Читайте также:

Мы вновь возвращаемся ровно на одно столетие назад, в октябрьский Петроград 1917 года. Внешне никаких глобальных изменений в городе не наблюдается — все те же очереди за продовольствием, цены стремительно растут, граждане официально провозглашенной в сентябре Российской республики пытаются привыкнуть к керенкам, новым денежным знакам, о которых к октябрю месяцу уже сочинено множество анекдотов и злых газетных фельетонов.

На этот раз местом для прогулки мы выберем Лафонскую площадь перед главным зданием Смольного института благородных девиц — в 2017 это площадь Пролетарской Диктатуры, а тогда она носила имя Софи де ла Фон, более известной как Софья Ивановна де Лафон, занимавшей должность начальницы Императорского воспитательного общества благородных девиц еще во времена Екатерины II.

Здание Смольного института вполне узнаваемо, только оно не привычного нам желтого цвета, а мышино-серое с белыми колоннами и тускло-золотым имперским орлом на фронтоне. Пропилеи, два пятиколонных портика-павильона, оформляющие парадный въезд в Смольный, разумеется, отсутствуют — их возведут только в 1923 году. Через пять лет после революции здесь обустроят регулярный парк с цветниками и фонтанами, а пока Лафонская площадь выглядит не слишком привлекательным пустырем. Чахлые деревья и кусты можно увидеть только перед фасадом Смольного, обнесенного низенькой решетчатой оградой — парк для прогулок воспитанниц находится с другой стороны здания и прилегает к Неве.

Главный корпус был построен в 1806-1808 годах архитектором Кваренги рядом с комплексом Воскресенского девичьего Смольного монастыря XVIII века, и по тем временам этот район считался даже не окраиной Петербурга, а выселками. В допетровские времена тут находилось новгородское село Спасовщина. Шведы, выстроившие на противоположном берегу Невы крепость Ниеншанц, возвели на месте будущего собора форт Сабина, а затем Петр Великий устроил в этом живописном месте загородный «Смольный дом» для своей дочери Елизаветы Петровны...

Комплекс Смольного института, пустовавший с весны 1917 года, идеально подходил для размещения в нем крупного учреждения и обладал полной инфраструктурой общественного здания: в южном флигеле находились обширная кухня, столовые и хозяйственные помещения с конюшней, в северном — жилые помещения для преподавательниц, скромные, но вполне удобные.

Новая жизнь началась для Смольного в конце июля 1917 года. После Июльских дней и неудачной попытки мятежа анархистов, недальновидно поддержанного большевиками, Петроградский совет рабочих и солдатских депутатов, прежде оспаривавший монополию на власть у Временного правительства, переживал упадок влияния, что сказалось и на его дислокации. Ранее Петросовет заседал в «центре русской демократии», Таврическом дворце, но премьер-министр А. Ф. Керенский, решивший потеснить политических конкурентов, решил выселить Совет с глаз долой — «временными» было объявлено, что Таврический нуждается в ремонте и благоустройстве перед Учредительным собранием, а посему Петросовету настоятельно рекомендуется убраться подобру-поздорову. Куда? Благоволите, вот вам брошенный прежними владельцами Смольный институт.

Эсеро-меньшевистские депутаты во главе с председателем исполнительного комитета Н. С. Чхеидзе повздыхали, сложили в портфели бумажки, забрали пишущие машинки, барышень-секретарш и отправились в Смольный, благо недалеко — всего-то километр двести метров от Таврического...

Не обошлось и без скандала в прессе, особенно праволиберального толка. Л. Д. Троцкий в книге «История русской революции» вспоминает:

Как такого рода «возмущения» и пафосные разговоры о «защите высших ценностей» известны нам и по нынешней эпохе, не правда ли?..

* * *

Тем временем ситуация как в стране в целом, так и в Петрограде становилась уже не просто критической, а близкой к всеобщему и неудержимому обвалу, благодаря абсолютной политико-экономической импотенции Временного правительства.

