«Странный Эдик» — это Эдуард Кузнецов, одна из ключевых фигур Операции «Свадьба», которая войдет в историю под названием «Самолетное дело» («дело самолетчиков»). Она же — первый Ленинградский процесс.

По меткому определению матери Боннэр, Кузнецов представлял собой «помесь урки с философом». А Гилель Бутман в будущем напишет о нем так: «Существуют отчаянные храбрецы, типа Эдика Кузнецова. Для них судьба — индейка, а жизнь — копейка. "Такая" жизнь им ни к чему, и они готовы отдать ее без особых раздумий».

Демобилизовавшись, Дымшиц решил перейти в гражданскую авиацию, но опять-таки якобы из-за своего еврейского происхождения не смог найти работу по летной специальности в Ленинграде, где проживала его семья (Дымшиц женился на русской девушке Алевтине, вместе с которой эвакуировался из блокадного города; брак был крепким, в семье воспитывались две дочери). Некоторое время работал летчиком в Бухаре (летал на Ан-2), затем вернулся в Ленинград. Заочно закончил сельскохозяйственный институт (факультет электрификации). К моменту ареста работал инженером в институте по проектированию птицеводческих комплексов...

На суде Марк Дымшиц даст показания, что к мысли о переезде в Израиль пришел самостоятельно, но не видел возможности легального выезда из СССР для себя, бывшего майора ВВС. Тогда же он назовет три причины, побудившие его к совершению преступления: антисемитизм в СССР, внешняя политика Кремля на Ближнем Востоке и невозможность дать еврейское воспитание своим дочерям.

Вплоть до конца 1969 года основная деятельность Ленинградской подпольной сионистской организации лежала преимущественно в русле второго, просветительского пункта собственной Программы.

Итак, за три года своего существования «ленинградская организация» основательно поднакопила жирок: в ней уже шесть групп общим числом около 40 человек плюс автономная кишиневская группа, костяк которой составляют бывшие студенты ленинградского Политеха. Заметно увеличился и «уставный капитал» — ежемесячные членские взносы подняли с трешки до пятерки. А после создания в Москве в августе 1969 года ВКК (Всесоюзного координационного комитета сионистских групп и организаций) организация начала получать финансовое вспоможение из столицы под конкретные проекты и задачи. В частности, на развитие сети местных ульпанов, по коей части ленинградцы изрядно преуспели.

Именно в одном из этих пяти подпольных ленинградских ульпанов в 1969 году состоялось судьбоносное знакомство учителя иврита Гилеля Бутмана с новым учеником — бывшим майором советских ВВС, членом КПСС (!) Марком Дымшицем*. Распознав друг в друге родственные души, эти двое довольно быстро сошлись; и в какой-то момент бывший летчик, давно одержимый идеей бегства из СССР по воздуху, предложил не дожидаться призрачного официального разрешения на выезд в Израиль, а бежать вместе с семьями на небольшом самолете местных авиалиний из Еревана в Турцию. То бишь, уже будучи в воздухе заставить пилота изменить курс, а если тот откажется, Дымшиц сам сядет за штурвал.

* из партии Дымшиц будет исключен в день своего ареста, 15 июня 1970 года

Что ж, возможно кто-то из ленинградских участников организации и в самом деле посмеялся. Особенно прослышав о прежних прожектерских планах Дымшица: построить в сельской местности близ госграницы воздушный шар; собрать из десятка списанных машин, хранящихся на кладбище самолетов под Бухарой, одну, пригодную к перелету... Кто-то, но не Бутман. Тем более, что в его биографии самолеты — саднящая душевная рана юности:

Летом 1953 года, окончив 3-й курс юрфака ленинградский студент Бутман вместо того, чтобы праздно провести каникулы, тайком от родных рванул в Кременчуг, где подал документы в местное летное училище. Такой вот невероятный романтический порыв без пяти минут дипломированного юриста. И Бутман таки сдал вступительные экзамены! Единственный на потоке еврей! Но… В день, когда вышел приказ о зачислении, группа новоявленных курсантов на радостях ушла в самоволку — на Днепр, купаться. И уже на следующий день по училищу вышел новый приказ: за грубое нарушение дисциплины отчислить… Да-да, единственного на потоке еврея.

