. Ответил, что если случится, что я буду сидеть там ещё в январе, в феврале, тогда нужно будет снова об этом подумать. Хотя в Петербурге условия для свиданий были уже лучше.

- В Петербурге за неделю до вашего приезда пошёл слух, что вас должны перевезти сюда, но не везут, потому что в СИЗО делают ремонт. Вы действительно видели там следы ремонта?

Уилкокс: Когда я вошёл в камеру в Петербурге, у меня глаза заслезились - настолько там была свежеокрашенная стена. Но мне больше нравилась моя камера в Мурманске. Там было больше места, я спал на нижней кровати. Зато в Петербурге у меня был вид на Неву, я видел собор. Вот вы смеётесь, а это важно - что ты видишь из окна.

Литвинов: У меня глаза не слезились, но всё в камере было совершенно новенькое. И не только в камере, но даже прогулочный дворик. Там явно были стены только-только заново зацементированы. На самом деле, лучше нам от этого не было, только грязи было больше.

Уилкокс: Я хочу ещё раз сказать, что самым тяжёлым были не условия, а обвинение в пиратстве.

- Но в Петербург вас привезли уже с обвинением в хулиганстве.

Уилкокс: С нашим статусом было много неясностей. Я никак не мог понять, обвиняют нас по-прежнему в пиратстве или нет. Когда нам сказали, что обвиняют в хулиганстве, то не сказали, снято ли с нас обвинение в пиратстве. Мы с адвокатами спрашивали об этом совершенно чётко: снято обвинение в пиратстве или нет? И нам отвечали: нет, не снято.

- Вы считали, что обвиняетесь уже по двум статьям?

Литвинов: Мы не знали, то ли добавили статью, то ли поменяли. А ответа никто не давал. Мы делали запросы, а ответа не было. Сейчас наконец-то у меня есть официальный ответ, что я обвиняюсь исключительно в хулиганстве. И это касается нас всех.

- Вы понимаете суть самого обвинения в хулиганстве? Насколько я знаю, в законодательстве ваших стран нет такой уголовной статьи?

Уилкокс: Я видел определение этой статьи: хулиганы - это люди, у которых нет уважения к обществу. Но не забывайте, что мы были арестованы не на территории Российской Федерации, а в международных водах!

Литвинов: Там, кажется, две концепции: неуважение к обществу и грубое нарушение общественного порядка.

- Вы понимаете, как именно нарушили общественный порядок и какое общество не уважали в международных водах?

Уилкокс: Нет, не понимаю. Это невозможно! Не может же Россия появиться где-нибудь в южном Тихом океане и арестовать нас, потому что считает, что мы там нарушили российский общественный порядок!

- Я хочу отвлечься от обвинений и тюрем и спросить вас о том, ради чего вы это всё терпите. Скажите, "Гринпис" для вас - постоянное место работы или вы просто участвуете в акциях в свободное время?

Питер Уилкокс: Я работаю в "Гринпис" 32 года, я - член команды, и 95 процентов моего времени отдано ей. Правда, в последние 8 лет, когда мне пришлось растить двух дочерей как отцу-одиночке, я ходил в море только раз в год. Но сейчас снова начинаю ходить чаще.

Дмитрий Литвинов: Моя должность по-английски называется campaigner (активист, участник кампаний. - И. Т.). Не знаю, как это правильно перевести на русский, но работаю я по проектам, веду кампании. В последнее время - по арктической кампании. До этого работал по пиратскому рыболовству, по уничтожению лесов, по ядерной тематике, по многим направлениям.

- Можно поподробнее: что это такое - "Я работаю в "Гринпис"? А то, знаете, многие ведь считают "зелёных" эдакой шайкой бездельников.

Литвинов: О, да, только и делаем, что отдыхаем!.. С Питером понятно, для него такие экспедиции и есть его работа. У меня большая часть работы проходит за компьютером. Поиск информации, обмен ею с коллегами, обработка информации и выдача. Наша задача - создать определённую атмосферу в обществе.