Выше мы упомянули о керенках — «временных деньгах Временного правительства», но известно, что во времена перелома и кризиса не бывает ничего более постоянного, чем временное. Керенки не стали исключением. Вспомним слова Талейрана — это было хуже, чем преступление, это была ошибка.

Впрочем, экономический обвал начался еще в 1915 году и был усугублен в 1916. Государство включило печатный станок задолго до Февральской революции, поскольку никакие другие меры не могли компенсировать запредельных расходов на Первую мировую войну. Причин бюджетного дефицита было множество.

Облигации внутренних займов 1914 и 1915 годов под гарантированные 4 и 5 процентов годовых (номинированные в золоте) приносили владельцам чудовищные убытки еще при старом режиме — только в 1915 году инфляция составила 30 процентов. Казна ежегодно недополучала миллиард рублей от винной монополии — сухой закон. Таможенные сборы с началом войны резко упали, из-за падения производства сокращались налоговые поступления.

А еще требовалось платить пенсионы семьям из-за призыва кормильца на войну, из обращения исчезали не только золотые и серебряные, но даже медные монеты — их население придерживало «на черный день», пока что плохо осознавая, что таковой давно настал...

Временное правительство, осознавая, что денег не просто не хватает, а они напрочь отсутствуют, не нашло ничего лучшего, чем включить печатный станок прямиком с 4 марта — до 6 октября 1917 года эмиссия составила 16,5 миллиардов рублей. Стоит напомнить, что до начала Первой мировой войны в обращении находилось 1,63 миллиарда рублей, в ходе войны царским правительством было выпущено ассигнаций еще на 4 миллиарда, серебра и меди в обращении было на 142 миллиона рублей.

26 апреля 1917 года «временными» выпускаются в обращение кредитные билеты нового образца в 250 и 1000 рублей — номиналы ранее невиданные, самой крупной купюрой времен империи была пятисотенная, «петруша» с портретом Петра Великого. Особого доверия в народе эти кредитки изначально не вызвали, из-за гиперинфляции их старались побыстрее сбыть с рук, а старые «романовские» ассигнации припрятать.

Но тут правительство Керенского подстерегла новая неприятность, им же самим и организованная. Август 1917 года, урожай, время хлебных госзакупок — изобретенная еще при Николае II и продолжавшаяся при «временных» продразверстка не работала, крестьянство придерживало хлеб в ожидании «настоящей цены». Что делать? Верно — необходимо популистское решение! Власти объявляют о повышении закупочных цен на 100 процентов! Какая неслыханная щедрость!

Простите, но где взять столько наличности? Верно — напечатать! Однако здесь, как говорится, был тонкий нюанс — старые «романовские» ассигнации отличались сложностью в изготовлении и длительным процессом печати во избежание подделок. Требовалось резкое упрощение технологии. Выход нашли быстро. Имелось оборудование для печати т. н. марок консульской пошлины — эти марки имели размер больший, чем обычные почтовые, 5,6 см на 4,35 см. Достаточно изменить клише 10-рублевой марки, убрать имперского орла, заменив его на эмблему Временного правительства (этого «бройлера» мы до настоящего времени можем наблюдать на современных купюрах РФ) и напечатать одновременно 40 штук в листе номиналами по 20 и 40 рублей, для покрытия дефицита денежной массы в обращении.

Стоит ли упоминать о том, что эти «марки» не подделывал затем только ленивый?..

Беда была в том, что у государства уже не было никакого «достояния» — Российская республика благодаря тотальной некомпетентности властей сделала последний шаг в пропасть, и окончательный крах был лишь делом времени.