Бутман устраивает новому знакомому негласную проверку. Даже не одну. И делает это вполне профессионально (три года службы в уголовном розыске — хорошая школа). И убеждается, что Марк Дымшиц — их человек. И в случае крайней необходимости действительно может сесть за штурвал самолета. И вот тогда, как рассказывается в написанной по следам этой истории шуточной песенке Аркадия Северного, «решили два еврея похитить самолет /чтобы таки иметь надежный перелет».

Ориентируясь на предварительные — чрезмерно, на наш взгляд, оптимистичные — прикидки Дымшица Бутман оценивает перед членами комитета вероятность успеха операции в 80-90%. Но при условии «если КГБ не узнает заранее». Мнения разделились: двое — «за», двое «воздержались», один от голосования отказался. Получилось формальное «за». Казначей комитета выдает сто рублей на контрольные полеты с целью изучения технической стороны вопроса, в том числе мер безопасности, предпринимаемых экипажем в ходе рейса.

Тем временем уже давшие свое согласие на участие в операции заговорщики совершают контрольные авиаперелеты. В частности, Марк Дымшиц садится «на хвост» знакомому по Бухаре летчику и вместе с ним летит в Москву. Причем, часть пути — в кабине пилотов. От этого же знакомого он узнает, что пилоты получают в рейс оружие, но при себе его, как правило, не держат — хранят в портфеле штурмана. Это была хорошая новость. Но имелась и плохая: побывав в кабинете пилотов и визуально ознакомившись с ее оборудованием, Дымшиц начинает сомневаться в том, что сможет в одиночку справиться с управлением современным гражданским авиалайнером. Куда как более сложным, нежели у военных истребителей, на которых он летал в 1950-е. И уж тем более — у бухарских Ан-2.

А в середине февраля уже Бутман летит в Ригу — вербовать пассажиров среди тамошних сионистов. Во время посадки самолета он достает из портфеля загодя припасенную бутылку вина и, изображая подвыпившего человека, вваливается в кабину пилотов, проверяя тем самым, закрывается ли дверь изнутри? Выясняется, что нет. Заплетающимся голосом Бутман благодарит пилотов за благополучный перелет, после чего его за шкирку вытаскивает из кабины зазевавшаяся стюардесса. Инцидент на этом исчерпан, милицию для «пьяного» не вызывают, а незапертая дверь — обнадеживает.

В первом же разговоре Сильва Залмансон дает безоговорочное согласие на участие в авантюре с самолетом. Более того, с этого момента она становится единственной женщиной среди организаторов операции, которая к тому времени получила свое кодовое название: озаботившись тем, что члены экипажа или стюардессы могут обратить внимание на тот факт, что на один рейс подобрались пассажиры сплошь еврейской национальности, заговорщики решают использовать легенду «большая шумная еврейская компания летит на большую шумную еврейскую свадьбу». Так, полушутя-полусерьезно, задуманная акция стала именоваться операцией «Свадьба». Именно под таким названием позднее она будет фигурировать в материалах дела № 15 Следственного отдела Ленинградского Управления Комитета Государственной безопасности, и в заголовках ведущих советских и мировых СМИ.

Сильва знакомит Бутмана со своим мужем. В нескольких доверительных беседах эти двое — опытный лагерник и бывший сотрудник уголовного розыска — «прокачивают» друг друга. Но поскольку Сильва уже дала свое согласие, ходить вокруг да около смысла нет. Бутман выкладывает карты. Кузнецов, оценив доверие, отвечает четко и ясно:

— Готов перейти сухопутную границу. Готов принять участие в захвате морского судна или самолета. Готов на все, если есть шанс. Это решено.

— А надежные приятели есть у тебя? — интересуется Бутман.

— Есть двое, с которыми я сидел. Надежные ребята, и думаю, что пойдут на это. Им обоим здесь тоже невмоготу. Могу с ними связаться…

Двое надежных ребят, которых вскользь упомянул Кузнецов, — это Юрий Федоров и Алексей Мурженко, с которыми он познакомился в 1962 году в седьмой лагерной зоне в Мордовии. Эдуард завербует их позже, а тогда, в феврале 1970-го, третьим рижанином на свадьбе станет хороший знакомый «сионистки и диссидента», отлично зарекомендовавший себя в подпольной работе 23-летний Иосиф Менделевич. Несмотря на относительно юный возраст, это будет единственный глубоко верующий иудей среди всех участников предстоящей операции.

