Последний год он каждую неделю переезжал с квартиры на квартиру вместе со своей табуреткой. Таскал с собой спортивную сумку с Калашом и парой ТТ, но табуретку не забывал. К ней он привязался трогательно. Наверное, так себя ведут мнительные поэты, считая, что муза благосклонна к их столу.

Этот кусок примитивной мебели он всегда ставил перед диваном, на котором спал. А своим людям все объяснял именно на ее поверхности.

— Помните, где подвал с фарфором? Там Гарика и исполняйте. Как сделаете — сразу к его коммерсу. Через ресторан пробежите к нему в кабинет, на двери кабинета плакат еще с голой девкой, там и валите, — спокойно объяснял Хайдер. При этом он чертил схему карандашом на листе бумаги, аккуратно положенном на ту табуретку.

Самого Хайдера стреляли уже дважды. И в тот день, как только он дал команду на Гарика, сразу слетел с лежбища. Пару раз уйдя под красный светофор для проверки, они добрались до очередной многоэтажки. Зашли в парадную и затолкались вчетвером в лифт. На последнем этаже, а он был выбран, так как оттуда шел выход на крышу, двери лифта начали расползаться. Парень, втиснувшийся в лифт последним, глупо улыбнулся, когда увидел двоих в масках. Он не успел выпасть. Пули двух Калашниковых вдавили его.

У убийц не было пары секунд подождать, пока дверцы раскроются полностью. Поэтому, как первые очереди прошили двери, так они и встали. Осталась только щелка в одну треть. И все шестьдесят патронов из двух магазинов выпускали внутрь уже сквозь преграду.

Долбеж был такой, что в соседней парадной работяга принял это за перфоратор.

Внутри лифта стало густо.

Поток стали не давал возможности лечь по-людски. Чуть дергаясь, их витые тела тряслись, как на опытном стенде при проверке прочности. Кровища и внутренности начали выпадать еще до конца казни. Бой оружия заглушал чавкающий звук при вхождении десятков пуль в тела.

Ужик понимал, что поваляться ему придется долго. Если бы он знал, что у американских гангстеров зовется «залечь на матрасы». Они же так говорят, когда во время междоусобной резни снимают из осторожности квартиры.

А в кафе дрожали стекла от композиции «Абракадабра». Женского повизгивания через стены было не слышно, но он там точно находился.

И вдруг двери распахнулись. Фима вывалился с шумом. Передергивать затвор Ужику было не нужно. Его плечо быстро примкнуло к прикладу, а глаз медленно присосался к прицелу.

Рядом с Фимой шатался не только его охранник по прозвищу Славон, кажется. К нему еще прижимались две шлюхи. Или не шлюхи, а разгульные в коротких юбках и с широкими поясами вокруг талий.

— Сука, — прошипел Ужик.

Вечером Плакса сидел у нее в мастерской и пил чай из настоящей дореволюционной чашки с блюдцем. И сколько раз он туда после заходил — не переставал восхищаться старинной бронзовой люстрой, резным черным буфетом и даже запахами. Однажды он ее насмешил до слез. Развалился на диване, молчал, молчал и вдруг мечтательно сказал: «Жалко, что я не профессор».

Дело прошлое, но Плакса туда начал водить своих девок. Они сначала, поднимаясь по жуткой лестнице, пугались, а потом млели. А Нателла была только рада. Сама так и говорила: «Как за каменной стеной».

Вот и в этот раз братва как зашла, так и загляделась на дворянское убранство.

Только это всё началось не случайно. Сначала они собрались на площадке детского садика, куда из больницы, что напротив, вышел из палаты самбист Саша. Он был похож на раненого пехотинца. Погода майская, девичьи платьица просвечивают. Халат на нем мягенький, но старенький, а лицо в веснушках. Волосы светлые, глаза молоденькие, улыбаются. Ему было приятно, что ради него собрались. Ему порезали спину, и коллектив посчитал, что это не его личная проблема.

— Сань, расскажи людям, как было. Все должны знать, за что встаем, — предложил Кирилл-любой после того, как каждый аккуратно обнял при встрече подбитого товарища.

Кирилл когда-то жил легкой атлетикой, но от этого осталась лишь юркость. Небольшого роста, тонкий, с неожиданными манерами. Поэтому и присказку имел нетипичную — «он играл в любую игру».

— Да, всё не по-людски от них прилетело, — начал Саня.

Он изложил, как закусился на ночной дискотеке. И притом из-за стула, который упирался в Санин стул сзади. Чё да чё. Вышли. Саша уверенный — один, а их выскочило стадо. Саша говорит: давай кость в кость — один на один. Тот кивнул гривой, а кто-то его бритвой по спине. Мышцы и развалились. Те даже пинать лежачего не стали, как всё плохо настало.

— Поехали, под стволы поставим, — наконец успел вставить слово Плакса.

— Ладно, делаем, — согласился Кирюха.

Сане нарезали приодеться и ждать всех в мастерской у Нателлы. Решили свести всех туда, а там в харю всё и высказать. Решение — по их реакции.

Кавалькадой досвистели до скупки, хапнули их золотого барыгу, он и позвонил своим. Они как прикатили, так их в их машины и засунули с натянутыми на глаза вязаными шапочками.

Убивать он и вправду никого не хотел. Вот по вискам и не лупил. Ведь они никого не убили.

Всё же до чего удобно молоток в руке лежит. Странно, а им тогда редко братва пользовалась. Наверное, неосознанно стеснялись брать в руки пролетарское оружие. Как говорили блатные, это мужики сено косят.

Прошёл маленький период времени, и он задушил Айрата. Тот на проспекте какого-то маршала голову кооператору отрезал и в окно выкинул. Потом бахвалился. Куражился за соседним столиком. Его компании даже было неловко, но они подхихикивали.

— Хочешь — ребёнка завалю, — улыбнулся Айрат, и хорошо стали видны его противные зубы.

Он его насмерть задушил в тот же вечер. Как потом говорили деловые, раздавил за такую канитель. Тогда все марались, и он не уберегся, но считал, что демонов надо изводить. А вот в бога не верил. Не побежал за церковь, как остальные с испугу. Остался старовером-марксистом. Ему каждый день жизнь доказывала, что человек произошел от обезьяны.

К нему потянулись люди. Принципиальность, правда, другая пошла.

Подошёл как-то профессор по химии, Сигизмундович, единственный, кто во дворе «Москвич» пожарного цвета имел при коммунистах. Застонал: мол, спаси, помоги, красный директор перевернулся и с бандитами хочет их секретный институт продать.

— Хорошо. Только тогда директором буду я, — ответил он, а народ ученый такого поворота испугался.

Его не то чтобы боялись, а остерегались, обходя стороной. Странно, отчего не завалили. Он же не скрывался. Открыл несколько ларьков, оттуда концентрированным апельсиновым сиропом торговал. «Мишукайте» вроде назывался. Сироп ему из Финляндии Надя привозила. Он Надю уважал за живучесть. Всё смеялся, мол, попа у нее со стол, а он считал, что красивая, особенно когда Надя сама разгружает упаковки.

Потом ещё нотариуса сжёг живьём. Ну как живьём... Ночью ему на второй этаж бутылок с горючим накидал. Чик-чирик — их загорелся дом.

Вот тогда его Стыня и вызвал на разговор. Стыню по стране знали, он ещё на Соликамске на воровскую муку пошёл, глаз потерял, а по колонийскому радио, как требовала администрация, от чёрной идеи не отрекся.

И решил он потолковать со Стыней на своей территории. Подсел к нему в машину прямо на стрелке, показал в кулаке гранату без чеки и попросил отъехать в ему удобное место.

Так и обсуждали тело нотариуса, поглядывая на его запястье.

— Ты, я слышал, не по бычьим законам живёшь, за что так резко-то с юристом обошёлся? Днём торгуем — вечерами блатуем?

— Стыня, ты плечи-то распрями под тяжелыми погонами. Глянь на мир свободно. Животное, за которое ты интересуешься, буквально поняло фразу другого животного. Тот ему квартиры алкашей подгонял и всё приговаривал, что это не люди вовсе.

Стыня потом своим прокашлял, что когда-то в лагерях масть такая была — один на льдине. Такие не кланяются.

— Этот октябрёнок из пятого «б» прав, — приговорил бывалый.

Он действительно был не виноват. У него просто склад ума был такой. Хотя время напало на всех удобное.

Если честно, то много ещё он крови грязной пролил, а потом пропал. В тех вихрях его редко вспоминали, но порой всплывало. От ужаса, наверное.

Она была из тех университетских студенток, что верила в левацкое счастье. Честно говоря, тощая, будто голодом истязали. А Сашу воспринимала за своего рода повстанца-революционера, сопротивляющегося вспыхнувшему капиталистическому строю. Кто бы ведал, что у нее в голове. И Саша не знал даже, что она больше любит — кофе или чай. Она же не знала, что Саня не представитель национально-освободительного движения, а из коллектива Беды.

Авторитет его заметил, когда жевал лангет в кафе «Сонеты». Тогда Александр сцепился на входе с четырьмя ватерполистами, каждый из которых был в два раза шире него, и для форсу бросил боевую гранату в гардероб. Между прочим, грамотно. И людей не погубил, и характер показал, и заставил верзил нырять в мрамор пола.

А гранату ту он с афганской границы домой прихватил вместе с двухкассетным магнитофоном «Шарп» и жуткой толщины дембельскими аксельбантами.

Они же со шведкой так сплелись, что им не тесно было даже на узкой кушетке у Саши на кухне. В пустой комнате у него стояли только огромный импортный телевизор да кресло. Одежда лежала прямо на простыне, что он расстелил на полу. Так настало время кровати. И между очередным отъездом и приездом Карлсон он ее купил. Да не одну, а с двумя тумбочками. Чтоб солиднее, как в спальне у советского завмага.

Посмотрел Саша на этот аэродром, занявший чуть ли не половину пространства, и ему понравилось. Хотя, когда они раздевались, то были похожи на две удочки. Девчонке же в этот момент очень нравилась его наколка на остром плече. Там над горами под именем Кабул летел вертолет, был выколот автомат Калашникова, жирная мина и девиз «Без права на ошибку». После секса она наколку поглаживала. На ее взгляд, только так должен был выглядеть боец тайной коммунистической бригады.

