Морской салон глазами голодного срочника

В Петербурге начинается военно-морской салон с разноцветными флагами и военными в парадной форме. Но глазами голодного срочника все выглядит совсем иначе. Еще 8 лет назад я был на салоне в качестве моряка ПСКР «Алмаз».

Кормили на самом деле хорошо. Нам, служащим на пограничных сторожевых кораблях, полагалась даже одна шоколадка в день и периодически — сгущенка. Боцман, мичман Меньшов, правда, периодически «зарубал» нам эти сладости в качестве наказания за какие-нибудь проступки.

«Тащ командир, а когда шоколадки начнете выдавать?» — бывало, спросишь его с улыбкой. «Аликин, блин! Какие тебе шоколадки? Вы второй месяц не можете второй трюм высушить. Иди работать!» Трюм почему-то постоянно подтапливало, и раз в полгода мы его «сушили» — брали ведра, вставали в цепочку, передавая друг другу ведра, выливали воду за борт... А иногда так закуришь сигаретку на верхней палубе, засмотришься на горизонт, задумаешься о девочке какой-нибудь из «прошлой» жизни и очнешься от профилактического удара в затылок — боцман Меньшов на страже устава. Курить на верхней палубе как бы можно, но вообще-то нельзя.

Боцман же и руководил нашей подготовкой к военно-морскому салону в 2007 году. За месяц до мероприятия мы вышли из своей воинской части в Высоцке (Выборгский район Ленобласти) и пришли в Петербург — на завод «Алмаз» на Петровском острове, где и был построен наш корабль в 1992 году. Для многих срочников, которые были собраны со всех уголков страны, приход в Петербург был возможностью впервые увидеть один из красивейших российских городов, подсмотреть за давно забытой бурлящей гражданской жизнью, а для местных — встретиться с родителями, которые привезут мешки с едой, сладостями и сигаретами, часть из которых все равно заберут офицеры, или пригласить подругу — «показать ей военный корабль».

Ремонт на заводе «Алмаз»

На заводе «Алмаз» нам предстояло провести косметический ремонт корабля, самостоятельно покрасить его, как выяснилось, от самого киля до клотика (сверху донизу), и на все это был отведен один месяц. Мне всегда было интересно, как мы будем красить корабль, если он наполовину в воде? А если его поднимут на берег, то каким образом? Я представлял себе большой кран, который подцепит махину весом 375 тонн и аккуратно поместит ее на пирс. Но на деле все оказалось куда интереснее.

До этого момента я всегда думал, что док — это всего лишь какие-то портовые сооружения. Но в тот раз многие из нас узнали, что док — это еще и огромная баржа, предназначенная для подъема кораблей с воды на берег. Плоская конструкция с двумя высокими «стенами» по краям. Принцип простой: эти «стены» наполняют водой, в результате чего док погружается на дно. Затем корабль заходит между этих «стен», четырьмя концами (канатами) закрепляется по центру, и из дока начинают откачивать воду. Вся эта огромная плавучая конструкция наполняется воздухом и поднимает корабль над поверхностью воды. Оказывается, напротив завода «Алмаз», в дне Невы, вырыта огромная яма специально для этих целей. Говорят, на Неве — три таких ямы.

Самое интересное, что в процессе подъема корабля, по регламенту, все моряки должны быть распределены по самым нижним помещениям — по трюмам. Дело в том, что перед началом подъема «маслопуп» Биктимиров (по-русски — электромеханик) отключает дизель-генератор, и на всем корабле тухнет свет. Предполагается, что моряк в полнейшей темноте, с радиостанцией «Гранит» в руках, должен заделать пробоину, если она возникнет, и спасти своих товарищей. На деле же мы пользовались раздвижным упором (одним из устройств для заделки пробоин) всего несколько раз, и то в учебке. И хотя там все было реалистично — пятеро моряков спускались в специальную камеру, которая затапливалась холоднющей водой, водопадом хлещущей из пробоин нескольких видов, — с тех пор все позабылось.