На суде на вопрос, как он оказался в группе захватчиков самолета, Менделевич ответит, что узнал о готовящемся побеге, когда его семья в очередной раз подала документы на выезд в Израиль. Тогда он сказал друзьям, что примет участие в побеге лишь в том случае, если они опять получат отказ. Отказ пришел в конце февраля...

29 марта Кузнецов прилетает в Ленинград. На подготовленной Бутманом конспиративной квартире сходятся четверо — Кузнецов, Дымшиц, сам Бутман и его товарищ и единомышленник Михаил Коренблит (предполагаемый «жених» на «свадьбе»). Они обсуждают детали операции, окончательно утверждают дату — 2 мая. Выбор даты обусловлен тем обстоятельством, что — так уж исторически сложилось — в праздничный первомайский день в частях ПВО традиционно повышается боеготовность, а вот на следующий день происходит психологический «выдох» (расслабуха, пьянка). Далее оговариваются прочие не-мелочи. В частности процесс покупки билетов: они должны приобретаться в разных кассах и на чужие фамилии неопределенного пола (например, кончающиеся на «-ко», подходящие одновременно как мужчине, так и женщине).

В тот вечер Бутману удается снять общее напряжение. Тем не менее, вопрос проведения или отказа от операции повисает в воздухе. Неделю спустя члены Комитета договариваются о компромиссном варианте — запросить добро на проведение операции у Израиля.

Передать запрос удается лишь 23 апреля. Эту деликатную, отчасти рискованную миссию доверяют в общем-то случайному человеку — Рами Аронзону, врачу-еврею из Норвегии, который в те дни гостил в Ленинграде в качестве туриста.

Аронзону достаточно подробно излагают суть планируемой операции и просят пересказать ее израильскому доктору Ашеру Бланку (он член ленинградской организации, эмигрировавший в 1969-м), дабы тот связался с местными правящими кругами, а после передал их ответ. Доктор Бланк знает, что у тещи Бутмана онкология, они уже связывались по телефону по поводу лекарства. Теперь он должен снова позвонить и сказать: рекомендуют ли врачи в Израиле принимать это лекарство? Если ответ будет «да», значит, санкция на операцию «Свадьба» получена, если «нет» — все отменяется. Дополнительно предлагается прояснить вопрос по альтернативным, в случае отказа, «лекарствам»: организация массовой демонстрации в Москве или Ленинграде с требованием свободного выезда (лекарство №2) или проведение по вопросу о выезде пресс-конференции для иностранных корреспондентов (лекарство №3). Бутман оговаривает, что они будут ждать звонка двадцать пятого числа каждого месяца.

Через несколько дней Рами Аронзон возвращается в Норвегию, соответственно дата «часа Х» переносится со 2 мая на неопределенный срок. Марк Дымшиц в бешенстве. Его новый приятель Эдуард Кузнецов — тоже.

25 мая в квартире Бутмана раздается протяжная трель международного телефонного звонка. Заботливый доктор Бланк извещает: «консилиум профессоров», посовещавшись, решил, что первое лекарство категорически не годится, второе — тоже, ну а третье — «по усмотрению на месте».

Как станет известно много позже, решением вопроса по операции «Свадьба» занимался лично глава израильской спецслужбы «Натив» («Путь») Нехемия Леванон. Он был категорически против угона самолета, расценив самодеятельность ленинградских и рижских сионистов чуть ли не как провокацию. А все потому, что в те годы Израиль не желал прослыть страной, невольно способствующей террористическим акциям, равно как отказывался от любых попыток как-либо влиять на советскую систему и объявлял своей единственной целью лишь право евреев СССР на репатриацию.

Одним из первых, кого Бутман поставит в известность о решении «консилиума», будет Дымшиц.

