Поделиться"Нефтяная рента" уменьшилась, правительство усиленно ищет деньги. Самое доступное место - наши карманы: повышение налогов прогнозируют уже и физическим лицам. Где правительство возьмёт деньги - об этом "Фонтанка" спросила экономиста Марата Атнашева.
"Из-за сокращения нефтяных резервов Россия обдумывает повышение налогов, чтобы наполнить бюджет". Под таким заголовком на этой неделе вышла заметка в газете Wall Street Journal. В общем-то, в заголовке всё сказано, а детали мы и сами знаем: денег в бюджете мало, Резервный фонд худеет. Со ссылкой на анонимных российских чиновников газета сообщает, что в 2018 году, после президентских выборов, в России будет выбрана одна из трёх моделей повышения налогов: или введение прогрессивной шкалы, при которой нынешние 13 процентов остаются только у самых бедных, или сохранение "плоской" шкалы, но с повышением налогов до 20 процентов для всех, или повышение НДС.
И пресс-секретарь Путина, и минфин уже открестились от этого, но экономист Марат Атнашев, в прошлом – вице-президент "Евраз Групп" и ТНК-ВР, сейчас – доцент Высшей школы экономики и аспирант Harvard Kennedy School, считает: мы все долго кормились с нефтяной ренты, теперь пришла пора расплачиваться. И других способов наполнить бюджет нет. Почему – он рассказал "Фонтанке".
- Марат, как вы оцениваете вероятность сценария, описанного Wall Street Journal?
– Она не просто высока. Повышение налогов практически неизбежно. Если в стране существенно падает рентная составляющая, то есть падают доходы бюджета, нужно либо сокращать затраты, либо повышать налоги. А скорее всего – делать и то и то. Потому что чего-то одного просто не хватит.
- Какой вариант повышения налогов выберет наше правительство?
– Перед правительством стоит задача: повысить доходы бюджета, но с минимальными негативными последствиями. Чтобы не слишком сильно ударить по экономике и не вызвать излишнего недовольства потенциальных избирателей. У нас ведь и налоги с физлиц собираются незаметными для населения способами, налоговый агент – как правило, работодатель. Логично предположить, что такой подход сохранится: у населения не должно возникнуть ощущения, будто оно само платит налоги.
- Иначе люди захотят узнать, на что идут их деньги?
– Например. На самом деле нам надо бы двигаться как раз в таком направлении: прямые налоги, максимальное вовлечение людей в процесс уплаты и, как следствие, в процесс решения, куда потом тратить деньги. В этом есть риск, но в этом же заложена возможность создания более здоровых отношений между государством и гражданами.
- Это не наш путь.
– Поэтому, скорее всего, вводить прогрессивную шкалу и вообще как-то усложнять систему налогообложения государство не будет. Есть другие способы, которых Wall Street Journal не описывает. Можно, например, напечатать денег. Это тоже налог. И как раз внутри страны это активно обсуждается.
- А как это работает как налог?
– Мы напечатали деньги, использовали их на то, что нам казалось важным. Лишние деньги в экономике превратились в инфляцию – и у всех сократились доходы и сбережения. Делать это можно довольно регулярно. В 1990-х годах такое финансирование дефицита происходило постоянно. При этом у конкретного человека не возникает ощущения, что он что-то заплатил. По такому пути пошло, например, большинство стран Латинской Америки. Та же Венесуэла. Не исключено, что и мы захотим туда же пойти.
- Ну, куда Венесуэла в итоге "пришла", мы видим: голодные штурмы супермаркетов, разрушенные больницы и прочие "развлечения"…
– Но надо помнить, что шла она к этому долго. У них лет 5 – 7 назад уже были и галопирующая инфляция, и дефицит потребительских товаров. Так что к политическим последствиям это пришло не в один год. С тех пор, как Чавес занялся такой политикой, прошло больше 10 лет.
- Вы сказали – есть много способов.
– Могут быть введены дополнительные налоги с рентных отраслей: с нефтянки, с газа и других. Это вполне возможно, потому что в сегодняшних условиях эти отрасли вполне стабильны. Есть варианты, о которых пишет Wall Street Journal. В случае повышения налогов до 20 процентов для всех дискуссия может свестись к тому, как сделать это плавно, поддавливая работодателей на индексации, чтобы люди минимально что-то заметили. Отбирать деньги из реальной зарплаты – предельно болезненный и рискованный процесс. Что касается прогрессивной шкалы, то есть риск, что такая мера как раз плохо повлияет на доходы бюджета. Вспомните: когда ввели "плоскую" шкалу, уже на следующий год резко выросла сумма собранных налогов. Если мы перейдём обратно, объем собранного налога вполне может сократиться. А если будет повышен НДС, то нагрузка распределится между производителями и потребителями: повысится себестоимость, снизится прибыль, вырастут цены. Это приведёт к некоторому снижению производства, то есть к сокращению ВВП.
- Нет, ВВП обязан только расти. А что значит – нефтяная и газовая отрасли стабильны, если цены упали?
– Это значит, что у них ещё можно отобрать денег. Снижение цены на нефть снижает курс рубля, то есть автоматически снижает операционные затраты на добычу, оставляя приличную рентабельность. У них будет дефицит инвестиций, будет постепенно сокращаться производство, но очень медленно, год за годом.
- Игорь Сечин всё время просит понизить налоги для нефтяников, а то, мол, совсем на жизнь не остаётся.
– Речь идёт о деньгах для развития, для вложений в разведку и разработку новых месторождений. А эксплуатировать действующие месторождения ничего не мешает. Просто через 5 – 7 лет добыча потихонечку будет снижаться. Но раз приоритет – собрать денег, то у нефтяников и вообще всех рентных отраслей всегда можно будет ещё чуть-чуть отобрать. Если, конечно, правительство сможет справиться с мощным лобби госкомпаний.
- Может ли государство найти другие способы пополнять бюджет? Например – развитие производств?
– Можно ли сделать так, чтоб экономика производила больше, и тогда мы сможем собирать больше налогов за счёт увеличившегося "пирога"? Да, это гораздо более симпатичная парадигма. Тогда можно даже снижать налоги, потому что в итоге количество собранных денег будет расти. Но сейчас у нас такого выбора нет.
- Путешествуя по Европе или США, вы видели в магазинах хоть что-нибудь, произведённое в России? Я видела украинскую водку, молдавское вино, но даже русские пряники в русских магазинах сделаны, например, в Германии. Мы что, не можем даже пряники экспортировать?
– Россия могла бы производить и экспортировать всё что угодно. Но стартовые конкурентные позиции у нашей экономики слабые. Всё, в чём мы конкурентоспособны сегодня, – это природные ресурсы и вооружение. Давайте думать, что с этим делать. Предположим, я хочу производить микроскопы. Сначала придётся освоить механическое производство, потом – оптику, электронику, только потом реально собрать приличный микроскоп. В технологическом развитии нельзя сделать что-то новое, прыгая через ступеньки. Нужно пройти весь путь. Стараться угадать, на какие отрасли и технологии делать ставку, почти невозможно при сегодняшнем темпе технологических изменений. Остаётся одно: создавать бизнесу условия для успешного развития и освоения новых технологических ниш.
- Могли бы мы втиснуться в нишу, в которой уже есть успехи? Мне показалось, что в России устроены лучше, чем в Европе и даже в Штатах, сотовая связь, Интернет, электронные платежи. Или я ошибаюсь?
– Вы очень точно подметили сегменты. В коммуникациях государство не участвовало вообще, в этой отрасли изначально была конкуренция. И ещё важно: там практически не было старой системы, её просто снесли бульдозером. Когда нет старой системы – быстрее происходит продвижение новой. Что сделали все сотовые компании? Они полностью "под ключ" заимствовали готовые технологии вместе с людьми, то есть покупали и железо, и софт, и экспертов, и бизнес-процессы. Ретейл у нас тоже не хуже, чем в Европе. Это всё – заимствованные успешные технологии. Похожая история была в банковском секторе. Сейчас, правда, там вектор сменился на концентрацию и большую монополизацию рынка.
- Первое условие – отсутствие "советского прошлого", второе – государство не лезет?
– Первое условие – государство занимается своим делом: выступает как регулятор, создатель конкурентных, честных условий, защитник прав всех участников. Это важно: защитник прав, а не интересов. Второе условие – конкуренция. Смотрим все успешные рынки – везде было много разных участников. И нет ни одного монопольного рынка, где был бы хороший результат. Даже "Аэрофлот" показывает приличный сервис и эффективность, хотя это государственная компания. Или Сбербанк. Существование в конкурентной среде с российскими и международными игроками заставляет их двигаться и развиваться. И это показатель того, что структура важнее даже того, кто собственник. Структура рынка должна быть конкурентной и открытой. Как внутри страны, так и снаружи.
- Привет контрсанкциям.
– Да, это как раз путь в обратную сторону. А наличие "советского прошлого" серьёзной роли не должно играть. Вот вам пример: угольная промышленность. Прошлое – колоссальное, тяжелейшее. Но реформа, на мой взгляд, самая успешная из всех, какие у нас были. Или нефтянка. К началу 2000-х в отрасли работали десятки крупных, сотни средних и мелких компаний. Производительность труда непрерывно росла, шло активное освоение современных технологий. Помните, были лидеры? ЮКОС, "Сибнефть", ТНК. В какой-то момент вмешалось государство. И консолидация пошла не на базе лидеров, а наоборот – лидеров поглощали государственные гиганты. В результате вырастить конкурентоспособных игроков на международном рынке не получилось.