Сидишь, значит, в трюме без света и случаешь страшные звуки ударов и изгибающегося железа — это кильблоки, приваренные к доку (устройства, подпирающие корабль снизу и поднимающие его над водой), соприкасаются с днищем корабля, то есть в нескольких сантиметрах от тебя. Когда док всплыл вместе с твоим кораблем, кильблоки обратно отваривают, и по железной дороге, толстенным металлическим тросом, корабль потихонечку выкатывают с дока на пирс.

Перед покраской корабля нужно было отшкурить днище. Ну что ж, нам выдали крупную наждачную бумагу, и мы начали работать, возмущаясь, неужели это самый технологичный способ очистить днище от мха, ржавчины и прочей накопленной за годы накипи. Работали с утра и до вечера, укрепляя мышцы рук однообразными движениями. Через несколько дней, впрочем, рабочие «Алмаза» выдали нам пневматические шлифовальные машинки. Воздух в них нагнетал, наверное, самый мощный в мире компрессор. Во всяком случае он работал так громко, что услышать товарища можно было только, если он будет орать тебе в ухо.

Мы покрасили весь корабль практически впятером-вшестером. Остальные срочники были либо заняты другой работой внутри корабля, либо просто пропадали — прятались под видом важной работы, ничего не делая, либо внаглую шли в кубрик (жилое помещение), падали в «конь» (в кровать) и «щемили» (спали), заливая палубу слюной. До тех пор, пока не придет боцман Меньшов и справедливо не даст по башке.

Моя первая в жизни экскурсия

Каждый день салона корабль открывали для посетителей. Больше полутора лет я практически не видел людей на «гражданке» и вообще забыл, какая она — эта внеармейская жизнь. Иногда даже казалось, что нет никакой гражданской жизни, и по возвращении домой после увольнения в запас тебя ждет такая же армия, только большего масштаба. Такое настроение мыслей препятствовало свободному общению с посетителями нашего корабля, и проводить экскурсии для них было, честно говоря, стремно.

Стоим мы, значит, на левом шкафуте (в левой части верхней палубы), вдвоем с товарищем, и курим, молча осматривая кишащих на пирсе разноцветных людей. Со стороны мы смотрелись очень хорошо, мы это всегда знали: нарядная парадная форма, выглаженный гюйс (форменный воротник), бескозырка, начищенные ботинки, блестящая медная бляха — все дела. На самом же деле мы просто ненавидели эту парадную форму. Она сшита из какой-то синтетической, совершенно не дышащей ткани, в ней потеешь и чувствуешь себя, как в полиэтиленовом мешке. Сотни тысяч российских моряков, наверное, мечтают заковать создателя этой формы в изделие его производства и выставить на жару. То ли дело рабочее платье — 100-процентная хлопчатобумажная роба. Самая удобная одежда в мире. Хоть сейчас бы ее носил.

В общем, стоим мы, курим, и тут что-то с пузырями всплывает под левым бортом. Это старший матрос Киньябаев, извините, сходил в туалет. Да, современные военные корабли (по крайней мере пограничные) оснащены какой угодно сверхтехникой, но вот «биоматериалы» почему-то попадают из гальюна (из туалета) сразу в море. Говорят, на кораблях ВМФ отходы сперва собирают в некие накопители, которые потом все равно «продувают» в открытое море. И лишь на некоторых видах больших кораблей эти отходы собираются в контейнеры, которые потом увозят на какие-то полигоны. 

Посмотрев друг на друга, мы с товарищем взглянули на народ, который с восторженными лицами ждал очереди на наш корабль. Мамы, папы, семьи с детьми, с бабушками, с дедушками, девчонки, красивые и не очень, — все находились в предвкушении экскурсии, которую будет вести настоящий моряк. Никто не заметил, что из-под воды что-то вышло. Мы с товарищем этому были рады, — это ж позорище настоящее.

Очередью рулил дежурный по кораблю матрос Власов. Самый здоровый парень на всем корабле (не считая командира, конечно), его уважали и боялись. Когда он был «карасем» (первые полгода на корабле), его заставляли висеть на руках на кабельтрассе в кормовом машинном отделении прямо над люком, открытым в нижний трюм. Удары по груди должны были заставить его отпустить руки и упасть в трюм, переломав себе ноги. Но он висел и терпел. Подобные приколы были в каждой боевой части (в каждом подразделении корабля), и в каждой такой части они были свои, особенные. Можно бесконечно рассуждать, хорошо это или плохо, но пройдя через эти трудности, ребята из нашего призыва стали хорошими товарищами.