Утром 27 мая Бутман пишет письмо доктору Бланку («Рекомендации консилиума приняты»), едет на Варшавский вокзал, садится в электричку и со спокойной душой уезжает в пос. Сиверский, где на съемной даче его дожидаются мать, жена и дочь — по стечению обстоятельств, именно в этот день у него начинается официальный отпуск (три календарные недели). С этого момента и вплоть до роковой даты 15 июня Бутман появится в Ленинграде лишь единожды, а все остальное время будет наслаждаться общением с близкими (царский подарок перед предстоящим многолетним тюремно-лагерным заключением). Пребывая в полном неведении о том, что Дымшиц и Кузнецов приняли решение идти до конца. Как выяснится в дальнейшем, эти двое продолжали готовить операцию «Свадьба», намереваясь «сыграть» ее вне зависимости от того, каким будет официальный ответ израильских властей.

Построенный в 1941 году как военный аэродром, на котором базировались советские истребители, он сыграл важную роль в обороне Ленинграда, а с 1960-х стал использоваться для пассажирских и грузовых перевозок, авиахимических и аэрофотосъемочных полетов. Костяк авиапарка «Смольного» составляли «кукурузники», на которых Дымшиц летал в Бухаре. Пассажирский Ан-12 — 12-местный, тихоходный, запас топлива всего на 600 километров. Зато Марк сможет повести машину, максимально приближаясь к земле. А до финской границы — рукой подать.

Дымшиц выдергивает в Ленинград Кузнецова, и в один из майских вечеров эти двое едут на ночную рекогносцировку. Ее результаты неутешительны: тайно пробраться к самолетам невозможно — вооруженная охрана, собаки, от обилия прожекторов светло, как днем. Вариант «Свадьбы №2» также упирается в тупик, но остановить Дымшица в его всепоглощающем желании подняться в небо (хоть бы и в последний раз) уже невозможно.

Так родился третий, на сей раз окончательный сценарий операции «Свадьба».

Для того, чтобы подобрать лишних пассажиров, аэродром Приозерска подходил идеально. Это Дымшиц понял еще в свою первую пробную поездку. Размеченное полосатыми буями травяное летное поле почти вплотную примыкало к лесу, и именно там, на краю поля, и приземлялся самолет. Аэродромные службы далеко, экипаж из самолета не выходит (второй пилот лишь проходит через салон, чтобы открыть дверцу и спустить небольшой трапик), взлет на Сортавалу — уже через 10-15 минут.

К 11 июня все двенадцать билетов на рейс №179 «Ленинград — Приозерск — Сортавала» были скуплены Дымшицем и Кузнецовым. На подложные, разумеется, фамилии*. Исходя из наблюдений Марка, заметившего, что оба пилота Ан-2 вооружены пистолетами и во время полета держат их при себе, принимается коллегиальное решение вооружиться ответно. Этот момент учитывался еще на стадии подготовки первого варианта операции «Свадьба», так что кое-какой арсенал у группы уже имелся.

* В те времена еще не требовалось при покупке авиабилетов предъявлять паспорт. Это станет нововведением как раз вскоре после завершения судебного процесса по «самолетному делу».

Бутман видел этот револьвер: «На одну из встреч Марк принес маленький самодельный револьвер с барабаном под мелкокалиберный патрон. Револьвер как игрушечный и легко умещается на ладони. Как орудие устрашения может пригодиться». Как пояснит на суде Дымшиц, он изготовил его в целях самообороны в ту пору, когда работал летчиком в Бухаре, где было небезопасно возвращаться домой после ночных рейсов. Но в деле он ему так и не пригодился, и Марк увез его с собой в Ленинград. И хотя судебная экспертиза установит, что для стрельбы боевыми этот пугач фактически не пригоден, тем не менее, как говорил киношный капитан Жеглов: «А пистолет, Володя, перевесит сто тысяч других улик!»

Помимо револьвера у беглецов имелся «handmade»-кастет: олово для него покупал Менделевич, а само изделие отливала Сильва Залмансон по чертежу Кузнецова. Кастет был обернут в тряпку и резину для смягчения удара, а поверх еще и обтянут пластырем, но все равно продолжал оставаться холодным оружием. Еще были дубинки, веревки, кляпы и туристический топорик.