- Что мешает со всеми отраслями поступить так же, как с коммуникациями или авиаперевозками? Просто не лезть и поддерживать конкуренцию. Почему мы идём всё время в противоположном направлении?
– Мешает рентный характер экономики. Видите, в нефтянке создали поначалу конкурентную структуру, но рента всё затянула обратно. Рента сливает вместе деньги, собственность и власть. И не позволяет выстроить нормальную структуру.
- Рента – это доход, который можно получить, не напрягаясь? А где она низкая…
– …Там надо работать и крутиться. А огромный кусок российской экономики – это рента. То есть во многом экономика зависит от незаработанных денег. Чтобы их получить, не надо собираться и о чём-то с кем-то договариваться. Главное – поделить. А когда что-то надо поделить, то у вас что становится главным ресурсом?
- Кулаки?
– Да, сила. Потому что главная задача – отхватить кусок и удерживать его под контролем, чтобы никакая другая группа не отняла. Это не персональная проблема плохих участников процесса. Кто бы ни был участником, такая тенденция будет сохраняться. И если говорить о каком-то долгосрочном институциональном решении, то эту проблему надо учитывать.
- То есть для того, чтобы поделить и удержать ренту, власти нужна сила – армия, нацгвардия, всё такое. Но для того, чтобы прокормить эту силу, нужна рента. Они вообще выйдут когда-нибудь из этого замкнутого круга?
– Слово "они" я бы заменил на "мы".
- Мне, например, никто ренты даже подержать не дал.
– Нет. Рентная экономика – это у нас у всех. Нам приятно было получать высокие зарплаты в 2008 году, до кризиса. Человек, который работал на одном и том же месте с 2001 года, в 2008-м получал в два или даже в три раза больше. На самом деле эти деньги были частью ренты, которой с ним поделились.
- А если с 2001-го по 2008 год я поменяла работу и у меня выросли доходы только поэтому?
– Вы ездите по дорогам, вы пользуетесь метро, вы ходите по вашему красивому Питеру. Никакой "внутренний эмигрант" от этого не отказался. В большинстве стран с рентной экономикой она появилась раньше, чем сильные институты. И в таких странах, вы правы, складывается замкнутый круг. Становится сложно отделить власть от собственности, право – от силы. Вообще любую горизонтальную систему выстраивать становится очень трудно. Теперь за ту ренту платим мы все. Действительно – это наше "ресурсное проклятье".
- Когда министр экономики говорит, что население должно подужаться, затянуть пояса, получать меньше денег, чтоб экономика росла, – это он предлагает нам кусочек ренты обратно отдать?
– Министр сказал честно. Мы уже "подужались". И ещё будем ужиматься. То есть каждый из нас уже сегодня получает меньше, чем год и два назад. И, скорее всего, дальше будет получать ещё меньше. В реальном, я имею в виду, выражении. Ради того, чтобы в условиях, когда упали цены на природные ресурсы, а других источников роста нет, наша экономическая система смогла найти новый баланс.
- Потерпеть ради грядущих поколений?
– Мы и так терпим. Скорее, ради самих себя. Посмотрите, как уменьшается наша экономика: без глобальных кризисов, равномерно сдувается, как шарик. Во всех отраслях снижается прибыль. Все работники теряют реальную зарплату. Но занятость сохраняется, и предприятия работают. Это правильно и удобно для государства: распределение кризиса на всех.
- Как это закончится? Как будет выглядеть "сдутый шарик"?
– Ни за год, ни даже за двадцать лет потребность в нефти и газе не исчезнет. И Россия, вероятнее всего, останется крупным производителем и экспортёром ресурсов. Просто эти ресурсы станут чуть менее ценными. Наш слегка сдутый "шарик" будет поддерживаться в новом объёме нашим реальным экспортом.
- Ваши коллеги много говорят о реформах. Мы не можем "надуть шарик" обратно какими-нибудь правильными реформами?
– Да, серьёзные структурные реформы могли бы позволить через несколько лет выйти на новый качественный экономический рост. Но при этом каждая реформа – это риск: вдруг "шарик лопнет"? Это, кстати, риск и для нас с вами, и для элит. И я пока не вижу причин, по которым элиты захотят на себя брать такой риск. В экономике сегодня нет консолидированных групп интересов, которые действительно хотят реформ. Гораздо выше запрос на отсутствие потрясений. Так что вероятность реальных реформ, на мой взгляд, сегодня очень мала.
Беседовала Ирина Тумакова, "Фонтанка.ру"
