ПоделитьсяСтрелок, устроивший бойню в гей-клубе в Орландо, был американцем - иммигрантом во втором поколении. В недавних терактах во Франции и в Бельгии участвовали дети мигрантов-мусульман. Есть ли закономерность в таких атаках на "новую родину" - "Фонтанке" рассказал востоковед Алексей Малашенко.
Омар Матин – 29-летний американец, родился в Нью-Йорке в семье этнических афганцев. В США получил образование, работал охранником, платил налоги. В ночь на 12 июня он пришёл на гей-вечеринку в ночной клуб Puls в Орландо (Флорида) с винтовкой и пистолетом, взял в заложники посетителей, убил 50 человек и 53 ранил. Его самого во время штурма уничтожил спецназ.
Через несколько часов ответственность за бойню поспешило взять на себя "Исламское государство" (в России признано террористической группировкой и запрещено). Кандидат в президенты США Дональд Трамп, известный своей антиисламской риторикой, повторил тезис о том, что мусульман нельзя пускать в Америку. Считается, что трагедия в Орландо добавит ему очков в президентской гонке.
NBC сообщает, что перед стрельбой Матин сам звонил в службу 911 и кричал о своей верности "Исламскому государству". Отец стрелка уверяет, что сын был "хорошим мальчиком", что его поступок никак не связан с его мирной религией, просто "мальчик" однажды увидел целующихся геев – и "был взбешён", но в семье не подозревали, какой "камень он носит в сердце". Однако бывший коллега назвал Матина "расистом – воинственным и "токсичным".
По информации BBC, Матин был известен ФБР с 2013 года. Его дважды допрашивали после "резких замечаний в адрес коллеги". Замечания были не просто "резкими": Матин хвастался, что связан с исламскими террористами. Однако реальных подтверждений связи ФБР, видимо, не нашло. Во всяком случае, Матин продолжал работать в крупной охранной компании, где имел дело с оружием. Впрочем, винтовка и пистолет, из которых он убивал людей, не были служебными, он их незаконно приобрёл незадолго до стрельбы.
Напомним, что в ноябре прошлого года в Париже во время терактов погибли 130 человек и 350 были ранены. В марте этого года террористы взорвали себя в аэропорту и в метро в Брюсселе, погибли 34 человека, ранены – больше сотни. Почти все предполагаемые организаторы и участники атак – молодые люди 20-30 лет, граждане Франции и Бельгии.
Есть ли связь между их происхождением и взглядами – или у террористов действительно не бывает вероисповедания? "Фонтанка" спросила об этом востоковеда, доктора исторических наук, профессора политологии, руководителя программы "Религия, общество и безопасность" Московского центра Карнеги Алексея Малашенко.
– Алексей Всеволодович, вот семьи с Востока приехали на Запад и получили пособия, их дети уже имеют западное образование, казалось бы – все интегрировались. Почему возникает такая проблема, почему они радикализируются? Или здесь нет связи?
– Это совершенно понятная ситуация. Можно интегрироваться, можно адаптироваться – если исходить из национальной идентичности, этнокультурной. Но вот что касается адаптации ислама – этого пока не получается. Есть масса примеров, когда люди даже в третьем поколении переходят на радикальные позиции. И с пониманием относятся к "Исламскому государству", к созданию халифата. Несмотря на то, что это даже не дети, а уже внуки тех, кто приехал в страну. Есть и те, кто в 70 лет переходит на такие позиции.
– Так почему это происходит с ними? В чём проблема?
– В том, что ислам не адаптируется. Невозможно мусульманина, с его менталитетом, с его психологией превратить в нечто абсолютно удобоваримое для европейской культуры. Когда-то считалось, что это возможно. Но выяснилось – это не так. Мусульманская религиозная идентичность практически не ломается.