Веревки и кляпы предназначались для пилотов, а топорик — на всякий случай. Например, если в случае вынужденной посадки придется пробираться лесами Северной Финляндии к шведской границе. Но, с другой стороны, как ни крути, топорик представлял собой предмет «двойного назначения»: можно в лесу дровишек нарубить, но можно, возникни такая необходимость, и голову проломить.

И еще одно: с некоторых пор получит устойчивое бытование версия, согласно которой неожиданное появление в расписании аэродрома «Смольное» рейса №179 было ни чем иным, как… злокозненной подставой чекистов. Заманухой, на которую повелись, купились «самолетчики». Позднее в своих интервью этот момент неоднократно станут подчеркивать Дымщиц, Сильва Залмансон, Менделевич… Между тем, остались свидетельства, что авиарейс на Приозерск существовал и до операции «Свадьба», и после нее. Просто он носил сезонный характер и вводился лишь в период повышенного спроса на это направление. Потому-то и был введен 1 июня, в связи с переходом работы «Смольного» на летнее расписание.

1-2. Супруги Эдуард Кузнецов и Сильва Залмансон.

3. Вульф Залмансон. Старший брат Сильвы. После окончания сельхозинститута проходил службу в рядах СА, «отрабатывая» былую отсрочку от призыва. Решил присоединиться к группе беглецов, узнав, что в попытке угона самолета примут участие брат и сестра, хотя шансы на успех затеваемого предприятия оценивал всего в 10%.

4. Израиль Залмансон. Младший брат Сильвы и Вульфа. Накануне ареста окончил 4-й курс машиностроительного факультета Рижского политехнического института. Увлекался историей еврейского народа, усердно изучал иврит. В группе «самолетчиков» был одним из самых молодых участников (21 год).

5-8. Семейство Дымщиц: Марк, его жена (долгое время не соглашалась покинуть Союз — вплоть до того, что они с Марком оформили развод, хотя Алевтина Ивановна признавалась, что была с мужем «очень и очень счастлива»; в последний момент согласилась на побег, лишь бы сохранить семью), дочери Елизавета и Юлия.

9. Иосиф Менделевич.

10-11. Молодожены Арье-Лейб Хнох (26 лет, отказник) и 18-летняя Мэри Хнох (Менделевич), родная сестра Иосифа Менделевича (как выяснится в дальнейшем, на тот момент была беременна).

12. Борис Пэнсон. 23 года. Родился в Ташкенте, в семье, соблюдавшей еврейские традиции. Жил в Риге, работал на заводе художником-оформителем. Стремление выехать в Израиль унаследовал от родителей — всей семьей они несколько раз возбуждали ходатайство о выезде, но каждый раз получали отказы. Предложение об участии в операции получил от Менделевича.

13. Анатолий Альтман. 29 лет. Работал в Одессе, на местном судоремонтном заводе. Получил фиктивный вызов в Израиль, но местный ОВИР не принял его документы. Уехал в Ригу, где, по слухам, было проще получить разрешение на выезд, но не смог устроиться на новом месте (ни прописки, ни работы). Примкнул к группе «самолетчиков» за несколько дней до попытки угона самолета. Непосредственного участия в планировании и подготовке операции не принимал.

14. Мендель Бодня. 33 года. Жил в Риге, по профессии — рабочий-металлист. Работал на заводе, имел почетные грамоты. Получил производственную травму (ослеп на один глаз и как инвалид труда получал пенсию). Предложение участвовать в операции получил от Кузнецова и дал согласие, поскольку в Израиле проживала его мать, которой он не видел более 30 лет. В дальнейшем — единственный из группы заявит, что раскаивается в своем поступке и благодарит органы власти за то, что они «раскрыли ему глаза». О своих подельниках будет говорить осуждающе, неприязненно.

15. Алексей Мурженко. 28 лет, украинец. Родился в поселке Лозовая Черновицкой области. Окончил Суворовское училище, поступил в Московский финансовый институт. В марте 1962 года за участие в «антисоветской организации» приговорен к 6 годам лишения свободы. После освобождения, свободно владея английским, несколько раз пытался поступить в Институт иностранных языков, но не был принят из-за судимости. Работал на заводе, был даже избран председателем местного комитета профсоюза... В будущем на вопрос о причине, побудившей его принять участие в попытке бегства из СССР, ответит, что это был результат неудачных попыток устроить свою жизнь после лагеря. В подготовке операции «Свадьба» не участвовал, о деталях плана побега знал от Федорова, причем без подробностей.