Мы с Власовым сдружились, и помнится, я предложил ему запретить нашему призыву («крабам», которым полгода до дембеля) отнимать зарплату у молодого личного состава — у «карасей» — и тем самым порвать многолетнюю практику вымогательства денег. Я помню, как мы собрали всех своих на камбузе, и Власов объявил: «Узнаю, что берете деньги с карасей, домой поедете в гробу». Некоторые, впрочем, все равно брали: «У меня забирали, и я буду забирать». Но большинство от этой идеи отказались. Так мы сделали этот мир на капельку лучше.

— А это ваш экскурсовод Александр, — услышал я позади себя голос Власова. — Сейчас он подойдет и все вам покажет-расскажет. Саня!! Дуй сюда!

— Блин, Димон, неужели никого нет больше, чего я-то?

— Дава-а-ай, дава-а-й, не выкобенивайся.

Я совершенно не понимал, как управлять людьми в количестве 20 человек. Из которых треть — дети, постоянно бегающие и залезающие туда, куда не надо. И тем более не представлял, что им рассказывать. Смирившись со своей участью, я быстренько осмотрел свою группу. Как назло, молодых девчонок в ней не оказалось, но может, оно и к лучшему. Меньше волнения — более уверенная экскурсия получится.

— Начнем осмотр с третьего коридора, — предложил я и завел их внутрь.

В коридоре отчетливо пахло кошачьим ссаньем. Я был откровенен. 

— У нас тут живет кошка на корабле. Так что не обессудьте. Видите, вдоль коридора тянется куча всякого оборудования, различных устройств. Она забирается куда ей вздумается и гадит. Ничего с этим не поделаешь.

— Ничего себе! А как кошку зовут?

И тут я впервые осознал, что имени-то у нее нет. Ну нет у кошки имени, и все, не знаю, почему. Мы ее называли «кошка», «киса», «кисонька».

— Ее зовут Барсик, — сморозил я и резко сменил тему. — У нас помимо кошки еще и собака живет, ее зовут Шрэк.

Собаку действительно так звали. Если бы вы знали, сколько она пережила. Как-то мы забыли ее на пирсе и ушли в море. Когда вернулись, — кто-то нарисовал ей на левом боку синей краской бортовой номер нашего корабля — 143, вдобавок пешней, с помощью которой зимой разбивают лед, пробил хвост, образовав в нем дыру. Кроме того, на правом боку у нее появились следы протектора автомобильной шины, а один глаз загноился и распух, увеличившись в три раза. Шрэк любил бегать за грузовыми машинами и лаять на них. Больше всего нашу собаку любил Киньябаев, добрый и смешной парень родом из башкирского городка Сибай. Он раздобыл где-то нужные лекарства и за месяц-два полностью вылечил ее. Военно-морской салон — 2007, кстати, стал последним местом, где мы видели собаку. То ли убежала в город и заблудилась, то ли попала под машину, — никто не знает.

С нашей собакой связан еще один любопытный случай, когда мы были в море. Ее хозяином считался старпом, капитан-лейтенант Модестов. По крайней мере он привел ее на корабль. Как-то собаку пнули между делом, и она заскулила. Это из своей каюты услышал Модестов и построил личный состав на юте (в задней части корабля) для выяснения обстоятельств. Мы знали, кто пнул собаку, но, естественно, никто товарища не сдал, как бы он ни был неправ. Но старпом не унимался. Он вытащил на верхнюю палубу картонную коробку с несколькими десятками пачек сигарет «Прима», которые были, вообще, последними сигаретами на всем корабле, и объявил: «Я буду выкидывать по одной пачке за борт, пока не узнаю, кто пнул собаку». Предполагалось, видимо, что с погружением каждый пачки сигарет в воду сердце моряков будет обливаться кровью. Курить действительно было практически нечего, а до возвращения в часть было еще много времени, но ведь можно и потерпеть в конце-то концов. Поняв, что никто никого не сдаст, Модестов перестал выкидывать сигареты и распустил личный состав. Это была маленькая победа.

— За этой дверью — радиорубка. Это моя боевая часть, и я вам с удовольствием рассказал бы и про азбуку Морзе, и про шифровальное оборудование, но, к сожалению, это запрещено. Пустить я вас туда тоже не могу. Так что идемте дальше... Это главный командный пункт. Отсюда ведется управление всем кораблем. Вот здесь сидит командир, перед ним — экран с расположением нашего корабля в море, вот радиостанция «Транзас», по которой он связывается с гражданскими судами, а это — внутрикорабельная связь, по которой он общается с боевыми частями корабля...

За скобками остался рассказ о том, что радиорубка — единственное помещение на корабле, которое закрывается изнутри. В связи с этим спать в ней намного удобнее, чем на других постах. Ставишь три стула в один ряд, ложишься головой к динамику, из которого доносятся разговоры по военной корабельной радиостанции. Поначалу просыпаешься от любых радиопереговоров, а впоследствии — обучаешься просыпаться только на свой позывной. Каждый сезон, правда, позывные меняются, и приходится подстраивать свой сон под эти изменения. 

— А что это за штука? — спросили меня, указав на какое-то устройство.

— А черт его знает, что это такое. Сам вот второй год хожу мимо нее, а для чего она нужна, понятия не имею. Но все равно она не используется, так что в сущности не имеет значения, как она называется и для чего предназначена. Гораздо чаще используется вот это устройство, которое называется пеленгатор, — так я уходил от трудных вопросов. — Вы, наверное, слышали такое выражение из фильмов-боевиков, как «запеленговать», которое употребляется там в значении «определить местонахождение». Так вот, пеленг — это угол между направлением на север и направлением на цель. Вы просто поворачиваете пеленгатор в сторону вражеского корабля и видите число — это и есть пеленг. А расстояние до цели нам покажет радиолокационная станция, вот она, пожалуйста. Здесь мигают точечки, прямо как в фильмах, и можно увидеть, где находится враг. Ну а когда мы знаем пеленг и расстояние до цели, что нам остается? Правильно, уничтожить ее. Пройдемте на бак (передняя часть корабля), и я покажу вам артиллерийскую установку АК-176.

Далее следовал подробный рассказ о ее тактико-технических характеристиках. Одноствольная 76-миллиметровая. Начальная скорость снаряда — около 1 тыс. метров в секунду, или 3,5 тыс. км/ч. Стреляет почти на 16 км. Большие вот таких размеров снаряды по 6 кг весом...

— Но вы знаете, честно говоря, мы ни разу из этой пушки не стреляли на учениях. Считается, что корабль уже старенький, и он может не выдержать таких нагрузок. На стрельбах в основном стреляем из АК-630, расположенной на надстройке. Эта шестиствольная 30-миллиметровая артустановка выпускает 5 тыс. снарядов в минуту, или 83 снаряда в секунду. Пламя перед стволом — длиной несколько метров, грохот стоит страшный.

Война за «доширак»

Когда мама спросила меня, что привезти на корабль, я думал недолго и заказал как можно большее количество пакетов лапши быстрого приготовления. В результате она привезла мне коробку из 100 «дошираков», и у нас, срочников, была целая операция по погрузке этого ценного товара на корабль. Дело в том, что по Корабельному уставу нам запрещено что-либо готовить на камбузе, а поскольку заливка лапши кипятком считается приготовлением пищи, офицеры отбирали у нас подобные продукты.

С другой стороны, когда корабль в море, распорядок полностью подчинен вахтенной системе, при которой военнослужащие стоят на своих постах посменно, четыре через восемь часов. При этом расписание завтрака, обеда и ужина  остается стандартным — утро, день и вечер, поэтому тем, кто заступает в ночные смены, есть нечего. По этой причине лапша быстрого приготовления имела огромную цену и позволяла перекусить перед заступлением на вахту и после смены. Боцман Меньшов однажды начал закрывать камбуз на ночь, пытаясь проучить нас за очередные косяки, а камбуз — единственное место, где можно вскипятить воду. И через пару дней ночной голодовки маслопуп Биктимиров — татарин с хитрыми чернявыми глазками, который когда говорит — непонятно, он серьезен или шутит, —  позвал меня и с невозмутимым видом открыл замок: «Пойдем жрать, Алибаба». Так он меня называл. Как выяснилось, пока боцман спал, наш талантливый друг снял слепок с ключа, после чего выточил его напильником из куска железки. Я не поверил, но сомнения отпали, когда он показал мне металлическую планку, из которой вышел ключ, и остатки ее спиленных частей.