В тот раз Карлсон прилетела с племянником. Саша в аэропорту сначала даже смутился, начав анализировать, может ли это быть ее сын. Мальчишке-то под десять, белокурый такой, а уже джинсы на широких подтяжках. Он-то, буквально через день, и стал им переводчиком. Первое слово, которое он понял, — «лед». Официант помог.

Как-то вечерком Карлсон купила в валютном магазине консервированной ветчины, а Саша садился уже с ними на такси возле гостиницы. Как к ним подлетела машина.

— Карлсон, в нашем универмаге какие-то мутные нарисовались. Директора на деньги напрягают. Беда сказал на задницу их посадить, — из открытого окна выпалили ему.

— Так я пустой! — с досадой ответил Саша, наспех объяснившись жестами со своей возлюбленной, и сел в машину.

— Валера стволы привезет, — успокоил водитель, и осевшая от тел «девятка» натужно пошла отстаивать свою репутацию.

Они осторожно вбежали с черного хода в магазин. За прилавками рыбного отдела застали чужую братву и привязанного к кассе коммерсанта.

— Ну-ка, все отошли от нашего человека! — первым выскочил из подсобного помещения Саша, уверенно наставив на них ТТ.

Им много что наговорили: «Законов не знаете?! … Почему нас не позвали?! … Если он виноват, мы сами спросим с него. Вы чего беспределите?!». Гостей разоружили, загнали в большущий холодильник, так и морозили там, пока их старший — Солома не подъехал. Солома был вынужден признать неправоту.

До дома Сашу подвез парень на той же «девятке».

— Слушай, забери пока железо, а то я на дискотеку. Мало ли в винегрет попаду, так чтобы соблазна не было, — попросил он.

Саня повытаскивал арсенал прямо у себя на кухне. Карлсон уже все вкусное поставила на стол, а малыш буквально глазами поглощал военные предметы.

Аркашу звали Альпинист, а он и был профессиональным альпинистом. Так что цену жизни знал, да и нервы в горах у него потолстели. Ему на блатной волне жужжать было не с руки, но дело есть дело.

Пока несли необъятных размеров шарообразный, толстого фарфора чайник, выяснилось, что напротив него возлежат близкие Гагры и сам Гагра.

— Один пришел, — прошипел вор с обвинительной интонацией.

— Меня общество прислало выслушать претензии уважаемых людей и, если я сочту нужным, то уполномочен сам принять решение, — спокойно ответил Аркадий.

Чай, действительно, жирный, необычный хлебали. На двух столах поодаль расписные из его стаи зажигали в нарды. Как грачи, столпившиеся на пашне над шевелящимися червями, они с треском кидали фишки и гортанили на чужом, рваном языке.

Он выслушал весь мутный водопад, что вливали ему в уши, покивал для дипломатии и взял своему коллективу день на раздумье.

Вечером Альпинист сидел уже по-турецки на борцовском ковре в спортзале, а вокруг сгрудились все его. После чаепития ему так приятно было смотреть на эти милые стриженые затылки и покрасневшие на тренировке ушки-лепешки.

— Как сказала бы моя учительница по литературе, одних они презирают, а других — ненавидят, — начал Аркадий, обтирая шею видавшим виды полотенцем.

— Началось, — вздохнул Рагу, вставая на мост и начиная раскачиваться на шее. — Можно без еврейских штучек? — упираясь уже лбом в ковер, выдавил парень.

Рагу был хоть куда и считал, что анчоусы — это маленькие ананасы.

— Были Мисо, Писо и Гагра. Я уже начал в них разбираться, так что мы теперь даже в курсе, что это те, кто с жуликом Кусо, — сказал Аркадий.

— Зоопарк, — борец ловко перекувырнулся на задний мост и продолжил слушать, уставившись глазами в потолок.

— Разговаривают они на очень смешном языке. У них все по-братски. Раз десять каждый произнес «по-братски». Даже чай они разливали мне как братухе — по-братски. Гагра этот, он законник, весит килограмм пятьдесят, как моя сестра в шестом классе. Очки черные, круглые, дорогие. Вылитый кот Базилио. В кафе и так темно, а он еще весь затонированный и с двумя стволами за пазухой. Видно же, что неудобно. Тельце маленькое, а пистолеты тяжелые. Реальный сумасшедший. Все на черном ходу, втирают лагерную парашу, постоянно пробивают тебя, потом отскакивают, с темы на тему прыгают. Сто пудов у них по венам героин течет. Руки вроде моют, но сразу понимаешь, что в крови по пояс. Вся их кодла — босяки без шнурков, голодные, только и зыркают, куда зубами впиться.

Рагу с моста лег на живот, сложил руки, как паинька за партой, опустил на кисти подбородок и сказал:

— Сразу валить надо было этих чумаходов.

В эту секунду он стал похож на этикетку от упаковки детской смеси «Малыш».

— Похоже, они грузин не любят, — продолжал Аркаша. — Мне не дотянуться было через тарелочки, и я попросил чурчхелу, а этот Мисо взвился. Кричал, что это у грузин чурчхела, а у них типа настоящее что-то. Амбрчимба какая-то. Кстати, лобио они тоже не едят. Это у грузин лобио, а они абдрахвалу употребляют.

— Я сейчас с ума сойду, — закрыл глаза Волга.

— Потом они мне рассказывали, как из «Мерса» на полном ходу по зайцу стреляли, как пакет банкиру на голову натягивали. В общем, качали-качали без мозгов и кухни.

— Меня одно смущает, а как они тебя не съели? — предположил тяж, подойдя к длинному деревянному поручню и пробуя его оторвать от стенки.

— А я невкусный, — не поворачиваясь в его сторону, плеснул Аркадий.

— Ну, не ломай! Там же гимнастки по утрам занимаются, — оборвал тело килограммов в сто десять Волга.

— Ты-то им хоть вставил слово? — перестав быть похожим на рекламу детского питания, зло поинтересовался тот, распластавшийся.

— Разок. Когда Гагра заявил, что Мисо… или Писо… ну, в общем, кто-то из них может за вечер мешок кокса унюхать, я так и сказал – «молодец какой». Но, по ходу, они не поняли намека.

Наступила небольшая пауза.

— Ужас, — неподдельно выдавил Волга.

— Их человек двадцать, навезли тупорылых, они что хочешь исполнят и даже не поймут, кого накрошили, — подтвердил Аркаша. Потом, глядя сверху вниз на продолжающего валяться борца, предупредил: — Валить замучаешься.

— И Андрюхи-десантника уже нет с нами, — протяжно вздохнул Волга. — Что делаем?

— По полной программе, техника отработана, а менты прикроют от волнений лишних, — предложил Альпинист.

Волга помолчал и спросил:

— За венгерское вино мы уже всё получили?

— Сумка у молодого стоит, набитая, — подтвердили ему.

— Аркаш, отвези им, — приказал Волга.

— Не понял! — чуть ли не крикнул один из борцов.

А другой, быстро подойдя к Волге, присев по-дзюдоистски, пообещал:

— Волга, ну мы чего это, того?!

— Парни, до конца пойдем — своих положим. Подумайте, как на схватке — на тебя прет махина, а ты расслабился, пропустил и зашел за спину. Уступим, а они за эти миллионы сами себя перебьют. Главное, Аркаша, чтобы ты им при всех, в той же чайхане нал сунул.

Очень важно, Аркаша, чтобы ты сумку так открыл, чтобы пачки все увидели. Делай это стоя, держа сумку за один ремень, тогда она распахнется, — объяснил он уже лично.

— Я уже понял, — дружелюбно согласился Альпинист.

Недели через две по телику показывали восемь трупов из бани, а журналист захлебывался своими эксклюзивами о войне воров в законе.

— Когда-то один директор овощного магазина мне сказал, что ценить человека надо по той сумме, которую ты бы дал ему в долг. Аркаша, всё оказалось хуже.

— Чего-то я не понял, что за пассажир телку уводит? — пробурчал именито он и решил догнать.

Перед дверьми Стаса окружило шесть человек.

— Ты с кем работаешь? — навалился Буба.

— Я ни с кем не работаю. Это со мной работают.

— Кума знаешь? — тут же спросили Стаса. Это примерно как «ну-ка, прочитай «Отче наш».

— Это меня Кум знает.

— Тогда позвони ему, — и Стасу протянули чемодан-телефон «Дельта».

— Вам надо — вы и звоните.

— Встречаться готов? — понимая, что текст ответов серьезный, спросили люди Блина.

— В любом месте, в любом составе, только не за шлюху.

Тут все испортил Блин. Он не слышал диалога, а подбежал и влобовую Стасу: «Чмо, не видишь, кто перед тобой?!».

Стас выхватил браунинг калибра 5:45 и выстрелил в лоб Блину. Один из парней успел ударить Стаса по руке, и пуля вошла Блину в печень.

Лупить начали хором. И всё, что было вокруг — стулья, столы, бильярдные кии ­— всё разбили о Стаса.

К этому моменту Блин дохрипел и погиб случайной смертью гангстера.

Стаса бросили под задние сиденья «Паджеро» и повезли в лес. Очнувшись, он услышал, как на переднем сиденье делят его деньги, вырванные из куртки. А золотого креста граммов в сто на нем тоже не было.

— Вы хоть дождитесь, когда я умру. Я вам баран, что ли?

Кто-то ударил его ножом в живот.

— Что вы меня как свинью режете? Убейте по-людски.

Вскоре джип остановился, и Стаса выволокли.

— Ты такого человека убил! — крикнул один и потащил его за ноги. Просто обвинение «ты человека убил» звучало бы иронично.

Стас собрал энергию, извернулся и впился зубами ему в щиколотку. Тот еще раз ударил его ножом. Они потом раза три крутили Стаса и тыкали железом. Пробили грудь, плечо. Потом полоснули по уху. Но Стасу было уже не больно.

Ему показалось, что он смотрит на все это со стороны. То есть Стаса режут, а дух его наблюдает сверху метров так с пяти.

В этот момент будто кто-то добрый надоумил: «Они же все на клубных ботиках, не станут мараться». И подняла его неведомая теплая сила, и он метнулся в болото.

— Слушай, Сеня, есть тема. Но как бы тебе сказать… не очень пацанская, — деликатно начал подкрадываться к сути вопроса Крендель.