16. Юрий Федоров. 27 лет. Родился в Ярославской области. Учился в Москве, в электромеханическом техникуме. Вместе с Мурженко был арестован за участие в «антисоветской организации». Освобожден досрочно в 1965 году. После освобождения лечился в психиатрической больнице, выписан с диагнозом «психастения». Страстный книголюб, изучал иностранные языки. Работал лаборантом на станции переливания крови подсобным рабочим.

Улетая в Ленинград, Менделевич через своего хорошего знакомого, активиста рижского сионистского движения Льва Эльяшевича передаст два экземпляра текста «Обращения» и письмо, содержащее подробности плана угона самолета и имена людей, в этот план посвященных, Эзре Русинеку*. Благодаря последнему «Обращение», пусть и с большим опозданием, но доберется до Израиля. А вот на «первом Ленинградском процессе» текст «Обращения» так и не будет оглашен в зале суда. Более того, государственный обвинитель напрочь проигнорирует его постскриптум, гласящий: «Следует подчеркнуть, что наши действия не опасны для посторонних лиц; в тот момент, когда мы поднимем самолет в воздух, на его борту будем находиться только мы».

* Эзра Русинек (1914, Лиепая — 1991, Иерусалим). Один из руководителей движения «Бейтар» в Латвии в 1930-х годах, в 1960-х годах — участник подпольного сионистского движения в Риге, отказник, активист движения евреев советской Латвии за свободу выезда в Израиль.

Пройдут годы, и в своих воспоминаниях, равно как в многочисленных интервью, практически все участники операции «Свадьба» станут упоминать слежку советских спецслужб, которая велась за ними на протяжении всего воскресного дня 14 июня. Причем не только в Ленинграде, но и в Риге.

То есть, реально осознавая, что операция «Свадьба» обречена на провал, ее участники тем не менее осознанно решили довести ее до некоего логического завершения. Однако здесь невольно возникают вопросы к противоположной стороне: неужели, разрабатывая столь серьезную, по сути, террористическую операцию, чекисты не смогли подобрать для ведения наружного наблюдения толковых «топтунов»? Почему слежка велась настолько бездарно, что ее смогли заметить, причем неоднократно?

А что если осторожно предположить, что на самом деле слежка эта была не бездарной, а... нарочитой? Мол, «ребята, мы все про вас знаем! хорош! У вас остается последний шанс, одумайтесь!» Понятно, что в такого рода воспитательную функцию КГБ ныне мало кто поверит. Более того, сам факт подобного предположения наверняка вызовет гнев и возмущение со стороны профессиональных правозащитников. Потому как, согласно современным трендам, у советской «гэбни» иных цветов, кроме как «кровавого», быть не может. В этом смысле весьма показателен эпизод из д/ф «Как сбежать из СССР», снятого на канале ТВ-3.

Согласитесь, сказано жестко?! Вот только очень похоже, что к тому времени ОНИ знали о намерениях группы далеко не все, потому-то и пресекли силовой финал операции «Свадьба» в зародыше. Даже не позволив «самолетчикам» загрузиться в салон Ан-2. А ведь куда как эффектнее смотрелось бы задержание террористов на летном поле в Приозерске — скажем, в тот момент, когда те взялись бы «паковать» пилотов! (от разбора варианта «сбить самолет с 16 захватчиками на борту на подлете к финской границе» из деликатности откажемся).

К сожалению, готовя этот материал, мы не смогли найти источников среди непосредственных участников тех событий со стороны спецслужб. А поговорить было бы интересно. Хотя бы потому, что до сих пор нет однозначного ответа на два ключевых вопроса: КОГДА, на каком этапе ленинградский КГБ узнал о подготовке операции «Свадьба», и КАК, от кого узнал? Мнений и версий на этот счет существует ныне великое множество. Вплоть до внедренного в ленинградскую/рижскую организации штатного агента-комитетчика или наличия активного стукача в собственных рядах. Впрочем, в части «КОГДА» можем сказать так: не позднее 30 апреля.