– Так речь ведь не идёт о том, чтобы "ломать", им никто не мешает оставаться мусульманами…
– Мусульмане, живущие не на своей территории, не на "мусульманской" территории, привязаны к тем регионам, откуда они приехали, – это раз. Два – они привязаны к тем событиям, которые происходят в мусульманском мире, в данном случае – на Ближнем Востоке. И эти связи тоже определяют их поведение. Они разделяют идеи и ценности, которые продуцируются, в частности, на Ближнем Востоке. Это было и это будет. И думать, что вот сейчас начнётся какая-то ассимиляция… Ну, не получается. И вряд ли получится.
– Запад давно перешёл на понятие "интеграция", а не "ассимиляция", то есть они прекрасно могут оставаться вполне уважаемыми мусульманами, соблюдать традиции и так далее.
– Да, это так.
– Так почему "идентичность" принимает форму терроризма?
– Запад в принципе воспринимается с точки зрения ислама как "дар аль-харб" – территория войны. По исламскому концепту мир делится на три части: "дар аль-ислам" – территория, где есть ислам, "дар аль-харб" – территория войны, есть ещё "дар ас-сульх" – территория договора. И Запад сегодня в мусульманском мире воспринимается как нечто агрессивное. Как то, что пытается подавить ислам. То, что сейчас происходит на Ближнем Востоке, мусульмане иногда интерпретируют как войну против ислама, а не против террористов. Не все, конечно, в исламском мире тоже разные подходы. Но люди, которые устраивают теракты, интерпретируют именно так. А теракты – это, как они считают, наказание за давление на ислам. Так что удивляться нечему.
– Как же нечему? Если Запад этим людям так противен – гомосексуалы и всё такое, если он им враждебен, зачем они продолжают там жить?
– Конечно, на Западе жить лучше. Но это не главное. По мусульманской идеологии ислам – это конечная религия, в итоге весь мир должен стать мусульманским. Поэтому, помимо того, что на Западе лучше жить и есть возможность заработать, мусульмане рассматривают свой приезд ещё как некую форму, если угодно, продвижения ислама. Экспансии ислама. Сначала они приезжают за деньгами, за работой. Потом они ощущают себя большими мусульманами, чем те, кто остался на Ближнем Востоке. А потом они чувствуют, что сами они на Западе – "люди второго сорта". А ислам, как я уже сказал, для них – самый последний монотеизм, самая лучшая и самая совершенная из религий. А сами они, где бы они ни жили, продолжают чувствовать себя частью исламского мира. Вот тут и возникает конфликт: люди хотят жить так же хорошо, как на Западе, при этом ощущают себя частью ислама – "обиженного".
– Министр образования в Швеции, мэр столицы в Великобритании – мусульмане. То есть мы видим, что никто ислам не "обижает", ничто не мешает мусульманам на Западе получать образование и делать карьеру.
– А тенденций есть две. Одна – в том, чтобы каким-то образом наладить диалог. Кстати, тот же Садик Хан, мэр Лондона, приносил клятву на Коране. Вы можете себе представить, что мусульманин-мигрант становится мэром Москвы или губернатором Санкт-Петербурга – и клятву даёт на Коране?
– Как-то не очень.
– А вот на Западе такое возможно. И это – одна тенденция. Но сегодня куда более яркая и раздражающая – другая тенденция: вот эти самые исламисты, которые не хотят принимать западные традиции, западную культуру, а хотят наказывать тех, кто, с их точки зрения, давит на ислам.
– Не хотят принимать – или не могут? Может быть, радикализируются мусульмане, лишённые тех возможностей, что есть у других? От этого у них возникает что-то вроде комплекса неполноценности – и тогда…
– Правильно, правильно! Только это – одно и то же: "не хотят" и "не могут". Я ведь как раз сказал, откуда берётся этот комплекс неполноценности: ислам – самый последний и лучший в мире монотеизм, а по всем остальным параметрам, экономическим, политическим и культурным, мусульмане проигрывают. Ведь не они делают компьютеры и самолёты? Не они. И в этом проблема. Начинается поиск "исламской альтернативы": давайте жить по-исламски.
– Такое ощущение, что в последнее время проявления такого "комплекса" стало как-то больше. Это потому, что мусульман на Западе стало больше, потому, что ИГИЛ появилось, или потому, что молодая религия развивается?
