Цирку на Фонтанке теперь принадлежит самый большой экспонат, связанный с блокадой, — здание Тяговой станции № 11, которая дала электричество для первого запуска трамвая в осажденном городе в 1942 году. Причины, по которым её передали в оперативное управление компании «Росгосцирк», простые: в цирке не хватает помещений, а подстанция находится через двор. Однако беспокоиться, что в памятнике конструктивизма будут только склад для реквизита и репетиционные комнаты, не стоит. Руководство обещает, что память о подвиге блокадников сохранят в специальной экспозиции, которую создаст Музей циркового искусства совместно с «Горэлектротрансом» и «Ленэнерго».

Само пространство подстанции, еще не отремонтированное, хранит память о самом тяжелом времени в жизни города и страны. Эти стены с облезающей краской, пол с трещинами и ямами действуют, как машина времени, — ты будто физически соприкасаешься с историей. Посетители увидят фотоподборку о блокадном трамвае, а также вещи, пережившие это страшное время, — семейные реликвии, предоставленные обычными людьми.

Экспозиция будет посвящена не только блокаде, но и цирку во время войны, когда формировались специальные фронтовые бригады из артистов. Сохранились подлинные боевые листки, рассказывающие о выступлениях перед солдатами, редкие фотографии и раскадровки номеров, которые передавались на утверждение цензорам. Сотрудникам музея удалось воссоздать по имеющимся материалам целый танк из номера известного всему Советскому Союзу клоуна Карандаша — бочку на колесах со свастикой из поношенных ботинок. В номере «Как фрицы на Москву наступали» Карандаш садился в нее и с криком «Нах Москоу!» пытался ехать. Но «танк» взрывался, клоун выкарабкивался из-под обломков и улепетывал за кулисы на костыле, вызывая бурные взрывы хохота.

Само здание цирка на Фонтанке во время блокады было закрыто: в нем оставались только три сотрудницы и начальник пожарной охраны (именно они смогли сберечь каждый экспонат и документ музея). Подробнее о цирковых артистах во время войны можно узнать на тематических музейных экскурсиях и прочитать в книге «Дом без углов. Война. Блокада. Цирк. Судьбы». К 2015 году, когда книга вышла, в живых осталось всего 14 ветеранов.

Петербуржцы увидят интерьеры блокадной подстанции и временную экспозицию «Сквозь пелену времени» 27 января (с 13.00 до 17.30, но организаторы советуют приходить к 13.30, после торжественного открытия; вход бесплатный). Будет ли экспозиция работать после этого — вопрос открытый. В цирке говорят, что если почувствуют большой интерес со стороны горожан, то могут запустить по блокадной подстанции экскурсии для организованных групп.

В коллекции инструментов Музея музыки в Шереметевском дворце хранится уникальный экспонат — «блокадная виолончель». «Инструмент был начат в 1941 г. — окончен в 1956 г. — помешала война — блокада Ленинграда. Тогда-же были несколько повреждены обечайки. А. Ушаков», — написано на ее деке. Несущая эхо войны, она до сих пор находится в хорошем состоянии и участвует в выставках и концертах.

Виолончель Ушакова стала символом жизни людей искусства в блокаду. Вопреки голоду, холоду и такой близкой смерти музыканты, художники, актеры, поэты и журналисты продолжали работать. Уже в наше время скрипичный мастер Владимир Китов отреставрировал инструмент. А 2012 году в музее прошла выставка «Блокадная виолончель», объединившая в единой экспозиции виолончель, картины, графику, фотографии, личные вещи руководителя Ленинградского симфонического оркестра Карла Элиасберга, пюпитр — свидетель исполнения Ленинградской симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде. Благодаря концертам, в которых участвовала блокадная виолончель, удалось записать ее звук — удивительно чистый вопреки времени и блокаде.

Малую часть из коллекции предметов, переживших блокаду, можно было увидеть в 2018-м — начале 2019 года на выставке «100+10. К 110-летию коллекции музея в Шереметевском дворце». Здесь показали самые интересные дары и приобретения музея за последнее время. Например, кукол — Петрушку и двух Генералов из театра, созданного эвакуированными из блокадного Ленинграда; письма певицы Софьи Преображенской 1942 года и портреты Дмитрия Шостаковича и Ольги Берггольц кисти Елены Марттилы — юной художницы, выжившей во время блокады.

Поэма Юрия Инге «Война началась» прозвучала в Ленинграде 22 июня 1941 года — сразу после выступления Молотова. «Наши пушки вновь заговорили/ Враг напал./ Мы выступили в бой». Эти строки не были написаны в окопах — они были созданы для запасного портфеля Ленинградского радио, когда войну ещё только ждали.