Так или иначе, но строчка из песенки Аркадия Северного «...и для конспиративности набрали в рот воды» оказалась, мягко говоря, не соответствующей действительности.

В общей сложности в те июньские дни будут проведены около сотни обысков. Не только в Ленинграде, но и в Москве, Риге, Кишиневе, Одессе… Выделены в производство дела десятков еврейских активистов по всему Советскому Союзу. В город на Неве, где удалось вскрыть самое крупное «змеиное гнездо», из крупных республиканских и областных центров съедутся десятки следователей КГБ для инструктажа и тренажа по проведению антиеврейских процессов.

Богуславский будет арестован 8 июля и присоединится к товарищам, за которых пытался столь эмоционально, а главное — деятельно, хлопотать. Все они впоследствии станут участниками т.н. «второго Ленинградского процесса» (11.05.1971). А еще будут аналогичные Рижский (24.05.1971) и Кишиневский (21.06.1971), также связанные с обвинениями в подпольном сионистском движении и якобы содействем в попытке угона самолета. Но сперва должно будет состояться показательное судилище над самими «самолетчиками».

15 декабря 1970 года в Ленинградском горсуде началось слушание уголовного дела по обвинению Марка Дымшица, Эдуарда Кузнецова, Иосифа Менделевича, Сильвы Залмансон, Израиля 3алмансон, Анатолия Альтмана, Лейба (Арье) Хноха, Юрия Федорова, Алексея Мурженко, Бориса Пэнсона и Менделя Бодни в «…преступном сговоре изменить Родине путем бегства за границу с целью осуществления намерения в подготовительной и организационной деятельности, направленной на разбойное завладение самолетом и хищение такового…»

Так как Вульф Залмансон на момент ареста являлся военнослужащим, его дело отдельно рассматривал военный трибунал, и на первом Ленинградском процессе он выступал лишь в качестве свидетеля. Еще четверо участников операции «Свадьба» избежали суда: «исходя из соображений гуманности» их было решено не привлекать к уголовной ответственности. Но если жену и дочерей Дымшица отпустили домой едва ли не сразу после захвата на летном поле аэродрома «Смольное», то вот 18-летнюю беременную Мэри Хнох Мэри продержали в тюрьме почти полгода и освободили лишь перед самым процессом, когда она была уже на восьмом месяце беременности (в январе 1971-го Мэри родит сына, которого участники Ленинградского процесса будут с любовью называть «своим подельником»).

Не сумев поначалу внятно аргументировать обвинение по статье «измена Родине» (адвокаты настаивали на переквалификации в «незаконный переход границы»), обвинители взялись подводить подсудимых под другую расстрельную статью — «хищение социалистической собственности в особо крупных размерах» (статьи за угон самолета в УК тогда еще не существовало). В итоге так и не уведенный у Державы «кукурузник» оценили в 56 тысяч. Но и в данном случае адвокаты сумели доказать, что на самом деле — много дешевле. И вообще: их подзащитных судят не за совершенные действия, а лишь за намерение их совершить (пилот Ан-2 жив-здоров, самолет невредим, подсудимые госграницу не пересекали).

Тогда прокурорские снова взялись дожимать «измену», особо педалируя тот факт, что «подготовка к преступлению велась не без ведома сионистских кругов государства Израиль». По словам гособвинителя, «ступив на путь измены родине путем бегства за границу на захваченном разбойным способом самолете Ан-2», подсудимые руководствовались антисоветскими мотивами и убеждениями. Он просил суд особо учесть, что в преступные планы группы входила просьба о политическом убежище, ибо все ее участники, кроме «отщепенцев» Федорова и Мурженко, намеревались поселиться в Израиле. И — здесь в пику адвокатам — вообще: не любить Родину и изменить Родине, по сути, понятия взаимозаменяемые.