— Во как! — хмыкнул Сеня. ­И прямо поинтересовался, быстро выпрямившись в кресле и расставив по привычке в стороны свои волосатые ручищи: — Надеюсь, не петуху руку подать надо?

На эти лапы всегда обращали внимание те, кто раньше Сеню не наблюдал. Ладно что он был под два метра и от него веяло природной мощью глухонемого, так из-под футболки одну руку обвивала еще наколотая змея, а с другого бицепса призывал лозунг, объясняющий мировоззрение носителя: «Ухвати мента за горло».

— Кончай ты, Сень, со своими лагерными замашками, — скривился Крендель. — История-то непростая, послушай.

Крендель сам был разухабистым налетчиком, но при советской власти в тюрягу не залетел, а при новом строе бодро нашел себя в рядах братвы. За счет скорости мышления быстро вырос в иерархии, но к тугому Сене относился уважительно. Семен считался совестью коллектива. Он всегда говорил прямо, всё, что думает, и согласно священным уличным понятиям. Любимой его привычкой было реагировать на местоимение собеседника «чего».

— Не «чего», а «что». В театр мало ходишь, — всегда с удовольствием в таких случаях обрывал Сеня.

Семен внимательно выслушал Кренделя.

Их Жору люди Юртая недавно завалили на автостоянке. Получив несколько пуль через боковое стекло, Жора в агонии попытался выбраться из салона и повис. Его голова на сантиметр не дотянулась до земли. Если бы он носил длинные волосы, то они бы коснулись асфальта. Тело держалось на ступне, застрявшей в педалях. Ребята прилетели раньше ментов, и когда приподняли Жору, то лицо его было будто он только что проснулся. Макс еще в морге тогда предупредил санитара: «Если Жора в гробу превратится в камень, как все покойники, мне будет очень неприятно делать тебе больно». Жору опускали в землю добрым. На контрасте Слон произнес приговор, будто рыцарь у стен Иерусалима: «Пусть сдохнет Юртай и псы его поганые».

А Крупу они успели убить сразу после похорон, на пробежке. Крупа тоже хорош. Когда в него начали стрелять, он понесся прямо на исполнителя. Тому деваться было уже некуда, и он влепил всё оставшееся из обоймы. А Жорку жальче было. Никогда о себе не думал. Перед смертью свою долю в универсаме отписал девчонке одного павшего товарища.

Макс зашел через кухню, Калашникова нес демонстративно, двумя руками. На голове, как положено, — черная вязаная шапочка с прорезями для глаз. Макс весь был в деле. Когда почувствовал жар плит и запах котлет, котлет ему не захотелось. Поварихи, пропуская его, вспыхивали глазами и выскакивали с черного хода. Но не разбегались, а толпились кучкой, ожидая характерных звуков.

— Ой, девки, что будет!.. — правильно поняла Ирка.

Появившись из-за служебной двери за баром, он увидел заваленный тарелками мощный стол. Только начав лупить по братве, понял, что немного не учел высоту стойки. Поверхность ее оказалась высоковата, и Максу пришлось бить не от бедра, а приподнимать автомат чуть ли не на уровень плеч. Первые секунды он нервничал, и вроде руки затряслись, но так славно ложились пули, что одного рожка ему хватило. Гул затих, Макс вышел на крыльцо и, обернувшись на завороженный персонал, вскинул в их сторону ствол автомата.

— У-у! — по-детски припугнул он.

Бабы завизжали, а он улыбнулся под маской. Его охватила стопроцентная уверенность.

А когда уже завел машину, ему вспышкой вспомнилось, как то же самое рисуют в американских фильмах. Там пули обязательно разбивают бутылки бара.

Через час город понял, что и Юртая, и его ребят больше нет. Вроде «слоны» понимали, на что идут, но настолько мощно это прозвучало, что присели даже старшие. Рассчитывали-то на двоих-троих. Бывало, конечно, разное. Слышали, вон Богдан в Питере девятерых чеченов похоронил. А тут все-таки двенадцать. К тому же десять от Юртая, а двоих хлопнули вообще чужих. Те из столицы погулять «удачно» заглянули.

Ночью на сборе Макса встречали будто вернувшегося с того света. Куртки друзей прижимались к нему подольше, чем обычно. Все же настороженность было не скрыть. Чуяли надвигающуюся тучу хлопот. Максу стало немного обидно.

— Парни, что-то я не вкурю. Что-то не так? — процедил он.

— Зачем ты так, Макс? Просто такого салюта не ожидали. Теперь надо понять, как двигаться дальше, — сказал сам Слон, глядя ему точно в глаза.

— Если решили идти, то до конца, их человек пять осталось, — сказал Макс.

— Девять, — возразил Слон той непрозрачной интонацией, где угадывался укор.

— Двенадцать и девять — очко. А так только по очкам выигрываем, — внезапно и незло расхохотался боксер веса мухи Салават.

— А ты посчитал, сколько за два трупа из москвичей встанут, как узнают, что это мы не разобрались, где слоны, а где мамонты? Двести минимум. Так что у тебя перебор, математик, — оборвал удаль Слон.

Утром все ушли в бега. Так решил Слон. Потом отгалдела пресса, милиция нарапортовалась, никто ничего не доказал, и рабочая стрельба пошла своим чередом.

А вскоре Буратино позвал вор Клещ. Ему братья Рузаевы отстегивали, и он решил поинтересоваться. После такой пальбы без посредников обойтись было сложно, и им стал один участковый. Он служил с племяшом блатного. Минером на флоте и с одним из буратининых тоже. Прицелились потолковать в мороженице, что прямо в кинотеатре, на проспекте Ленина.

Обе стороны набрали воздуха и пошли на сближение.

— Слышал, что люди вы приличные. И требования у вас были вроде обоснованные, но что ж вы так кидаетесь-то? — вежливо начал вор.

— А вы красиво приехали на машинах с кокардами, — импульсивно вставил язву один из еголюдей.

Тут его осадил законник:

— Ты к пивному ларьку иди так фыркать. Не видишь — мы беседу ведем. Хотя, конечно, это все старые лагерные заготовки, мало чем отличающиеся от игры в хорошего и плохого следователя.

— Вот стервецы, совсем разучились литературному такту, — улыбнулся Клещ на Буратино и тут же опять огрызнулся на своих: — Ты мне закури, поганец. Видишь, мамы с детками ходят.

А кисти у него были даже не синие от наколок, а зеленой отливали.

— Я вменяемому разговору рад, а тот, кого братья убили, был простой человек, друг мой с пеленок. Если надо — я отвечу. Только скажи перед кем, — так же деликатно зашел Буратино.

— Добро, а пока скажи, какая судьба тебя в наш мир закинула.

Слова потекли взрослые, не горлом, а интонацией. Клещ, как удав, все обвивал, выуживал, что в голову Буратино влезло, все притягивал к своему интересу. Через намек подходил к предложению, хотел забрать новую команду под себя. Издалека: мол, под ним порт и граница рядом, а там денег видимо-невидимо. Буратино аккуратно устранялся. Он правду говорил — они по черной жизни не мастаки стремиться.

— Аркаша, а ты куда смотришь? Накупи-ка крем-брюле да раскидай детишкам на улице, — приказывал вор одному из своих, чтобы грамотно сбить какую-нибудь тему.

Сошлись на том, что ситуацию на шоссе рассматривать надо как курсы повышения квалификации. И разошлись по углам.

Ноябрь плавно перетек в декабрь.

Понеслись яркие годы. Буратино все уважали за поступок тогда, у «Тихой жизни». Ему приклеивались даже не его подвиги, но он так больше никогда и никого не убил.

Но об этом другие не знали.

Как это и бывает, парочка случайно налетела друг на дружку в ночнике. Напились до дров, но всё и тогда обошлось без секса. Очевидцы еще помнят, как в тот день, невменяемые, они завалились в валютник, и единственное, что Ричард мог выговорить: «Шанели мне, шанели». Потом Ричард не смог отъехать от отеля на своей тачке. Предусмотрительные таксисты аккуратно изъяли у него ключи. Так они всю ночь и дрыхли в крепкой обнимке в салоне.

В чем секрет их оригинальной любви, никто не понимал. У Ричарда в плечах косая сажень, а у Мальвины и первого размера в груди нет. Единственное, чем они были схожи, так это волосами. У обоих чернущие, но если у Ричарда короткая стрижка была естественной, то почти лысая Мальвина выглядела болезненно. Но при той жизни другие не совались в чужую подкорку.

— Может, они вместе завалили кого, а где тело закопано, помнит только Мальвина, — однажды предположил ломщик Лимон.

Просто на Ричарда Мальвина действовала счастливо. Как встретит ее, так прямо румянится. Пока рядом с ней, его можно даже толкнуть, а он и не заметит. Мальвина же была из тех, что находила себе проблемы легко и непринужденно. Черпанет лишнего — и начинается карусель. Если бы была пацаном, очень пригодилась бы на конфликтных стрелках.

Так, как-то в ресторане ей что-то гадкое сказал контрабандист, специализирующийся на модных брендах женской одежды. После чего его затылок встретился с бутылкой, а лоб со скатертью. Шампанское не разбилось в руке Мальвины, но Копернику хватило.

Пока Ричард летел ей на помощь, Мальвина пряталась где-то в подсобном помещении. Ее в шкаф для верхней одежды засунула официантка Людочка по прозвищу Три Звездочки. Коперник с Ричардом диалоги вести уже не мог, но за него встала крыша. Терли минут десять. Братва требовала либо тела Мальвины, либо тысячу баксов за урон прически их коммерсанта. Копернику слова никто не давал, а он только энергично моргал из-под вафельного полотенца, обмотанного вокруг его головы.

Ричард отшучивался, отшучивался, потом вынул две тысячи долларов и отдал.

— А еще штукарь за что? — поинтересовался равный по крови Ричарду.

Ричард со всей дури влепил боковой уже претерпевшему от Мальвины и обосновал:

— Если у вас такса — штука, то я и за себя заплатил.

А вечерком уже в другой ресторации они с Мальвиной дали концерт. Дуэтом, согнав полненькую студентку из консерватории со сцены, исполняли «На сопках Маньчжурии».

— Тихо вокруг, — баритоном начал Ричард, мастерски, будто эстрадный певец, держа микрофон.

— Сопки покрыты мглой, — немного томным тенором отвечала девушка, любовно глядя на него снизу вверх.

— Вот из-за туч блеснула луна, — медленно прижимая Мальвину, тянул Ричард.

— Могилы хранят покой.

Притом сделали они это, не сговариваясь, в стиле вальса. Так вышло, что Ричард от природы имел слух, а Мальвина закончила районную, но все же музыкальную школу по классу аккордеона.

Поэтому когда все восхищались, как он убрал из снайперской винтовки Рому Маршала, Андрей не реагировал. Для него это была незатейливая охота.

— А если тебя пытать будут, ты скажешь? — как-то спросил его товарищ по ремеслу.

Вопрос, конечно, был детским.

— Скажешь что?

— Ну там... где братва прячется?

Можно было отмахнуться или назадавать десяток встречных и таких же глупых, но Андрей спокойно протянул:

— Не-а.

Собеседник знал ответ, и у него с собой было припасено.

— Я в одном фильме про войну видел, что к нашему разведчику фашисты привели простого пленного и пытали его, понимая, что наш это не выдержит.

— Так этому случайному всё одно крышка. Что ж говорить-то? — удивился Андрей элементарности задачи.

— А если ребенка?

— Да не буду я говорить ничего!

— Так ребенок же кричит от боли?! Представляешь, что это?! — оробел даже тот, кто на днях ни за что покалечил вахтера, когда они забегали в один офис.

— Вот ты сейчас музыку в тачке на полную влупи — звука еще больше будет, чем от твоего ребенка.

Пришел момент, и Андрея по прозвищу Солдат продержали в одиночке с год. И весь срок в камере была парилка. Пространство просто не имело окна, а под ним располагалась тюремная баня. Андрею это было несложно.

Пашу больше замечали как Вопросика. Он входил в бригаду боксеров, выглядел со своим вбитым носом, как боксер, а коронным его был — левый короткий, под локоть, в корпус и чуть вверх под ребра. Вопросиком он стал из-за своей манеры перебивать на стрелках. Он выходил из строя, незаметно приближался к сопернику и говорил: «Всё это красиво, но у меня вопросик».

Паша получал пока лишь с нескольких кооперативных кафешек, куда поначалу, еще в бытность чемпионства, его пригласили наводить порядок в среде зарождающегося класса новых русских. В одинокую съемную квартиру ехать после потасовки ему стало нелюбопытно. И он заглянул в родной «Веселый Роджер». Одно не учел — припарковал свою заметную тачку козырно, поперек всего и прямо возле входа.

А те, кто получил всё, что им причиталось в ночнике, неслись по проспекту в усовершенствованном составе и заметили.

Жажда поквитаться внесла шестерых. Они с таким грохотом обрушили двери, что Паша еще до появления разодетых под танцы фигур почуял и выхватил ТТ. Увлеченные атакой не заметили в темноте черную сталь и с ходу, переворачивая столы, рванули к нему.

Павел встал и выстрелил четыре раза. Он бил по ногам. Попал в одно бедро. Пьеса сразу закончилась.

Пятеро галопом развернулись и, толкая друг друга мощными грудями, ломанулись на воздух. Подстреленный, осев между столиками, неуклюже попытался подняться, оперся на стул, и рука соскользнула. Рядом шлепнулась крынка с грибным жульеном. Парень грустно, уже без испуга смотрел, как к нему подходит Паша. А подходить-то было — пару шагов. Он не детство вспоминал, а ждал пули, молча и с достоинством.

Паша обогнул раненого и осторожно выглянул на улицу. Он думал, что парни вынут железо из машин и вернутся с доводами похлеще. Паша понимал, что в таком раскладе ему придется стрелять уже не нежно. А они укатили. А Паша сэкономил четыре оставшихся патрона.

Засунув оружие обратно, Павел проводил их глазами. Тут из кафе тихо вышла официантка и ласково попросила: «Паш, зайди, пожалуйста».

Молодой человек аккуратно разложился на полу, немного раскинув руки, а из ноги кровища бежала, как из перебитой батареи на кухне. Свет уже зажгли, и лужа отливала нормальной мертвечиной.

— Я техникум медицинский окончила. Это артерия, это очень плохо, — обреченно произнесла девушка.

Паша потащил его в машину, взяв под руки. Сколько тащил, столько и лилось из него.

— Может, я перетяну ему? — вызвалась девушка.

— Четыре гильзы должно валяться. Найдите все, — попрощался Павел.

А девчонки стали все прибирать. Паша потом прилетал на их просьбы моментально. С ними же в милиции не шутили, а они его не назвали.

Проехав с километр, Павел спросил по-братски:

— Тебя как звать-то, горе?

— Ко-я, — замяв букву «л», обессиленно ответил паренек.

— Как?!

— Ко-ля, — что получилось злее.

— Ты откуда такой?

— В Горном учусь.

— У меня вопрос: ты где таких геологов себе откопал? — сквозь зубы, закладываясь в поворот, обругал его Павел.

— Потерпи, — один раз еще бросил Паша.

— Я стараюсь, Коя, — это была вторая фраза.

В салоне машины уже всё хлюпало. Они остановились возле дома знакомого хирурга. Когда сонный врач выбежал, Павел и сам знал — это всё. Теперь нужно куда-то девать труп. Он встретился со своими и показал им мертвого. Свои встретились с Кубиком.

Действительно, не вовремя тогда всё перехлестнулось. Они же на днях с его парнями в долях взяли под себя крупного коммерсанта. Что не помешало приехать на встречу заряженными. Павел тоже приехал. Его отговаривали, но у каждого своя позиция.

— За свое надо откусывать, — попросил он.

Кубику его люди заранее всё обрисовали в своей интерпретации, но он ждал довод Павла.

— Я не стал ждать, пока меня порвут, — коротко объяснил Павел.

Лидер необычно легко пошел на мировую:

— Ладно. Жалко, конечно, но бывает. Закопали тему.

— Стрёмная ерунда, — прошептал Павел, подходя к бару, где его приятель прикрывал разговор, аккуратно держа руку за пазухой.

— Съеду-ка я тоже с квартиры, — согласился напарник.

Через час, когда напряжение немного уплыло, начали обсуждать уже число контейнеров с каждой стороны. А Кубик будто пронюхал внутренний осадок.

— Я же сказал. Сам виноват, спишем, — дружелюбно сказал он и нежно дотронулся до руки рядом сидящего Паши.

Нельзя сказать, что это он произнес с циничной улыбкой, но что-то рентабельное в той интонации застряло.

Так что Мути он ее звал не за красоту.

В этот раз она все рассчитала и решила выкинуть на рынок постельное белье, полотенца, футболки с изображениями Муми-троллей.

— Это очень модно, — уверяла она, потом рассказывала, сколько нужно вложить денег, затем вновь причитала: — Слава, ты меня слушай, это очень модно. Очень.

По сравнению с гранатами тролли выглядели здоровой идеей. А так как печатать Муми надо было в Польше, то Славе пришлось встретиться с каким-то фирмачом и предупредить, что между Марго и Славой-Пластилином есть разница.

— Слав, он очень серьёзный купец. Про «Плейбой» слышал? Так это его фирма все журналы с телками печатает, — тарахтела Маргарита перед встречей.

— А «Плейбой» в Польше, что ли, печатается?

— Ты меня слушай, у него принты по всему миру.

— Угу. Вот он и решил ещё с нашими Муми-троллями империю свою расширить.

Как бы там ни было, но и доход с Марго был очень приличный, а Слава знал — время получалова только за то, что ты есть, проходит. Услугу бизнесу надо оказывать реальную.

За стол присели и поляк, и переводчица. По виду это явно была преподавательница со стажем. Она единственная была одета по-светски — приличная, не броская кофта и в цвет шерстяная юбка. Очки подчеркивали строгое образование.

Иностранный коммерсант был прикинут модно, на часах, а вот Марго заявилась во всех цветах радуги. Слава только на фоне гостей увидел, как отливают ее дикие тряпки. «Семафор», — ухмыльнулся он, но не произнёс.

Слава же был в форме: джинсы «Райфл», куртка «Райфл», футболка «Райфл», кроссовки «Найк» да золотая цепь с браслетом на кисти, конечно.

Когда в очередной раз партнёры громко произнесли слово «Муми-тролли», Слава начал морщиться и слегка оглядываться по сторонам. Он знал — улица быстра. Услышит кто — и прилепит новое прозвище, потом с кожей не оторвёшь.

Вам смешна фраза «С меня тролли получают»? Тогда она сокрушила бы репутацию. Вот, например, Жору-Обормота перебрендировали в Швондера после известного кино, так его карьера и не задалась.

Делать нечего, Слава выслушал весь этот яркий диалог молча. В принципе, один вид Пластилина говорил сам за себя. Лишь в конце он смутил специалиста по славянским языкам.

— Я гарантирую, что через два месяца партия белья с Муми-троллями будет у вас на прилавках, — перевела дама.

Сахарок перетащили куда надо, с подрастающим поколением поделиться не забыли и историю закопали в память. Вспомнили, когда из Москвы по их душу прибыла представительная делегация. Как писали в советской прессе, с конструктивным диалогом.

— Что они хотят? — спросили Юру.

— Хотят поговорить, — процитировал короткий телефонный разговор лидер.

И тут до всех дошло, что сладкое в больших объёмах вредно для животиков. Не то чтобы растерялись, однако призадумались — до стрелы напасть на гостей или всё же встретить не вероломно.

— А чего слушать-то? Они же не прокуроры, доказательствами перед носом трясти не будут, — отчасти справедливо заметил борец, известный всему центру как Пью.

— Багдад — город большой. Всех не переколотишь, — мудро решил Юра и скомандовал на беседу всем взять что-нибудь из твердого.

Столичные подкатили фартово. На колёсах, которых у парней ещё не было, на рубахах, что кооператоры ещё не привозили, с лицами, отливающими лютостью. С порога было видно — эти умели подтирать за собой. От них пахло, как из дула нагана после выстрела. Но ещё не воняло мертвечиной.

Но у Юры с собой было. Он убедил посидеть рядышком Кирпича.

До того как все собравшиеся за тем столом в отеле родились, Кирпич уже на Воркуту этапом по малолетке бродил. За Кирпича могли слово сказать и за рекой Амур. Кирпич лично знал Коржа — человека, который прошел всю Колыму.

Кирпич ничего Юре не гарантировал.

— Помолчу с краешку, может, вставлю ласковое слово, — пообещал он и добавил: — За долю босяцкую.

Но какую — не огласил, а интересоваться было невежливо.

Тёрли-тёрли неторопливо, ладошки под скатертью вспотели держаться за рукоятки стволов. На очередной круг пошли. Вроде прилично, на полутонах, на полусогнутых, на мягких, как у диких кошек, лапах, а нервы-то скрипят. Ведь кто-то должен уйти пустой.

Кирпич молчит, стопарик с конфеткой заказал, делает вид, что девок сисястых по ресторации разглядывает.

— Парни, сил больше нет. Жуём-плюем с час. Вот коммерс с нами. Дадим ему слово? — не выдержал марафона столичный человек.

— Давно надо было, а то как дятлы с медными клювами стучите друг об дружку, — с непереводимым спортсменам вывертом незаметно встрепенулся Кирпич, лишь на миллиметр повернув лицо в их сторону.

Дай ещё минутку — и Москва бы втянула опасность. Но бизнесмен, кто и лишился десятка вагонов со сластью, тут же впрыгнул. Он заметно трясущимися руками распахнул дорогой портфель, выхватил оттуда папочку, деликатно положил документы на скатерть и, побеждая страхи, затараторил о подписях, штампах и реквизитах.

Юра уныло посмотрел в потолок. Он вспомнил, как после десятого класса в горкоме партии ему предлагали без очереди на выбор несколько вузов. Инженерно-экономический он даже выговорить не мог. На торговый обиделся: «Ради меня гимн играл. Поищите халдеев в другом зале».

— Всё так? — прервал его воспоминания Кирпич, будто обернувшись к старшему из оппонентов. Тому, кто уже дошёл до уровня бронированного джипа.

И по-доброму, так естественно он это произнёс, с лёгкой грустью от кажущегося грядущего поражения своих ребятишек, что тот раскрылся.

— Да, так! Сам глянь, уважаемый, — и документы подвинулись к Кирпичу. Правда, уважительно. То есть «сам» было сказано бархатисто к наколотым перстням на пальцах Кирпича.

Кирпич взял кусочек от конфеты, лежавший на развернутом фантике, засунул его в рот, а саму бумажку развернул, положил на документы и, прожевывая шоколад, бережно разгладил фантик.

— Моя внучка недавно смотрит на конфеты «Мишка на Севере» и спрашивает: «Деда, а это коровка?».

— И что? — усмехнулся москвич.

Для той братвы он был кем-то вроде конституционного судьи. Ведь когда практика понятий заходит в тупик — обращаются к бывалому теоретику.

Сегодня на родительское собрание погнала его жена. Зима уже много лет как отошел от крепких тем. Его Светка держала павильоны возле рынка, и им хватало. А к нему порой приходили молодые стремящиеся, будто прикоснуться к мудрости.

Его посадили за первую парту, а Зима следил, чтобы левая кисть постоянно прикрывала правую. Ведь увидят надпись «На Луне жизни нет» — не поймут. Все сидящие рядом нутром чуяли, что этот папа — в школе предмет неестественный. Зима смотрел на училку и пытался улыбаться. А она что-то чувствовала, стараясь на него не глядеть, но постоянно ее глаза разворачивались в него. Зима опасался, что его спросят, а учительница — что он ответит. А он еще не закончил муку с зубами, оттого и не выговаривал букву «р».

В конце собрания было решено собирать деньги на классные нужды.

— Папа Портнова, вы сдаете деньги?

— А кто их хланить будет? — толково произнес Сергей.

— Как кто? Члены родительского комитета. Их пять человек, — недоуменно произнесла классная руководительница.

— Елунда. Пять человек делжать общак не могут.

В классе стало тихо.

С тех пор за все деньги отвечал он.

И честнее члена родительского комитета не было во всем мире.

Пряник достал из чемодана все новое. С брюк, трусов, носков, рубашки с короткими рукавами он перекусил заморские бирки, помылся под душем с головой, что никогда поутру раньше не делал. Обдул волосы феном, оставшимся от сбежавшей на днях девки. Последнее было совсем уж невероятно, так как настоящие пацаны ни феном не сушатся, ни под зонтиками не ходят, ни в машине не пристегиваются. Выпив по спортивной привычке пару сырых яиц, Пряник вынул свое тело на светлую волю. В отличие от большинства его друзей по движению, он со спортзалом не завязывал. Мышцы его до сих пор были туги, будто не их обтягивала шелковая материя, а они ее.

Квартиру эту он снимал уже с месяц, что было для его способа жить рискованно. Подойдя к джипу, заметил, что грязный. Тут же вспомнил, где мойка. Администратором там, кстати, бегает классная штучка.

А вот пара передних колес оказались напрочь спущены.

— Вадик, привет. Мне бы тачку на день, а то колеса прокололи черти какие-то полосатые, — попросил Пряник по телефону.

— Быстро домой, я сейчас подлечу, — тут же выпалил друг.

Все верно, Вадик исходил из сложившейся практики братского уничтожения. Рвали колеса, после чего спокойно стреляли владельца машины. Ведь удобно: человек на корточках, согнутый пыхтит, а ты подходишь и спокойно так ему в затылок — шлеп. Даже второго шлепа не требуется.

— Да это сосед, наверное. Я просто на газоне припарковал опять, — улыбнулся Пряник.

— Залезь за стены, я говорю! — приказал по-дружески Вадик и хлопнул трубкой.

А Пряник был уверен в безмятежности ситуации. И пошел он по улице прогуливаться. Пройдя метров сто, заметил, как ветка с дерева перегораживает ему дорогу на уровне лица. Не стал нагибаться, и листья прошлись по его лбу. Они напомнили ему руки мамы, а до Пряника не дошло, что сама эта мысль для него совсем чужда. Дойдя до перекрестка, вспомнил: за последние годы он сейчас первый раз прошел с километр.

— Ты все-таки просишь, чтоб тебя сделали! — выкрикнул из приоткрытого окна «БМВ» Вадик, визговато шинами подлетев к тротуару.

Пряник плюхнулся на переднее сиденье, а два молчаливых выскочили из «БМВ».

— Жалом поводите вокруг, — прикрикнул им Вадик.

Пряник обратил внимание, что там, на улице, было солнце. Оно не могло пропасть так быстро, а в салоне им не пахло.

— Ты нормальный, нет? — повернувшись вплотную к нему, зло спросил Вадик.

— Да ладно, — отстраненно отмахнулся Пряник.

Ну, вылетело вдруг из головы и все из вчерашней стрелки. Стол длинный коричневый без скатерти в кабаке — помнил. Даже солонку с какой-то красной росписью. Лицо того, кто с час в него целился, тоже помнил. Наколки на запястьях его. Во! На правом было написано: «Идущий в ад попутчиков не ищет».

Еще как в тумане всплыли слова их идеолога: «Пацаны, а если в тюряге встретимся, что делать будете?».

— Ствол при тебе? — Вадик прервал поток сознания Пряника.

— За холодильником, — признался он.

— Что происходит?! — реально разозлился Вадик, потянувшись к бардачку.

Вадик пошуршал внутри пятерней, достал ТТ и приложил его к груди Пряника. Пряник прижал железо двумя ладошками. Так делают в кино деревенские девчата, когда им любимый дарит цветастый платочек.

— Пряник, — попросил Вадик более тонко. — Ты вчера им очень даже уверенно плеснул, когда они паруса надувать стали.

— Да ладно, что такого-то.

— «Вы хотите нас убить, а мы не хотим этого. Поэтому, чтобы вы нас не убили, мы постараемся первыми вас убить» — по мне, так доходчиво получилось, — процитировал Вадик.

— Это я так? – неподдельно удивился Пряник.

— Нет, это мы «Спокойной ночи, малыши» гуртом слушали!

Вскоре шины запломбировали, а подозрительного ничего вокруг не сыскали. Мужчины обнялись и разъехались. Двоих парней Пряник с собой не прихватил, придумав Вадику ну что-то уж совсем убедительное.

Когда он сел за руль, рукоятка от ТТ, засунутого за ремень, впилась ему в спину. Пряник крякнул, вытащил и положил оружие в карман водительской двери. Ехал он медленно, наблюдая за мизансценами за лобовым стеклом. Притормозив на перекрестке, провел глазами по старушке, проходящей вдоль его мощного бампера.

«Я никогда в жизни не переводил старушку через дорогу», — медленно подумал он.

За глубокой пенсионеркой появились два мальчугана в форме какого-то явно суворовского училища.

«Я никогда в жизни не думал, что можно учиться в суворовском», — еще раз произнес про себя Пряник и засмеялся. Он представил, как за руку переводит их через дорогу.

Сзади сильно гуднули. В зеркало он увидел примерно такой же черный джип. Пряник тоже нажал пару раз на сигнал, мол, заглохните. Вынул ключ и вышел из машины. Из той тоже высыпала братва, но, распознав своего, немного остепенилась. А Пряник пошел прочь. Будто не видя их.

— Братуха, мы че-то не вкурили! — крикнул один из них ему в спину.

А Пряник поднял обе руки и громко так:

— Виноват, больше не повторится!

У орлов пожались плечи, отлегло, и они уехали. В садике возле пруда Пряник сел на скамейку возле мамы. Мама поправляла одежду малышу.

«Я никогда не думал, что надо так заправлять свитер детям», — туманно наблюдал он.

И у него устало в душе.

Вчера вечером, уже после дискуссии с враждебными, весь такой на энергичных движениях, он влетел домой, забрал из ванной форму для тренировки. Выскочив на лестницу, увидел бабульку. Она мучилась с дверным замком. Пряник уже стоял спиной к ней, но, когда лифт раскрылся, развернулся, подошел и сказал:

— Дай!

Она хитро на него посмотрела снизу вверх.

— Ой, извините, дайте я вам помогу, — поправился Пряник.

Замок и ему не подчинился. Пряник зашел вновь домой, легко перемахнул на соседний балкон и влез в открытую форточку. Воспитанный улицей, в детстве он воровал через окна. И теперь со сладостью отметил, что змеиный навык не пропал.