– Эта тенденция возникла ещё в 1970 годы. И тогда про неё говорили, что пройдёт, как детская корь. Когда в Иране произошла исламская революция – исламская, не какая-нибудь! – все говорили: ну, это так, исключение, один-два года – и образумятся. А они существуют до сих пор. Когда появилась "Аль-Каида", говорили: ну, это террористы, их можно забить. То же самое говорили, когда появились талибы. В этом году, 29 июня, мы можем отметить вторую годовщину "Исламского государства". Когда оно появилось, тоже говорили: это так, это пройдёт, это случайно.
– А на самом деле – это что?
– С одной стороны – поиск вариантов, версий построения государства и общества на исламской основе. С другой – тот самый "комплекс неполноценности", о котором мы уже говорили.
– Когда "ислам – лучшее, что можно придумать", но айфоны почему-то придумал ужасный Запад?
– Да-да. Вот не получается построить "исламское государство". Не получается достойно конкурировать с европейцами и американцами. Поэтому давайте-ка им отомстим. Войдите в их логику – и вы всё поймёте.
– Вот вы сказали, что в 1970 годы считали, что эта "корь" пройдёт…
– Так это не "корь"! Исламизм, желание этих людей жить по исламским нормативам, по шариату – это вечно. Это было, есть и будет.
– Как сделать так, чтобы это их желание не влияло на безопасность тех, кто у себя дома, в стране, построенной не мусульманами, так жить не хочет?
– Вот этого я не знаю, это не ко мне вопрос.
– Как же – не к вам? Кого ещё об этом спрашивать, как не востоковеда?
– Это – вопрос к Путину, к Обаме, ко всей публике, которая кричит, что эти исламисты – бандиты.
– А кто они, если людей убивают?
– Это совсем не бандиты. Это более тяжёлая, более сложная ситуация. И с ними, так или иначе, приходится договариваться. Кстати, тот же ХАМАС – они же катаются в Москву? Катаются. И прекрасно ведут переговоры. "Брат-мусульманин" в Египте, Мохаммед Мурси, когда стал президентом, с каким президентом общался первым? С Путиным.
– Это правильно – вести переговоры с теми, кого в мире считают террористами?
– Это неизбежно. А если "бандиты" – ну, вызовите участкового. Военно-космическую операцию против бандитов не проводят.
– Кандидат в президенты США Дональд Трамп давно выдвигает идею вообще не пускать в страну мусульман. Наверное, эта бойня в Орландо принесёт ему очков?
– Это эмоции. Америка – страна иммигрантов. Другое дело, что сейчас, конечно, обострится исламский вопрос. И проблема исламской иммиграции может возникнуть. Но закрыть это полностью – это противоречит американскому духу, американскому либерализму. Хотя вот этот афганец, расстрелявший людей, думаю, помог Трампу набрать какое-то количество процентов голосов. Потому что к ноябрю это не забудется. Этого не забудут даже терпимые и толерантные американцы.
– Клинтон, наверное, тоже захочет использовать это в своей кампании?
– Хиллари? Её всегда можно обвинить в том, что она не находила ответа на эти вопросы, будучи госсекретарём. И как она сделает это, если станет президентом? У неё очень непростое положение. Наверное, президентом она станет. Хотя – кто знает?
- Как эта трагедия вообще повлияет на президентскую кампанию в США?
– Думаю, теперь, как никогда прежде, будет силён крен во внешнюю политику. Конечно, внутренняя всё равно будет доминировать, американцев больше всего волнуют их собственные проблемы. Но теперь внешняя политика оказалась их проблемой. Когда вот так вот двинули по геям, да не кто-нибудь, а мусульманин, уже нет такой "китайской стены" между внешними проблемами и внутренними.
– Ну, по геям мог "двинуть" кто угодно, не обязательно мусульманин. Для избирательной кампании что важнее: что по геям – или что мусульманин?
– И то, и другое. Посмотрим, как они будут реагировать.
Беседовала Ирина Тумакова, "Фонтанка.ру"
