ПоделитьсяМировые цены в 27 долларов за баррель - это уже много ниже себестоимости российской нефти. Добывающие компании выживут, но - за счёт будущего. Так считает партнёр и аналитик консалтинговой компании RusEnergy Михаил Крутихин.
Падение мировых цен на нефть до 27 долларов за баррель, случившееся в четверг, 21 января, может привести к тому, что государство будет не народ кормить за счёт доходов от нефти, а поддерживать нефтяные компании за счёт урезания расходов на нас. Об этой перспективе «Фонтанка» и говорила с Михаилом Крутихиным.
- Михаил Иванович, вот на днях глава ЛУКОЙЛа Вагит Алекперов пожаловался, что у нефтяных компаний совсем нет денег. Это он что имел в виду? Когда они успели так обнищать?
– Он, в принципе, правильно сказал. Государство отбирает у нефтяников большую часть прибыли, а сейчас ещё и цены опустились. И компании вынуждены очень сильно экономить. А экономят они, в первую очередь, на том, что не запускают новые проекты, требующие 10-15 лет негативного потока наличности. Это очень опасно: если компании будут высасывать нефть из действующих промыслов, то, во-первых, эти промыслы очень быстро истощатся, а во-вторых, через годик-другой наступит кризис, когда новых проектов просто не будет. И будет общее обрушение нефтедобычи по всей стране. Алекперов всё это прекрасно понимает. Так что действительно – денег нет, он прав.
- В один день в нашей прессе появились два очень разных прогноза относительно цен на нефть: ИТАР-ТАСС ссылается на доклад ООН, который обещает 50 долларов за баррель, а Алексей Кудрин сказал, что будет 16 долларов. Чему верить?
– Не надо сейчас никого слушать. Есть источники, которые вообще никогда не надо слушать. Например – ОПЕК. Или Международное энергетическое агентство в Париже, которое пересматривает собственные прогнозы раз в три недели совершенно радикально. Это совершенно неблагодарная вещь – предсказывать цены в течение года. Могут быть вспышки интереса к нефти – цены взлетят на 2-3 недели, потом опять обрушатся, потом – потеря интереса, все будут опять кричать о кризисе, потом всё вернётся к какой-то средней величине. И только в конце года мы увидим, что было среднее. Очень много факторов работает, может случиться много неожиданностей.
- Но на что-то ведь надо ориентироваться, раз мы от этих цен так зависим?
– Если не учитывать никаких сюрпризов, то ориентироваться надо на прогнозы спроса и предложения. Вот по прогнозам спроса и предложения до конца года, действительно, средняя цена выглядит около 40-45 долларов за баррель. Сейчас мы находимся внизу этого коридора. Не исключено, что всё пойдёт вверх, и в конце года мы увидим какую-то среднюю цену. Надеюсь, что оправдаются предсказания, которые я сделал ещё год назад, и будет средняя цена – где-то 45 долларов. Но сам я не стал бы на это ставить деньги.
- Как будут вести себя при таких ценах наши нефтяные компании? В конце прошлого года глава «Газпром-нефти» сказал, что и при мировых ценах в 16 долларов за баррель прекрасно можно работать.
– Вопрос в том, сколько времени они смогут работать при шестнадцати.
- Они постоянно называют разные значения себестоимости нефти. Какая на самом деле себестоимость российской нефти?
– Здесь нельзя брать «среднее по больнице», но давайте возьмём для примера одну компанию, которая гордится тем, что у них себестоимость барреля нефти – якобы 2,8 доллара.
- Ниже, чем у Саудовской Аравии. Это только извлечение нефти – или со всеми накладными расходами и налогами?
– А вот и посмотрите, что получается. Когда Игорь Иванович Сечин говорит, что у него себестоимость меньше трёх долларов, это неправда. Это не себестоимость. К тому же эти цифры относятся не ко всей компании, а только к одному крупному и хорошему месторождению, которое называется Ванкорский проект. Там действительно очень низкие эксплуатационные издержки – низкая стоимость поддержания скважины в работоспособном состоянии. Но даже к этому значению необходимо добавить, во-первых, предыдущие вложения, которые раскладываются на срок работы проекта. То есть – ещё примерно плюс 4,5 доллара на баррель. Ещё доллар на баррель – административные затраты: надо содержать гигантский административный аппарат «Роснефти». К этому надо добавить примерно 4,5 доллара на транспортировку. Иначе говоря, если просуммировать все составляющие, то даже на таком дешёвом проекте у нас получится себестоимость под 30 долларов за баррель. А в среднем по компании «Роснефть» – где-то 37 долларов и больше. Поскольку это самая крупная компания в стране, можно считать, что это себестоимость российской нефти в целом. И к этому надо прибавить ещё налоги, которые сегодня составляют, если нефть экспортировать, примерно 12 долларов.
- Так это уже 49! И каково им сейчас, при 27 за баррель?
– Да, если сейчас подавать нефть за границу, получается ниже себестоимости. Они надеются, что цены повысятся, – это раз. Два – они надеются, что спишут все свои капитальные издержки и будут ориентироваться только на эксплуатационные.
- Среди названных вами составляющих есть те, с которыми уже ничего не поделаешь. Но что-то ведь можно и сократить. Что будут делать нефтяные компании, чтобы снизить себестоимость?
– Есть два способа экономии. Первый – отказаться от вложений в проекты, в которых денежная отдача и погашение инвестиций займут 10-15 лет. То есть – никаких новых проектов. Никаких проектов, предполагающих добычу трудноизвлекаемой нефти, поскольку там издержки очень высокие. Как оценивал в своё время ЛУКОЙЛ – 80 долларов за баррель. Конечно, отказаться от всех шельфовых проектов. Себестоимость на арктическом шельфе превышает 150 долларов за баррель.
- Видимо, для экономии этого недостаточно, потому что всё это они ещё в прошлом году сделали.
– Да. Но есть ещё одна возможность. Только это – не для экономии, а для того, чтобы в отчаянии быстро получить хоть какие-то деньги, не оглядываясь на будущее. Можно варварским методом эксплуатировать уже действующие методы.
- Варварским – это как?
– Есть такое понятие: оптимальная разработка месторождения. Бурят не просто скважины там, где идёт нефть, а сетку скважин на месторождении. Некоторые дают очень большой дебет: нефть идёт быстро, хорошо, под высоким давлением. А в других частях – еле-еле. Но зато такие скважины дают возможность опустошать месторождение равномерно, то есть извлекать из него максимум нефти. И вот в своё время советскими нефтяниками на уникальных гигантских месторождениях, вроде Самотлора, использовался как раз этот варварский метод: быстренько отбираем нефть, которая легко даётся, а в других частях месторождения накачивать под землю воду, чтобы немного поддерживать давление.
- И чем это плохо?
– В результате такого неравномерного извлечения большая часть нефти остаётся под землёй, извлечь её уже невозможно. На месторождении Самотлор, загубленном советскими героями-покорителями недр, сейчас скважинная жидкость состоит на 96 процентов из воды, только 4 процента – нефть. Это уже водопроводная компания.
- Кажется, я поняла, как они будут снижать себестоимость.
– Они уже гонят эти скважины, которые дают быструю и лёгкую нефть. И губят возможности месторождений на будущее.
- Так в будущем, может, и нефть будет не нужна. Или будущее, о котором говорите вы, совсем близкое?
– Имеющихся ресурсов при таком варварском опустошении хватит на этот год и на начало будущего. После этого уже по все стране начнётся спад добычи – ещё быстрее, чем он идёт сейчас. Мы ведь и сейчас видим: в прошлом году в самом нашем нефтяном районе, в Ханты-Мансийском округе, где находится большая часть всей нефти России, спад добычи – 2,8 процента.
- У нас в прошлом году вырос экспорт, а вы говорите – спад добычи.
– Добыча в целом в прошлом году выросла на полтора процента, а экспорт нефти и нефтепродуктов вырос на 26 процентов. Это значит, что меньше нефти стало оставаться в стране. И ещё это значит, что мы выкачиваем всё, что легко даётся, и забываем о будущем страны. О том, что надо добывать не только ту нефть, которая легко даётся, а всю, которую можно извлечь.
- Может быть, на будущее они что-то в хранилища закачивают? Как вон Штаты делают, Иран и другие.
– Фактически сейчас стратегического запаса нефти в России не существует. Всё, что они выкачивают, либо идёт на нефтеперерабатывающие заводы в России, либо – за границу. С нефтеперерабатывающих заводов больше половины тоже уходит на экспорт. Это примитивные продукты, вроде дизельного топлива, мазута или прямогонного бензина, которые на Западе используются как сырьё для их нефтеперерабатывающих заводов. Но главная идея, которая существует сейчас в отрасли, – гнать всё, что только можно, на продажу, опустошая имеющиеся запасы и не заботясь о будущем. Это – поведение временщиков: быстренько обогатимся – и свалим за границу.
- Если вы говорите, что эта идея существует в отрасли в целом, значит, так действуют не только государственные компании, но и частные?
– Так у нас самая большая компания – государственная «Роснефть», есть государственные компании поменьше – типа «Башнефти». Есть и крупные частные компании – ЛУКОЙЛ, «Сургутнефтегаз»…
- Да-да, они-то должны о будущем думать?
– А вот и смотрите: падение добычи по ЛУКОЙЛу и «Сургутнефтегазу» в прошлом году – от 0,7 до 1 процента. А основное увеличение добычи – это фактически зарубежные проекты на Сахалине: «Сахалин-1» и «Сахалин-2».
- А у них за счёт чего рост?
– Они руководствуются не российскими правилами, а соглашениями о разделе продукции, подписанными давным-давно. Вот они дают стабильную добычу, хорошие показатели. Но они работают по схемам, которые потом, после подписания соглашений, наше правительство назвало предательством национальных интересов. На одном проекте – «Роснефть», на другом – «Газпром», и обе компании, получается, – «предатели национальных интересов».
- Нельзя ли как-то сделать, чтобы у нас все так «предавали национальные интересы», зато увеличивали добычу и не опустошали варварски месторождения?
– Вы хотите сказать – нельзя ли, чтобы все работали на условиях соглашений о разделе продукции?
- Да. Раз это так хорошо себя показало.
– Это было бы прекрасно! Но руководство отрасли и политическое руководство страны считают, что иностранцев нельзя никуда пускать. Ни с их технологиями, ни с их деньгами. Это сознательная политика с 2008 года: ограничение иностранного присутствия в нефтегазовой отрасли.
- Это правильно: зачем нам иностранцы? Ну а самим-то нельзя работать так, как они – такие эффективные?
– Посмотрите, куда направлен весь курс в отрасли. Когда-то работали нефтегазовые компании – частные. Их владельцы, естественно, ориентировались на максимизацию прибыли и минимизацию потерь. Это были компании: ЮКОС, ТНК-ВР, «Удмуртнефть», «Итера», «Сибнефть»…
- Земля пухом им всем…
– Можно всячески критиковать их руководителей. Но сейчас все эти компании стали или частями государственных, или отдельными госкомпаниями. Как только они начинают управляться чиновниками, случаются всякие фокусы. Чиновник не заинтересован в том, чтобы начинать экономически целесообразный проект. Он заинтересован начинать проект самый дорогой. Который принесёт пользу его приятелям-подрядчикам.
- А. Понимаю…
– То есть если есть выбор между дешёвым проектом и дорогим, он выберет дорогой и передаст приятелю-подрячику. Будут потери – спишет из за счёт государства. Он перед своими акционерами не отвечает за неэффективность работы. Посмотрите, как растут зарплаты руководителей «Газпрома», в то время как прибыль компании, её продажи, её репутация идут вниз чуть ли не вертикально, уже упали ниже плинтуса.
- Значит, сейчас, когда у них, как сказал Алекперов, денег совсем нет, госкомпании должны первыми пойти просить у государства.
– Так уже давно попросили. Например – «Роснефть», которая влезла в гигантские долги в интересах собственного укрупнения, то есть – в интересах потери эффективности за счёт приобретения новых активов. Господин Сечин, если помните, уже говорил, что ему нужны триллионы и триллионы рублей, иначе компания потеряет добычу и не сможет дальше работать. Только денег-то сейчас всё равно нет. Просить-то они просят, но денег нет.
- Когда Сечин просил денег, он говорил – на развитие новых проектов. Вы сказали, что сейчас они новых проектов развивать не будут, там нефть дорогая. Тогда как они мотивируют просьбы?
– Что значит – как мотивируют? Говорят, что иначе будут добычу снижать. Все крупные компании, которые работают в России, представили свои прогнозы добычи в документе под названием «Генеральная схема развития нефтяной отрасли России до 2035 года». И получилось: в прошлом году в России добыли 534 миллиона тонн нефти, а в 2035 все нефтяные компании пообещали, что в совокупности добудут 297 миллионов тонн.
- Это что – шантаж? Дайте денег, а то в стране нефти не будет?
– Отчасти такие прогнозы можно объяснить тем, что компании шантажируют правительство, пытаясь получить какие-то налоговые льготы. Но тенденцию они обозначили правильную. Пусть не такое крутое, но падение будет. По уже изложенным причинам.
- Может быть, они будут просить денег в какой-то другой форме, например – в виде налоговых льгот?
– Так они всё время просят налоговых льгот! И это естественно. У нас налоги, конечно, очень невыгодные для нефтяных компаний. Они нисколько не поощряют ни инновации, ни вложения в новые проекты. Потому что налоги идут с оборота, а не с прибыли. Эта налоговая система несправедлива.
- Тогда поменять её сейчас, когда нефтяникам и так плохо, святое дело?
– Менять её никто не собирается. Потому что как только её начнут менять, выступит Министерство финансов: у меня, скажет, от этого будут сокращаться налоговые поступления, этого мы не можем себе позволить. Реформа была бы связана с проседанием на какое-то время по налогам от нефти и газа, и никто её проводить не будет.
- В прошлых интервью вы говорили, что у нас в стране осталось очень мало легкоизвлекаемой нефти.
– Да, 70 процентов – это трудноизвлекаемые запасы. Это официальные цифры.
- То есть за ближайшие год-полтора, как вы сказали, компании выкачают 30 процентов всей нефти?
– Нет, не так. За год-полтора мы выкачаем те промыслы, в которые уже сделаны капитальные вложения. Сейчас компании бурят скважины на уже работающих месторождениях, чтобы усилить отдачу от них. Есть такой показатель – коэффициент извлечения нефти, КИН. Так вот в России он сейчас составляет 27 процентов. То есть в среднем можно извлечь из месторождения 27 процентов нефти, а остальная останется.
- А в мире какие проценты?
– В Северном море, например, есть месторождения с КИН до 60-70 процентов.
- Это связано с природными условиями? Или мы можем увеличить этот КИН с помощью каких-то технологий – и тоже извлекать 60-70 процентов?
– Это связано, конечно, и с природными условиями – с геологическими условиями залегания нефти. Но ещё есть дополнительные, так называемые вторичные и третичные, методы интенсификации добычи. Или – стимуляции пласта. Вот это как раз требует денег и дополнительных технологий. Но не всегда такие технологии для нас доступны, потому что часть из них – иностранные, то есть недоступны нам из-за санкций.
- Но вы сказали – иностранных часть. Есть и российские?
– Есть, но они недостаточно эффективны, чтобы повысить этот КИН. То есть в будущем нас ждёт снижение роли нефти в формировании национального бюджета. Во-первых, низкие цены уже привели к тому, что поступления от экспорта нефти сократились. Если когда-то нефть и газ давали 52 процента поступлений в федеральный бюджет, то в 2015 году было около 45 процентов, если не ошибаюсь, дальше это будет ещё снижаться. А если с низкими ценами будет, как я ожидаю, – сокращаться и объём добычи.
- Так это же хорошо! Мы постепенно слезаем с той самой нефтяной иглы. Нет?
– Слезть с нефтяной иглы – значит развивать какие-то другие отрасли, не нефтяные. Что-то я пока не вижу развития ни одной не нефтяной отрасли.
Беседовала Ирина Тумакова, «Фонтанка.ру»