Пока шел до двери, увидел книги, книги и уловил запах. Такой теплый, успокаивающий, какой, наверное, бывает только в квартирах академиков. Когда он отворил дверь изнутри, ему захотелось здесь немного побыть. А старушка и пригласи чайку попить.

Таких скатертей он отроду не видел. Толстенная, с бахромой. Еще чуднее было то, что хозяйка накрыла белой скатертью стол, чтобы только чашки и блюдце поставить. Покопошилась, незаметные фразы, а Пряник уже отпивает чай с травами. Пар от него — закачаешься.

Люцифер выбрал самое модное плетение цепей — «Бисмарк», граммов так в сто пятьдесят. Тяжелее смотрелось бы вульгарно даже на его загривке мастера спорта международного класса по классической борьбе в предельно тяжелом весе. Тем не менее с горсть, и притом его, все равно осталось неиспользованного.

— Молодой человек, вы что исповедуете в свободное от бандитизма время? — с бархатной улыбкой без обиды спросил ювелир.

— Я что, на попа похож? — резко встретил иронию Люцифер.

Ему, в прошлом старшему лейтенанту Спортивного клуба армии, показалось, что под «исповедуете» дедушка разумел чуть ли не служение в церкви.

— Боже упаси! — замахал упругими кистями мастер. — Я лишь хотел узнать, вам на грудь молодецкую вешать крест, звезду Давида или, может, вы ортодокс — пятиконечную?

Люциферу до этого негде было узнать за Давида. Давид у него ассоциировался только с Давидом Сухумским, а он его не любил ещё с полуфинала чемпионата Европы. Против красной звезды он ничего не имел. Он ведь, по большому счёту, за неё долгие годы здоровье иностранцев в кучу сгребал, но в этот раз ему в пятиконечной почудилась пятикопеечная. Незнакомое «ортодокс» он осторожно пропустил мимо ушей.

— Я что, на нехристя похож? — опять нашелся Люцифер.

Ещё слабо было сказано, ведь Люцифер и в мастерской умудрился оскалиться. И если бы мастер был христианином — перекрестился бы. В частоколе крепких зубов справа и слева наверху у Люцифера вылезали два острых клыка. Он такой был от природы. Когда жил на ковре, все подтрунивали. А началась новая волна, он отрастил себе патлы, а при длинной чёрной немного вьющейся гриве стал вылитым Люцифером из комиксов. Комиксов тех ещё никто не видел, а прозвище Люцифер к нему пристегнулось. Уж так устроен уличный язык. Он вкуснее и крепче литературного.

К тому же новое имя предельно женилось со временем. Попробуй не всерьез прими обоснование «Я под Люцифером хожу».

А крест тот в восемьдесят граммов он осыпал еще бриллиантиками, сапфирами побольше и рубинами здоровенными. Ну не выкидывать же то, что осталось от бабских колец.

И надо же было тому случиться, что буквально днями после обновки Люцифер влетел в неприятную историю. Трудно сейчас сказать, кто на кого напал первым, но свалка завязалась неравная. Люцифер одного обнял, скомкал ему рёбра, отшвырнул, но ему врезали тяжелым по затылку. Асфальт под ним заныл, и он понял, если упадёт — затопчут, кони педальные.

Люцифер интуитивно, одной правой снял с себя украшение и как велосипедной цепью хлестнул окаянного по глазам. Крест правой рукой Христа попал в зрачок, и человек, захлопнув лицо ладонями, согнулся. Перехватив цепь в левую руку, правой Люцифер подтянул за шею третьего и воткнул крест ему в шею. Так как изделие было длиною сантиметров в двенадцать, то Спаситель вошел в тело по грудь. Брызнуло.

Из подкатившей тачки высыпало столько братвы, что никакие бы греко-римские навыки не уберегли. Но Люцифер нашёлся.

Голова его была также огромна. И зубы наружу, так как он не мог полностью сомкнуть губы. Со лба до носков ботинок кровь стекла час назад и застыла уже, будто холодная лава. Жидкость почернела, засохла и шагать по наборному паркету ему было трудно. В этот момент за спиной женщины что-то зашуршало и мягко стукнулось.

Она обернулась и увидела сына. Он встал посмотреть на папу и потерял сознание. Ужас же от увиденного был таков, что у нее не сработал инстинкт матери, и она бросилась к мужу.

— Пленка есть? Накрыть кровать, — спросил он, и только сейчас женщина заметила, что ему трудно разжимать зубы.

Лена вытащила покрывало, хотя это ничего не решало, а он медленно прилег.

Джинсы она даже не стянула с него, а вынула, как две соединенных трубы. Рубашку разрезала кухонным ножом, и это было со стороны похоже на предоперационную ситуацию в прифронтовом госпитале. Чистой, потому что новой, кухонной губкой Андрей был обтерт.

Голый он стал еще неестественней. Голова еще больше стала походить на баскетбольный мяч, а на жилистом теле между прежними ранами выступали колоссальные кровоподтеки.

Только прошлых пулевых на нем было штук шесть. Это не считая зеленой наколки спрута на правой груди. Но дырки уже приняли цвет кожи. Да то и случилось несколько лет назад, когда его подкараулили у машины. Ножевых отметин осталась парочка. Одно проникающее, изящное, прямо под сердце, второе — сабельное, чуть ниже грудной клетки. А все потому, что гангстер Беспризорник был живуч, а ранами клеймен, будто фартом.

— Я позвоню в скорую, — тихо произнесла Лена, попытавшись пальцем дотронуться до его головы.

— Они ментам сообщат.

— Ну и что!

— Я что, на потерпевшего похож?!

Нервы ее включили режим самосохранения, и она тихо рассмеялась. Стерев слезу жалости, метнулась в аптеку и купила пакетище обезболивающих уколов.

Утром Андрей сказал: «Передумал умирать — вези в больницу».

К утру, кстати, приехали его люди. Они-то и рассказали, что из ресторана он на минутку решил подлететь на разговор. Его человек, получивший на предварительной беседе в зубы, но успевший назвать имя своего старшего — «Беспризорник», предложил Андрею Евгеньевичу собрать ребят. Но плохо он изучил шефа. Андрей зарекомендовал себя еще в 14 лет, когда его никто и не звал на серьезную рубку, а он прибежал, примкнул к взрослым и молотком в лоб положил мастера спорта по тяжелой атлетике.

Здесь же все пошло наоборот. Андрей думал одним своим появлением застать наглецов врасплох. А те, наплевав на его славу, тут же опрокинули его таким же молотком в висок. Потом поколотили лежащего, потом завернули в пленку для парников, вырванную из-под рядом ухоженной клумбы и засунули под джип. Со вторым обошлись примерно так же. Но он лежал под «Крузаком».

Когда появился Тимур, и из-под джипа вытащили два кокона, чтобы везти закапывать, бригадир в месиве разглядел уважаемого.

— Это же Беспризорник.

— И? — отпустив край пленки, за которую он тянул сверток, не понял красавец.

— Это неправильно, разматывайте.

Из открытого окна соседней машины другой человек Тимура только ахнул: — Что тогда убивали, чтоб разматывать?! — он набрал номер предупредить, мол, не приедут в нужное место, а пока тыкал пальчиком в кнопки, причитал: — Заматывай, разматывай. Нас-то он не размотал бы.

— Все?! — крикнул на него Тимур.

Андрея хотели отвезти к врачу, но он гордо заявил, что обойдется, мол, второго отвезите. И поковылял пешком. Чтобы его случайный водитель согласился посадить к себе, отдал долларов так шестьсот.

Вскоре ему вставили пластину в висок, лобовую часть, челюсть. Ребра тоже срослись, и вот пришло время потолковать. Тот, кто его спас, приехал один. Тимур понимал, что если нарисуются его любители молотков, Беспризорник их пристрелит и все дела. А зачем это нужно? Нервы и так ни к черту при такой жизни.

Они сели в баре, нежнейшая официантка изысканно поставила им чайничек.

— Как будем закапывать вопрос? — осторожно спросил Тимур.

Тимур был не из простых. Его зауважали еще четверть века назад, когда он на Медном озере Веселого застрелил. Тот тогда возьми да подковырни его: «Ты волыной кого хочешь здесь попугать?». Тимур и стрельнул с метра, прямо ему в лоб.

— Для начала мне слегка надо понять — ты отвечаешь за своих?

— Отвечаю, — вынужден был согласно всем понятиям ответить Тимур. — Разреши? —Тимур потянулся к сигаретам.

— Без проблем, — безразлично ответил Беспризорник, мгновенно схватил огромную хрустальную пепельницу и жахнул ею по кисти Тимура. Кисть распласталась по полировке, разделилась надвое и стала похожа на плохо отбитый кусок стейка.

Тимур не отдернул то, что было рукой. Он почти ударился от боли головой о столик и гулко зашипел.

И тут, как на ринге, когда хлоп — и коленки сами подгибаются. Сироп с грохотом летит с мощным стулом на пол. Кружка пива едет боком, разливая все по столу, а зеленый горошек оказывается у Эдика на брюках. Будто со стоп-кадра на ускоренную перемотку нажали.

У Эдика зрение проснулось. Медленно отодвигаясь от стола, он для виду потихонечку начал отряхивать одежду. На фоне опрокинутой снеди увидел упругую спину, а по движениям понял, что Сиропа душат. А во главе стола нарисовалась фигура. Она гаркала: «Сидим ровно, мыши».

С положения сидя, вскакивая и бросая все тело вверх, Эдик засадил не кулаком, а открытой ладонью ему в подбородок. Получилось страшно. Фигура чуть не откусила язык, чуть встав на пятки, чуть сделав шаг назад, и рухнула.

Второй удар Эдик нанес уже по тому, кто поставил коленку на грудь Сиропу. Тут влепил в ухо, немного сзади. Этому тоже хватило раза. Он мягко лег на Сиропа. Тот юрко выбрался, по-крестьянски обтер рукой рот и с размаху с нескрываемым удовольствием ударил лежащего ногой в голову. Даже тот, кто не видел соединение носка его кроссовки с черепом, понял — это серьезно.

— Ну чо?! Лохи печальные, барыге своему передайте, чтоб вазелином запасался, — в принципе объяснил Сироп ситуацию, наклоняясь над тем, кто сник первым.

Этот с кровью за щеками уполз сам, за вторым вызвали врачей.

Эдик первый раз дрался с гражданскими кость в кость. Раньше бывало, но он всегда старался попадать по бокам. Странно, но усталость исчезла. И ничего он не стал говорить вечером Сиропу. Хотя из заведения им донеслось, что приезжала советская милиция, а тот, кого ногой, — совсем тяжелый. А то, что в «Жигулях» никто ничего не видел, так это и не обсуждалось. Это сам Сироп потом в ночнике первый начал выделываться.

— Когда бегемот этот меня чуть не раздавил… Хорошо, рядом Эдик. Три удара — и два хирурга при деле, — с гоготком поливал Сироп, не скрывая налившегося флюса на верхней губе и демонстрируя ссадины на шее.

Эдик уставился на Сиропа. Еще немного послушал и как бы вскользь сказал:

— Да ладно, пару раз ткнул.

— А с ноги как ты его убрал! — почти криком добавил Сироп.

Эдик развернулся к стойке.

— Извини, как тебя зовут? — спросил он бармена.

— Можно Саша, — уверенно ответил буфетчик.

— Паша? — сквозь музыку перекрикнул Эдик.

— Саша, Саша.

— Александр, на минутку приглуши магнитофон, пожалуйста.

Всем вокруг стало заранее неловко.

— Сироп, как же так? — произнес Эдик, четко смотря глаза в глаза.

Никто ничего не понял, поняв что-то.

Затем Эдик встал и ушел. Сироп потом еще пожал плечами: мол, что это он? Они иногда встречались, Эдик подавал ему руку, но показательно сухо.

А Эдик оказался невезучим.

Вскоре он женился на красавице, она быстро сбежала, оставив ему ребенка. Эдик пошел в гору, стал во главе сурового коллектива, а к сыну очень внимательно относился. Даже нанял для него преподавателя из Академии художеств. Было красиво, как на набережной при мольберте пацана учит взрослый мастер, а в десяти метрах припаркован тонированный джип прикрытия. На всякий случай с двумя братанами.

Теперь все забыли, как он с сыном ехал на озеро купаться, а возле железнодорожного переезда их обоих расстреляли. Когда хоронили вместе, то ребенок лежал в закрытом гробу. Так ему перепало. Тогда это тоже многих покоробило.

В большой город он приехал в семнадцать. Если когда-то отец из села уезжал на учебу в сапогах, то тут Коля нарисовался в дешевом спортивном костюме и джинсовой куртке. Он понимал, что хотел. А хотел он влиться в братву, так как в его поселке городского типа крышевать можно было только женскую баню.

Где здесь нужные спортзалы, Коля еще не знал, поэтому в первый же вечерок припарковался в баре. Повезет, так на то они и люди — заметят.

На дверях между ярким будущим и Колей предстал вышибала Кочубей. Он только на днях ушел с ринга насовсем. Ему вручили приемник с гравировкой. Просто Кочубей понял, что победы не влияют на вкус «Мальборо». Зазнавшихся лупил он хлестко, но без остервенения.

— Красный свет, дороги нет, — уперся Кочубей своей левой рукой в косяк, преграждая путь.

— Не знал я, что у вас гаишники на воротах, — уверенно парировал Коля.

— Ты меня ментом, что ли, назвал? — Кочубей слегка подтянул к плечу правую руку.

— Ты сам сказал.

— Тебя как зовут-то, чудо бесстрашное?

— Меня не зовут — я сам прихожу.

— Тянет по улице поговорить? — иронично оскалился Кочубей.

— Если как равный с равным — готов. И прямо здесь.

— Ладно, все вижу. Проходи за так и прямо сейчас, — улыбнулся Кочубей и уже в спину Коле добавил: — Смотри, места тут тихие.

Кафе называлось «Уют», а между своих — «Убьют». Бармен, бывший мясник, порой вырубал музыку дискотеки, брал микрофон и оглашал: «Товарищи поклонники динамовской школы бокса! Для вас площадка всегда открыта на первом этаже у гардероба».

— Если что — кричи, — в благодарность, но не оборачиваясь, поднял руку Коля.

Ведь это все филологические тонкости, не поддающиеся переводу. Скажи Коля: «Если что — сам кричи» — и получил бы с ноги по пояснице. Сегодня эта наука позабыта. Язык стал сладкий и дешевый. Из него выветрился шарм риска.

У Коли не было особых денег, и заказ замер на чае с лимоном.

— Все? — чуток высокомерно спросила официантка.

— Все — это когда в ноздрю гвоздь вгоняют, — ответил Коля, засветившись своей с первого вздоха кислородом феноменальной улыбкой, за которую всю жизнь его обожали бабы.

Наташа что-то учуяла и решила повременить с хамством.

В принципе «Уют» был уже близок к разгару непотребства. Коля подошел к девахе. Она наклонилась над стойкой бара, и ее бюст он смоделировал по сочной заднице в обтягивающей короткой юбке. Мало ли что Коля думал, — надо признать, что после много таких он повидал, но ни разу не позволил себе шлепать по ним ладонью.

А в тот час по сравнению с ее великолепиями его спортивные шаровары, действительно, смотрелись по-сельски. И ломщик Саша-Лева не смог устоять.

— Эй, колхоз «Большое дышло»! — крикнул Лева, уловив музыкальную паузу.

Коля услышал, но воспитанно не шелохнулся. Там, откуда он родом, на «эй» не оборачивались.

— Ничего себе манеры! — оскорбился невниманием Лева, которого принимали все катраны города, кто славился сумасшедшей бильярдной кладкой.

Коля развернулся и пошел к своему столику. Он уже все решил. Жертва сама наплывала на его биографию.

Лева подскочил и догнал Колю уже присевшего. Воткнув обе руки в стол, Саня, за которым наблюдала вся фартовая публика, зашелся от злости:

— Чучело, тебе зубы не жмут?

— А ты стоматолог? — глядя глаз в глаз, ответил Коля.

Лева в пылу не срисовал опасность и только и успел, что протянуть пятерню к его лицу.

Вилка, которую Коля аккуратно взял со стойки, вошла в Левину сытую щеку, пробив десну и покорежив зуб. Вилку Коля выбрал из пластмассового стакашка. Оттуда торчали и алюминиевые, а он прихватил стальную. Кусок прибора свисал с морды Левы, а Коля добавил еще пальцами в глаза. Лев встал колом. Короткий тык ладонью ему под подбородок. Игровой опрокинулся. Затылок щелкнул о затертый паркет.

В тот день Жаконя уже час раскачивался на качелях детской площадки напротив парадной Носорога. Но вышел он с сынишкой лет пяти.

Жаконя медленно встал, снял куртку и обернул ею руку с ТТ. Куртку он купил заранее, дешевую, зная, что обгоревшую тут же скинет со стволом рядом с трупом.

Пацана Носорог вел за руку, внимания на Жаконю не обратил и через метров тридцать превратился в примитивную мишень. Подходи и бей в затылок, не забрызгайся.

В этот момент паренек вместо того, чтобы обойти лужицу, подпрыгнул и двумя ногами встал на воду. А папа вместо того, чтобы по-родительски одернуть, вторым номером подпрыгнул и сделал то же самое.

Их спины с великолепным настроением удалялись, и Жаконя пошел в обратную сторону. Он брел и думал о свитере ребенка — надо Сашке такой же подогнать. Сашка был сыном женщины, с которой тогда он жил.

Своим Жаконя объяснил, что Носорога встречала машина с двумя телами. Что пальнуть он мог, но трех бы все равно не положил, а оставшийся точно срисовал бы его, и тогда не миновать им пальбы. Его осторожность оценили.

Но пока караулили Носорога по другим точкам, он залетел в очень неприятную историю и ушел в бега. Вопрос с дискотекой решился сам собой, так как его люди не смогли удержаться на правильном разговоре.

Пройдет много лет, и Жаконя расскажет, как на самом деле случилось тогда возле парадной.

Его до сих пор мутило, как Серый на той стреле будто с ума сошел. Встретились с братвой за какую-ту муку. Чуть ли не с улыбками, а он ждал, что ли, момента. Что его клюнуло? Но после чуть грубой фразы «А ты что, опасаешься губы прикусить?» Сергей отошел, достал автомат из багажника и чуть своих не зацепил. Всех четверых — в мясо. А потом шагнул к их джипу и туда засадил остальное. А там девчонка сидела. Ту вообще ну просто по бесу угробил. Фара кровь видел, но на всю жизнь ему запомнилось, как она металась по салону.

На этот раз Сергей поехал с обиженным коммерсом в ресторан «Дельфин». Дело было плевое — зайти к директору, показать себя и в двух словах объяснить, что будет, если он не прекратит шалить с выплатой за продукты. Долг был небольшой, но раз кооператор их просит, надо держать услугу.

Пока ехали, как всегда, между правил, пару раз крепко притормозили, и в бардачке стукнулся о пластмассовые стенки Макаров. Сергей вспомнил, потянулся, вынул и засунул себе.

— Сергей, может, не надо? — в ужасе произнес его спутник.

— Мне как-то во дворе один мудрый человек сказал: «Жизнь штука лютая: упал — все», — философски объяснил водитель и добавил: — Твое дело спокойное: я спрашиваю, а ты только гривой кивай.

Сергея понесло сразу. Как вошли, так развалившийся на дорогом кресле директор не изменил положения своего тучного тела.

— Слышь, бегемот, подберись, когда к тебе люди пришли на разговор, — предупредил Сергей, подтаскивая себе стул, стоящий у стенки.

— А… — вальяжно протянул директор. — Пацаны этого плаксы…

Сергей, еще не присев на стул, выдернул Макаров, ловко перевернул его так, что рукоятка стала кастетом, перегнулся через стол и влепил рукоятью директору в лицо.

Такое бывает редко, но в момент удара рука его сжала Макаров сильнее, один из пальцев потянул за курок, и пистолет выплюнул пулю. Это бывает раз на миллион, но свинец из ствола, обращенного назад от директора, попал в лицо коммерсанту, с которым приехал Сергей.

Мужчина удивленно рухнул.

— Елки-палки! — выдохнул Сергей. Сама же фраза была очень необычна для него, а тем более в такой ситуации.

— Давай порешаем, — почти прошипел директор, даже не дотронувшись до носа, который был вбит. Слова, действительно, не те.

Сергей грустно посмотрел на распластавшегося по коже кресла директора, поднял руку и выстрелил. Тоже в лицо или опять в лицо — это как хотите.

Вечерком Фара перед разговором с Сергеем себя настраивал. А парни сели за стол заряженными. Сергей, можно сказать, с энтузиазмом, честно рассказал, как оно все вышло.

— А его зачем? — не выдержал один из собравшихся после того, как все уже наудивлялись.

— Так справедливо по отношению к нашему.

— Ты что творишь? — в общем, это было и началом, и концом разговора.

Стиль в него въелся еще в ленинградских проходняках. Там ведь если мальчишка не носил правильно кепку и не умел в мгновение сплевывать через зуб, сочные девчонки с ним не играли.

Это как у черных. Они не верят, что белый способен играть блюз.

Вот и в этот раз ему стилист из самой моднючей галереи принес кулек. На строгие пачки важных бумаг ему их и разложили. Чуть согнувшись, молодой человек ласково перебирал особыми словами. А Александр Сергеевич поймал себя на том, что сейчас купит, наденет, разозлится и выкинет обновку прямо на ходу из окна «Мерседеса».

— Извини, тебя как звать?

— Антон, — ответил чуть в нос посыльный, улыбнулся и стал чуть выше.

— Антош, параша это все. Вот тебе сотка зелени за хлопоты и разбежались.

Юноша в обтягивающих джинсиках, каких не купишь в палатке у мигранта, ушел пораженным. Его так резанула эта «параша» на фоне огромных авторских черно-белых фотографий с одной ажиотажной выставки, что висели на стенах.

Александр Сергеевич продолжил дальше заниматься организацией детского турнира по хоккею. А это десяток команд, размещение, культурные мероприятия, наконец. Это не было послушанием от власти. Ему как знатному бизнесмену было важно самому. Но к пацанам на поздравление он хотел прийти в настоящей пацанской кепке. Примерно в такой, какой тогда и настрелял себе имя.

Четверть века назад Саня, которого вся братва знала как Джонни, приперся на ночную дискотеку. На воротах его остановили спортсмены, мол, мест нет, но можно за небольшую мзду исправить ситуацию. Джонни себя считал равным и полез на рожон. Он смог подняться с мраморного пола минуты через две.

Вернулся через час.

Подкатив на «девятине» с длинным крылом цвета морской волны, Джонни с двух рук начал лупить по вышибалам, стоящим возле входа с большим самомнением, — с двух рук, с двух стволов. Вышибалы уворачивались и еле вползли за дверь. Когда случайно подкатил милицейский газик, Джонни раза четыре шмальнул и по нему. Менты сначала залегли, а когда вспомнили о Калашниковых, Джонни уже укатил, да еще с музыкой, вырывающейся из его салона.

Кстати, орала тогда «Видно, не судьба, видно, надо мной посмеялся ты».

Шуму и без нее было много. Но рейтинг Джонни подскочил как при панике на бирже. Один из авторитетных людей тут же пригласил его к себе в коллектив.

И все тут забыли, отчего его прозвали Джонни. А потому, что он постоянно напевал свое любимое «Johnny, о! E…». Не зная, что при переводе вторая строчка звучит понятийно — «Ты знаешь, что нужно делать». А потом: «У тебя есть своя манера и стиль».

Но, несмотря на историческую правду, что бил он с двух пистолетов ТТ, ребрендинг интуитивно прошел верно с точки зрения афиши к блокбастеру. Теперь он стал Джонни Два Нагана.

Вот на одной из стрелок его слава, которая бежала впереди него, и позволила отжать пока тогда никому не нужную, но огроменную промышленную площадку.

После было много всего.

Его, наконец, взяли за пальбу по служебной машине, а когда он вышел, то вся его стая пала смертью в великой междоусобной войне. Промка оказалась золотая. Он ее продал по рынку, стал очень даже мультимиллионером и не ссучился. Сидит в достойном офисе, любит вырывать у администрации лед для пацанов. Иногда бодается с конкурентами.

Дружик спустился и пошел посередине дороги к шлагбауму. Блестящая черным машина практически толкнула его в ноги. Водитель раздраженно нажал на сигнал. Дружик сделал вид, что испугался неожиданного. Дернулся, будто шарахнулся, уронив сумку. Пока в салоне потешались, он покопошился в лежавшей поклаже. И развернулся, как хороший танцор на паркете.

Сначала двумя короткими очередями Дружик стер смешливых на передних сиденьях. Сделав быстро шага три и зайдя сбоку, положил пуль десять в человека на заднем сиденье. Ему показалось, что первая пуля отскочила от стекла. «Не может быть», — пробежало у него в голове.

Аккуратно убрав автомат, он начал удаляться. Господин наемник знал, что пара сторожей уж точно выбежала из будки и сверлит глазами его спину.

— Телефон — ноль два!!! — крикнул Дружик прямо перед собой.

Обернув угол дома, собирался войти в парадную, откуда заранее рассчитал забраться в подвал, снять с себя яркие накидки, отвязать породистого щенка и с ним уже вновь вернуться на место, изображая зеваку. Его прогонят, а он, безусловно, простовато так уйдет.

В этот момент Дружику бросилось в глаза желтое пятно на бизнес-центре. Домина стояла серая, пустая, и горела только этим. Будто всматривалась.

С тех пор он, как ехал мимо, так и смотрел на покойную ограду, вывеску белого мрамора, на приготовленные куски гранита, на уже выполненные надгробья. Тресю смущало только название фирмы. Он интуитивно догадывался, в чем смысл вывески «Ритуал», но считал такое слово сложным, как вышивка пальмы на кармане пиджака. Вот недавно на их рынке торгашка попросила его придумать рекламу для ее нового овощного лотка, так Треся постоял с секунду и надоумил: «Помидор имеет витамин». А когда намалевали — народу у нее было поболее, чем вокруг. А вы говорите...

Тут, у кладбища, он еще, конечно, сомневался — самому ли предложить или подождать, когда спросят. У Треси была заготовка. В голове сидела такая строчка — «Готовь памятник живым». Когда он это придумал, то даже немного разволновался за рулем под Жанну Агузарову. В той песне «Одинокий Сергей» ему больше всего любилась фраза «верхом на осьминоге».

Сама же концептуальная идея о себе родилась, будто у творческих людей, — случайно. В тот раз он поприсутствовал на разговоре между своими и братвой Хамсы. Терли за одного коммерсанта, что ходил под ними и прилично задолжал купцу Хамсы. В принципе, никто и не отворачивался от долга. Треся с парнями только постоял рядом, чтобы директора случаем не порвали. Деньги признали быстро, попросив отсрочки на пару месяцев.

— Кто отвечает? — спокойно спросил Хамса.

— Я отвечаю, — ответил старший Треси по прозвищу Лимонад.

И тут неожиданно один юркий паренек Хамсы чуть не взвился.

— А мне, может, уже не к спеху будет. Меня, может, через неделю завалят. Я сейчас хочу чего-нибудь из денег, — разбил он этим заявлением все мирные договоренности и нервно закончил: — Уже!

— Что скажешь, Лимонад? — улыбнулся Хамса.

— Скажу, что его долю я отдам прямо сейчас.

На Тресю это произвело впечатление. Он понял, что тот, которого скоро убьют, — прав. Треся ехал обратно, и внутри него сильно всплыло необычное слово — «мудрость». Он даже пошел дальше, додумавшись сам, что мудрость — это совсем не ум, а что-то большее. Треся представил, что его просят сравнить мудрость и ум. Причем просят не свои, а будто учителя в школе. Он бы так объяснил: «Ум — это когда заходишь в комнату, а там много полок с книгами, а полки на стене повешены в шахматном порядке. А мудрость — это когда шкаф с книгами один, и огромный».

Когда же по левую руку он в сотый раз увидел свою ритуальную контору, то и повернул руль налево. Во дворике никого из клиентов не было, а пила по камню звучала прелестнее. Он сел на чистое поваленное бревно и стал слушать. Мастер повернулся, увидел позу Треси, выключил станок и внимательно спросил:

— Что-то худое случилось у ваших?

— Памятник хороший нужен, — задумчиво произнес Треся.

— Давай обсудим, — ответил дядя Миша и, видя необычное настроение молодого бандита, присел рядышком.

— Да ладно, бывает, — постарался успокоить его взрослый человек. — Вы же сами выбрали эту дорогу.

— Вот и я о том же, — кивнул Треся.

Когда мастер понял, что пока никого не убили, он по-другому посмотрел на собеседника. И было в этом взгляде уважение. Дядя был начитан, а когда-то добрался до третьего курса Академии художеств. У него пронеслись ассоциации с кодексом самураев. Но он не это вымолвил.

— Сережа, и какую эпитафию выбьем на мраморе? — спросил, успев проглотить «тебе».

— Не надо, не люблю я этих украшений, завитушек. Я что, артистка? — скривился Треся.

— Тогда дай запишу твои данные, — улыбнулся мастер.

— Не надо. Я что, ученый, чтоб меня все читали?

— Тоже верно, — согласился дядя Миша.

Помолчали. Оба скурили по сигарете.

— Да ты бери, — протянул Треся редкую пачку «Мальборо» в мягкой упаковке. — Я себе еще… отберу.

— А давай просто напишем — «Здесь спит правильный пацан Треся», и всё. Только ты красиво напиши. Тогда и ставить дату не надо будет, — гениально придумал юноша, когда-то зубривший перед финалом в Будапеште гимн Союза Советских Социалистических республик, чтобы весь стадион видел, как он единственный поет до конца.

— Серега, ты на картинках пирамиды египетские видел?

— Конечно.

— Как ты думаешь, на них где-нибудь написаны имена фараонов?

— Хеопсов?

— Хеопсов, — согласился дядя Миша.

— А зачем? И так все знают.

— Вот и я о том.

— Так что? Вообще ничего не писать?! — изумился Треся.

— Зачем? Пирамиду мы с тобой не сдюжим. А если не растекаться мыслью по камню? А только так — «Треся». И всё.

— Здорово, — по-детски дошло до Треси. — «Треся и всё».

— Нет. Просто «Треся», — поправил его мастер.

— Нет, нет, так лучше, так лучше, я знаю. Сделай «Треся и всё».

Миша удивился, потому что предложение Треси было реально забавнее его минимализма. На том и порешили.