Лапшу из моей коробки мы ели целый месяц, но доесть не смогли — офицеры спалили нычку и изъяли запрещенный продукт. А через несколько дней, наверное, единственный раз за всю службу, в супе попалось протухшее мясо. Вонь стояла на полкорабля. Наш кок был зол, но ничего поделать не мог: мясо хранилось по правилам, но все равно испортилось. Для решения вопроса мы вызвали экстренную комиссию в виде боцмана Меньшова и командира корабля, капитана третьего ранга Щепочкина. Они спустились на камбуз, загребли чумичкой часть супа и принялись нюхать.

— Нормальное мясо, чего вы выдумываете, — заключила комиссия и удалилась.

Через минуту офицеры вызвали вестового (срочника, который накрывает им еду и на большинстве кораблей преподносит им всякого рода «вести» о положении дел среди сослуживцев, — в общем, попросту стукач) — и известили его о том, чтобы в этот раз он обед не накрывал. Проходя мимо кают-компании, где должны были голодать офицеры, мы увидели, что вместо протухшего супа они едят недавно изъятый у нас «доширак». Возмущенные этим обстоятельством, мы с товарищами прокрались в боцманскую каюту, виртуозно нашли спрятанный пакет с лапшой (благо опыт есть), и без палева вернули его на камбуз. Никто из ребят после победоносного обеда даже не пытался прятать пустые пакеты с лапшой, их просто внаглую свалили в общее мусорное ведро. Пусть видят, знают.

Испанский корабль

На МВМС-2007 помимо нашего корабля были и другие. Это корвет «Стерегущий» проекта 20380, который на салоне 2015 года будет представлен кораблем «Стойкий», а также испанский фрегат F103 Blas de Lezo. Моряки «Стерегущего» тогда поделились с нами любопытной деталью о сохранении хлеба в пригодном для еды состоянии. Оказывается, его специально шприцуют каким-то веществом, которое не дает ему портиться долгое время. У нас же ситуация была иная: весь шкаф с хлебом уже через неделю-полторы полностью покрывался плесенью. Мы вырезали из буханок самую серединку, не затронутую плесенью, делили ее на кусочки и распределяли между собой.

Сводили нас и на испанский корабль. Надо сказать, что он больше похож на неплохую такую гостиницу. Если на наших военных кораблях вся «начинка» из кабельтрасс, различных устройств тянется по коридорам, и местами надо наклонять голову или извиваться, чтобы пройти невредимым, то на иностранном фрегате все эти элементы куда-то спрятаны. Более того, в коридорах у них мраморные полы, покрытые лаком, что вообще в принципе не вписывалось в наше представление. Что касается вооружения и различных навигационных систем, нам о них рассказывали по-английски, и хотя мы впечатлились, все равно мало что поняли.

В целом, нам было приятно, что наш небольшой корабль выбрали для показа на таком крупном мероприятии. И главное, что такие явления происходили регулярно: мы стояли у берегов Стрельны, когда президент Владимир Путин проводил там саммит «Большой двадцатки». Мы участвовали в международных учениях стран Балтики, где нужно было спасти людей с бедствующего судна. И заняли там первое место из 10 стран.

А вот, например, моряки другого корабля нашей части — ПСКР проекта 205П «Тарантул» — практически никогда не выходили в море. Корабль был старый и непригодный для использования. Однажды была торжественная попытка пустить его на охрану государственной границы, однако сразу после того как он отшвартовался от берега, у него сломался рулевой механизм, и корабль вернули на пирс. Чего и говорить о наших моряках, которые служат на постах, расположенных на пяти островах в Финском заливе. Маленькие подразделения по 5-15 человек, им только привозят еду да газеты. Так что нам еще повезло.

Так прошел мой военно-морской салон — 2007.

Александр Аликин,

старшина второй статьи,

«Фонтанка.ру»