Общественный обвинитель — участник войны, Герой Советского Союза, заслуженный летчик гражданской авиации Вячеслав Медноногов — в своем выступлении был особенно эмоционален: «Подлые изменники продали советскую родину за кока-колу и жевательную резинку. Неспроста они затеяли свое злодеяние в юбилейный ленинский год… Неспроста планировали свое гнусное преступление 2 мая — они хотели испортить праздник мирового пролетариата!» В гневливой запальчивости Медноногов потребовал высшей меры наказания для всех (!) подсудимых…

Соответственно остальные участники операции «Свадьба» по приговору от 24 декабря получили:

Иосиф Менделевич — 15 лет строгого режима без конфискации имущества за неимением такового.

Юрий Федоров — 15 лет особого режима с признанием особо опасным рецидивистом, без конфискации имущества за неимением такового.

Алексей Мурженко — 14 лет особого режима с признанием особо опасным рецидивистом, без конфискации имущества за неимением такового.

Арье Хнох — 15 лет строгого режима без конфискации имущества за неимением такового.

Анатолий Альтман — 12 лет строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

Сильва Залмансон — 10 лет строгого режима без конфискации имущества за неимением такового.

Борис Пэнсон — 10 лет строгого режима с конфискацией имущества.

Израиль Залмансон — 8 лет строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового.

Мендель Бодня — 4 года усиленного режима с конфискацией имущества (получил серьезную «скидку» как проявивший чистосердечное раскаяние и как участник группы, чьей подписи не было под текстом крамольного «Обращения»).

Два смертных приговора и жестокие наказания остальным участникам операции «Свадьба» (за несовершенное, по сути, преступление) подняли мощную волну протестов. Разумеется, не в СССР — в остальном мире. Вмешались видные государственные деятели Запада. С заявлениями, осуждающими решение суда, выступили Папа Римский и несколько лауреатов Нобелевской премии. Наконец, Президент США Ричард Никсон лично позвонил Брежневу и попросил «не омрачать американцам Рождество». Как результат: уже 29 декабря, всего лишь на пятый день после оглашения приговора Ленинградского горсуда, коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР приступила к рассмотрению кассационных жалоб осужденных и их адвокатов.

И вот тогда-то Голда Меир направила к каудильо Франсиско Франко своего дипломата, который озвучил приватную просьбу израильского премьер-министра: «Вы оказали неоценимую услугу еврейскому народу, пощадив евреев. Поскольку вы принадлежите к древнему роду маранов (испанский диктатор Франко был крещеным евреем — ред.), окажите нам услугу еще раз: тогда вы сохранили жизни невинных, а теперь — отпустите виновных».

И Франко в самом деле счел возможным смягчить приговор: уже 30 декабря он заменил смертную казнь шестерым боевикам 30-летним тюремным заключением каждому. Понятно, что если уж «фашист Франко» помиловал террористов, то и советскому лидеру Брежневу ничего не оставалось, как продемонстрировать ответный жест доброй воли и помиловать — даже не убийц, а всего-то несостоявшихся угонщиков самолета. На что, собственно, Голда Меир, со своим тонким еврейским расчетом, и надеялась.

31 декабря советский Верховный суд вынес свой вердикт в котором счел возможным не применять смертную казнь к Дымшицу и Кузнецову, так как «их преступная деятельность была пресечена в стадии покушения». Коллегия ВС также постановила удовлетворить просьбу о смягчении наказания трем осужденным — «с учетом их роли в совершенном преступлении».

Окончательный вердикт таков: Дымшицу и Кузнецову — по 15 лет лишения свободы, Менделевичу, Хноху и Альтману — по «десяточке». В отношении остальных осужденных приговор был оставлен без изменений.

Приговор участникам «второго Ленинградского процесса» («Бутману и иже с ним») будет оглашен 20 мая 1971 года. «По совокупности совершенных преступлений» Гилель Бутман получит 10 лет лишения свободы в исправительно-трудовой колонии строгого режима без конфискации имущества за отсутствием такового, Солон Дрейзнер и Виктор Богуславский — по 3 года (всего тогда будет осуждено 9 активистов Ленинградской подпольной сионистской организации, которая на этом прекратит свое существование).

Как выскажется по этому поводу известный защитой советских диссидентов адвокат Абрам Рожанский, «Ленинградский городской суд меньше всего интересовали вопросы права и больше всего — возможность успешной сдачи политического экзамена. И надо признать, что этот экзамен суд сдал успешно...»