- Как в "Гринпис" принимается решение, что вот сейчас мы занимаемся сохранением лесов, сейчас - рыболовством, а теперь берёмся защищать Арктику?

Литвинов: У нас много национальных офисов, которые проводят кампании примерно в одних и тех же направлениях. Скажем, я занимаюсь Арктикой в своём офисе, есть люди, которые занимаются тем же в Великобритании, в Штатах, и мы постоянно держим связь друг с другом. Мы, во-первых, формулируем проблему, во-вторых, ищем пути для её решения: как должно поменяться международное право? какими должны быть действия компаний? каким образом создать атмосферу?

Уилкокс: Мы верим учёным ООН, которые говорят, что существующие уже сегодня запасы нефти в 4 - 5 раз превышают то, что мы можем себе позволить сжечь. Если эта нефть будет сожжена, то на Земле катастрофически изменится климат: температура повысится больше чем на 2 градуса.

- Почему вы решили, что пора заняться Россией?

Литвинов: Это истекало из многолетней логики работы нашей группы по Арктике. Мы понимали, что для того, чтобы по-настоящему изменить международное отношение к проблеме Арктики, добиться изменений, нельзя забывать о России. Потому что Россия - очень важный игрок.

- В ходе подготовки к акции вы наверняка собирали информацию о том, что это за компания - "Газпром", знали, что она тесно связана с государством?

Литвинов: Я, конечно, слишком мало знаю о России, чтобы делать какие-то выводы. Или слишком наивен. Но мне не верится, что "Газпром" был заинтересован в нашем заключении. "Эксон" тоже сильная компания и тоже очень тесно связана с американским государством. А "Шелл" очень тесно связана с английским государством. Но нигде не было такой реакции, как в России. Так что я не могу согласиться с мыслью, что из-за тесной связи "Газпрома" с государством нас и закрыли. "Газпром" - это международный игрок, для него важен имидж на международном уровне. Поэтому я уверен, что они этому шуму очень и очень не рады. И очень не рады, что тема арктической нефти оказалась представлена в таком свете.

Уилкокс: Мне вообще не верится, что "Газпром" был заинтересован в том, чтобы нас арестовали. Мне кажется, там должны понимать: чем дольше мы сидим в тюрьме - тем хуже для них. Думаю, что со статьёй "пиратство" - это была ошибка тех, кто задерживал нас в международных водах. Они нас задержали, а потом нужно было как-то это объяснить, как-то выйти из этого положения. Именно это они и пытаются сделать сейчас: выкрутиться из ситуации, в которую сами себя загнали.

- Дмитрий, у вас российские корни, вы отлично говорите по-русски, наверняка следите за российской прессой. Вы всерьёз надеялись, что ваша экспедиция к платформе повлияет на планы "Газпрома"?

Литвинов: Я уверен, что это и осуществилось в какой-то степени. Недавно Владимир Путин сделал заявление, в котором выделил три основные проблемы экологии в России. Он говорил о лесах, о пресных водах и об Арктике. Я не говорю, что это только наша заслуга. Но думаю, что мы внесли свою лепту в то, что проблема поднята на такой уровень.

- То есть вы считаете, что промучились два месяца за решёткой не напрасно?

Уилкокс: Об этом трудно судить, потому что ещё ничего не закончилось. Если бы в сентябре меня спросили, пойду ли я на акцию, если после неё меня посадят в тюрьму на 2 месяца, я бы всё равно на неё пошёл, потому что я очень беспокоюсь за будущее моих детей. Но если бы мне сказали, что после акции я и мои коллеги попадём в тюрьму на 15 лет, я бы спрятался под кровать и никуда не пошёл. Два месяца - это легко, а 15 лет - этого я не хочу. Может быть, я сумасшедший, но не настолько. Я слышал, как это обсуждали наши женщины: они говорили, что если им дадут 15 лет, то они уже никогда не смогут родить детей. Для них это было самое страшное. Так что к такому никто из нас не был готов. Хотя мы и сейчас не знаем, чем это закончится.

Беседовала Ирина Тумакова