Хуже другое: Временное правительство начало оправдываться за свои действия, показав народу слабость, а народ не прощает слабости власти. «Вестник» номер 158 жалобно сообщает:

Как мы видим, пошли отсылки к «злонамеренным людям, пробравшимся из неприятельских стран», — виновны враги! Тем временем в Петрограде государственные служащие отказываются получать жалованье керенками, Финляндский банк их не принимает, а железнодорожное ведомство не желает брать «казначейские знаки» в качестве оплаты за билеты на поезда. И так повсеместно.

Все это происходит на фоне усиливающегося продовольственного дефицита, карточной системы, дезорганизации и хаоса на железных дорогах, падения производства, забастовок и прочих признаков тотального распада и кризиса, выхода из которого не было.

Главное требование народа «Земли, хлеба и мира!» правительство продолжало игнорировать. Лев Троцкий в своих мемуарах не без доли поэтичности отмечает: «Четвертое Временное правительство, возникшее после самого долгого (Корниловского) кризиса, неспособно было уже ни на что. Едва родившись, оно умирало и с открытыми глазами ждало своего могильщика».

* * *

На фоне этих безрадостных событий практически никто не замечал, что в партийной организации РСДРП(б) ведется тихая, но кропотливая и весьма напряженная работа — партия новой революции готовилась взять ответственность за будущее на себя.

После взятия немцами Риги 6 сентября 1917 года Петроград находился под прямой угрозой германского удара — рассматривался вопрос о переводе в Москву государственных архивов и переезде в Первопрестольную Временного правительства. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов принимает предложение меньшевистской фракции о создании Комитета революционной обороны, который должен будет координировать защиту города от немцев не только силами гарнизона, но и с помощью вооруженных рабочих.

Владимир Ульянов-Ленин возвращается из Финляндии в Петроград 7 октября и остается на конспиративной квартире в рабочем районе Выборгской стороны на Сердобольской улице. О его местонахождении знали лишь хозяйка квартиры, Маргарита Фофанова, Надежда Крупская, сестра Мария Ульянова и особо доверенный связной Эйно Рахья. Связь с Центральным комитетом РСДРП(б) поддерживалась ежедневными письмами.

Именно в квартире на Сердобольской Ленин пишет Резолюцию о вооруженном восстании, окончательно принятую на заседании ЦК 10 октября 1917 года. Приведем ее полностью:

Да, Ленин действительно верил тогда в «мировую революцию» (и заблуждался), но ключевые слова здесь совсем иные — «несомненное решение <...> сдать Питер немцам». Как мы говорили выше, возможность эвакуации Временного правительства в Москву рассматривалась. В связи с почти безнадежной ситуацией на фронте возможность захвата Петрограда германской армией была вполне реальна. В случае оккупации города немцами все планы большевиков рушились, а перспективы русской революции становились до крайности туманными или вовсе безнадежными.

В историческом заседании ЦК приняли участие сам Ленин, а также Свердлов, Сталин, Дзержинский, Троцкий, Урицкий, Коллонтай, Бубнов, Сокольников, Ломов — они голосовали за резолюцию. Против выступили Каменев и Зиновьев, мотивировав свое решение следующим образом:

«...Мы глубочайше убеждены, что объявлять сейчас вооруженное восстание — значит ставить на карту не только судьбу нашей партии. Но и судьбу русской и международной революции. <...> Шансы нашей партии на выборах в Учредительное собрание превосходны. Влияние большевизма растет. Целые пласты трудящегося населения только еще начинают захватываться им. При правильной тактике мы можем получить треть, то и больше мест в Учредительном собрании».

(«К текущему моменту», Л. Каменев, Г. Зиновьев, 11 октября 1917, газета «Новая жизнь»)

Ленина треть мест в Учредительном собрании не устраивала. Всё или ничего! Троцкий, всегда имевший собственную позицию, предлагал перенести восстание на более поздний срок, до II Съезда Советов, но к нему не прислушались.

* * *

Полковник Н. Романов, находящийся в ссылке в Тобольске, 10 октября 1917 года записывает в дневнике: