В личных документах жителя Российской империи не было графы «национальность». Вместо нее указывалось вероисповедание.

До 1917 года отказ от религии был невозможен, потому что по российским законам состояние вне религии было недопустимо. Более того, в какой религии человек рождался, в той и жил, не имея возможности ее поменять, кроме как на православие.

Для православного смена религии — уголовное преступление. А совращение в другую веру каралось уголовным преследованием — и того, кто перешел, и того, кто совратил. Это правило сложилось исторически. Потому если православная хотела выйти замуж за лютеранина, он должен был принять православие. После 1907 года этот закон был отменен, правда, ребенок в таком браке все равно записывался православным.

Кризис — так можно определить отношения между обществом и Православной церковью перед революцией 1917-го.

А начался этот религиозный слом не с большевиков и не во время Первой мировой, а гораздо раньше.

В Историческом архиве есть «Фонд секретных донесений архиереев Святейшему Синоду». Этот архивный фонд содержит отчеты епархий. По ним становится ясно, что еще до всяких большевиков, начиная с первых лет XX века крестьянское недовольство церковью как институтом, владеющим землей, зреет и множится.

И как только возник повод, связанный с расстрелом 9 января 1905 года, по всем российским губерниям начался массовый захват церковных и монастырских земель и дележ их между крестьянами.

В начале XX века население в целом было религиозным и в подавляющем большинстве считалось православным, что, впрочем, не означало осмысленной веры.

Как правило, будучи набожным, человек относился к православию как к части некоего регламента, набору ритуалов, исполнение которых завещано отцами и незыблемо.

Иван Бунин писал в мемуарах: «Народ сам сказал про себя: «из нас, как из древа, — и дубина, и икона», — в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев».

Наивная вера легко меняется на наивный атеизм, как это и произошло с большинством крестьян.

Монархическая доктрина министра народного просвещения Сергея Уварова «православие, самодержавие, народность», высказанная в 1834-м, едва ли отвечала народным чаяниям уже задолго до 1917-го.

Деревня к попам любви не питала и никогда не забывала, что в прошлом Церковь не только освящала крепостное право, но и сама владела крепостными.

В многовековом конфликте между крестьянином и дворянином священник чаще всего оставался на стороне последнего. Уже этого было достаточно, чтобы крестьяне видели в попах угнетателей и врагов.

Неприглядный образ православного священника и монаха —невежественного и корыстолюбивого «попа» — утвердился в российском общественном сознании задолго до Октябрьской революции.

Религиозные гонения начались уже в Первую революцию 1905–1907 годов, когда начали разорять храмы под лозунгами «Мы превратим ваши храмы в конюшни!».

Генерал Антон Деникин в «Очерках русской смуты» описал потрясший его эпизод. Один офицер после Февральской революции разместил свою роту в храме, устроив в алтаре отхожее место. Деникин пишет, что не удивляется тому, что нашелся такой негодяй, как не удивляется и молчанию начальства, — оно было затерроризировано Советами солдатских депутатов. Но его поразило равнодушие к осквернению святыни 3000 человек, с детства воспитанных в православии.

Временное правительство упразднило исполнение в армии религиозных обрядов. Если в Великий пост 1916 года численность исповедовавшихся и причащавшихся солдат достигала почти 100%, то в 1917 году она составила менее 10%.

Во время Первой мировой начался отказ солдат от исповеди среди крестьян-рядовых. До этого от исповеди массово отказывались рабочие.

Солдаты возвращаются в деревни, по преимуществу они не верующие, не хотят идти в церковь. Церкви пустеют, священник перестает получать деньги, но нужно креститься и венчаться — это традиция.

То есть церковь нужна для утилитарных нужд. Потому находят приходящих попов, желательно на несколько деревень и чтобы подешевле брал за требы. Крестьяне — подавляющее большинство паствы — были неграмотны.

К началу XX века Православная церковь раскололась на два лагеря: «консерваторов» и «либералов».

Либерально настроенная часть приходского духовенства была недовольна ролью Церкви в обществе, и с конца XIX века началось объединение сторонников церковного обновления.

Церковные модернисты выступали за пересмотр не только церковной идеологии, но и всего исторически сложившегося строя церковной жизни, требуя введения выборности церковных должностей, расширения прав белого духовенства и мирян в управлении церковными делами, регулярного созыва церковных соборов.

Назовем это первой генерацией обновленчества. Вторая возникнет в 1920-е.

5 сентября 1918 года Совет народных комиссаров принял постановление о красном терроре.

«Опричники расстреливают нас, как куропаток», — писал осенью 1918 года митрополиту Антонию (Храповицкому) патриарх Тихон. Тот самый, который предал анафеме «врагов истины Христовой», когда красный террор еще не начался.

Слова патриарха Тихона были расценены «контрреволюционными». Через два дня в Петрограде состоялся крестный ход в защиту Церкви, в котором участвовало более 50 000 человек.

Большевики в первые годы советской власти вели очень умную антиклерикальную политику (не путать с антирелигиозной). Христа не трогали, но враг был обозначен точно — поп, а точнее, Православная церковь как угнетающий институт.

Подобные манипуляции проворачивались ловко и умело с подготовленной публикой, если вспомнить, что крестьяне особо трепетным отношением к священникам не отличались. И выпады против попов (не против веры и Бога!) случались задолго до событий 1917 года.

Подобной пропагандой пламенел внук священника Виссарион Белинский, отчитывая Николая Гоголя в знаменитом письме.

Не все «неправославные граждане» в Российской империи были одинаково «не равны». Иудеи стояли на особом месте, вернее, не стояли, а жили — за чертой оседлости. «Черта постоянной еврейской оседлости» — ареал, открытый для легального и постоянного проживания в Российской империи иудеев.

Она была введена в самом конце царствования Екатерины II и существовала де-факто до 1915 года, де-юре — до 1917-го.

Вопрос отношения староверов к русскому самодержцу неоднозначен. Понятно, что богатые купцы и бедные крестьяне имели по этому вопросу разные представления.

Среди предпринимателей было немало староверов, и они хотели не только иметь капитал, но и влиять на принятие законов, которые бы помогали экономическому развитию и продвижению бизнеса.

Возможно, Николай II, будучи помазанником Божиим, верил в свою связь с народом и близость к оному. Именно при этом царе увеличилось количество канонизаций святых, почитаемых именно народом. То есть к зову родины Николай прислушивался, порой обходя мнение Синода. Однако в церковных кругах его рейтинг резко упал из-за Распутина, симпатия к которому царской семьи была сильной.

Первое обращение государю построить молельню было от калмыков. Строительство дацана шло не очень гладко. Возведение храма началось в 1909-м. Черносотенцы болезненно отнеслись к перспективе постройки буддийского храма вкупе с синагогой и строившейся мечетью. В этом видели чуть ли не попытку подорвать основы истинно русской веры.

Русские с мусульманами общались значительно больше, чем западноевропейцы, поэтому мусульмане в России никогда не воспринимались как «внешняя экзотика».

С кем граничила Российская империя? С мусульманскими странами. Соответственно, Россия всегда была заинтересована во взаимодействии с ними.

По словам Резвана, парадигма «жить вместе, оставаясь разными» служила, несмотря на зигзаги русской истории, главным цивилизационным элементом в нашей стране. Мусульмане появляются на Неве с момента основания Петербурга — татары участвовали в строительстве новой столицы.

В Императорской гвардии имелась специальная воинская часть, на три четверти сформированная из мусульман. В этот конвой входили эскадроны крымских татар, лезгин, черкесов, к религиозным традициям которых относились очень деликатно: молиться не мешали, свининой не кормили, чарку водки в «царские дни» заменяли чаем. В течение всего периода существования Императорской гвардии ее командование строго придерживалось принципа веротерпимости.

Эта позиция государства к мусульманам, полагает Ефим Резван, объясняется лояльностью самих мусульман к российскому государству. Однако Соборная мечеть появилась в Петербурге поздно — не без вмешательства премьер-министра Петра Столыпина, подписавшего в 1909-м резолюцию на ходатайство мусульман о строительстве храма.

В 1878 году великий князь Александр Михайлович Романов, будучи еще подростком, так описывает свои впечатления: «Мы остановились в Москве, чтобы поклониться чудотворной иконе Иверской Божией Матери и мощам кремлевских святых. <...> Иверская часовня, представлявшая собою старое маленькое здание, была переполнена народом. <...> Тяжелый запах бесчисленных свечей и громкий голос диакона, читавшего молитву, нарушил во мне молитвенное настроение, которое обычно навевает на посетителей чудотворная икона. Мне казалось невозможным, чтобы Господь Бог мог избрать подобную обстановку для откровения своим чадам святых чудес. Во всей службе не было ничего истинно христианского. Она скорее напоминала мрачное язычество. Боясь, что меня накажут, я притворился, что молюсь, но был уверен, что мой Бог, Бог золотых полей, дремучих лесов и журчащих водопадов, никогда не посетит Иверскую часовню.

Потом мы поехали в Кремль и поклонились мощам святых, почивавших в серебряных раках и окутанных в золотые и серебряные ткани. <...> Я не хочу кощунствовать и еще менее оскорблять чувства верующих православных. Я просто описываю этот эпизод, чтобы показать, какое ужасное впечатление оставил этот средневековый обряд в душе мальчика, искавшего в религии красоты и любви. Со дня моего первого посещения Первопрестольной и в течение последовавших сорока лет я по крайней мере несколько сот раз целовал мощи кремлевских святых. И каждый раз я не только не испытывал религиозного экстаза, но переживал глубочайшее нравственное страдание. Теперь, когда мне исполнилось шестьдесят пять лет, я глубоко убежден, что нельзя почитать Бога так».

В «Бесах» Шатов говорит: «Народ возношу до Бога. Народ тело божие... Только единый из народов и может иметь Бога истинного, хотя остальные народы имели своих особых и великих Богов. Единый народ-«богоносец» — это русский народ».

«Народ-богоносец», из самой толщи и гущи вряд ли бы понял гуманистический посыл героя романа Достоевского по очень простой причине. Крестьяне были неграмотны. Потому молитвы заучивались, а богослужение низводилось до уровня ритуала, сакральная суть которого оставалась непонятой.

Потому православие порождало суррогат в виде «православного суеверия», более понятного «ширнармассам».