Историю писателя сохраняют в Стрельне — тут он в 1905 году родился Эрихом, а в девять лет, уехав жить к деду-моряку в Лиепаю, стал Юрием.

— В память о первом имени в его подписи «Ю» похожа на «Э». Оставаться немцем с началом Первой мировой стало опасно. Семья приняла православие, а в 1916 году перебралась в Симферополь. Я тоже туда ездила, искала дом, где они жили, и привезла с берега Чёрного моря камешки, по которым и он мог ходить, - хранитель музея Мария Инге-Вечтомова достаёт из витрины блюдо с галькой и высыпает на стол. Обычно её перебирают экскурсанты.

Музей имени Юрия Инге в библиотеке Стрельны начал формироваться в 1960-х и пережил не один переезд. Сейчас маленький кабинет рядом с читальным залом похож на личный архив. Родные будто бы выбрали любимые и знаковые вещи поэта и аккуратно разложили по полкам: письма, чернильница, курительная трубка, листок с колыбельной для сына, сборники стихов и учебник абхазского языка, которым пользовался Инге во время поездок по стройкам социализма. В 1970-х на «Ленфильме» увеличили фото поэта и привезли на трамвае в музей — теперь тот будто стоит, прислонившись к стене.

Тут и там закреплены парные семейные портреты — Юрий и его жена, поэтесса Елена Вечтомова фотографировались каждую весну. Мария цитирует воспоминания своей бабушки: как они познакомились с дедом и работали в журнале «Резец», вместе вступили в Союз писателей, а чуть позже не смогли заселиться в новую квартиру в писательском доме на Грибоедова, 9, — Инге «обладал взрывным характером и отпустил пощёчину одному литературному функционеру».

В углу музея — холст с кораблём, вокруг которого рвутся мины. Во время финской войны Юрий служил во флоте и ходил счастливый: было «всё, как он хотел: на корабле, за границей, в боевом походе». В августе 1941-го Инге, работая в Таллине корреспондентом газеты «Красный Балтийский флот», не смог вернуться в Ленинград. Единственный путь шёл через Финский залив, где 27–28 августа начался Таллинский прорыв — вывод основных сил Балтийского флота. До Кронштадта должны были добраться 225 кораблей; на ледоколе «Кришьянис Валдермарс» вместе с редакцией оказался и Инге. Единственный выживший с того корабля, поэт Николай Браун, вспоминал, что, когда судно подбили, шлюпок не оказалось — за 15 минут до этого их отправили на подмогу другим утопающим. «Кришьянис Валдермарс» тонул, а Инге стоял на палубе с противогазом через плечо и помогал высаживать женщин и детей. Прыгнул в воду, сказав: «Я не умею плавать».

Последние письма поэта — как и другие экспонаты музея — сохранила супруга: Инге передаёт привет сыну, бодрится и просит дождаться гонорара за последнюю публикацию. Всю блокаду Елена Вечтомова работала на радио и оставалась в городе с ребёнком.

— В день взятия Рейхстага в «Боевом листке» оказались пророческие строки Инге: «И счастлив я тем, что прочтут моё имя/ Средь выцветших строк "Боевого листка"», — делится Мария Инге-Вечтомова и добавляет: её бабушка, известная поэтесса и публицист, не любила говорить о блокаде, всю жизнь выступала со стихами мужа и верила, что именно она должна была умереть, а талантливый и куда более нужный Юрка «лучше бы остался жив».

Утром 26 и 27 января 2019 года двадцать петербуржцев соберутся на улице Репина (Васильевский остров) и отправятся пешком до здания старинной карточной фабрики на проспекте Обуховской Обороны. Там передохнут и пойдут до улицы Мира, что на Петроградской стороне.

Маршрут длиной 32 километра и длительностью примерно в восемь часов — не просто прогулка, а «челлендж». Повторение дороги, которую зимой 1941/42 года проделали ленинградский художник Василий Власов и технолог Алексей Панченко. Власов по заданию Политуправления Ленинградского фронта создавал колоду антифашистских карт с карикатурными изображениями немецких военачальников. Художник дошёл от своего дома на Васильевском до художественной литографии № 2 в здании бывшей карточной фабрики, чтобы познакомиться с деталями производства. А потом Панченко носил сюда же «жирные» оттиски карт из единственного действовавшего на тот момент в городе фотоцеха по адресу: улица Мира, 3. Все это — несмотря на бомбежки, холод и голод.

— Понять и почувствовать блокаду можно, не только прочитав книгу или увидев блокадные артефакты, но и пройдя своими ногами по заснеженному городу, — уверена заместитель директора по научно-просветительской деятельности музея «Невская застава» Алина Зоря, придумавшая челлендж. — Однажды подруга пригласила меня пройтись пешком от Купчино до проспекта Просвещения. Помню, как я сама, будучи школьницей, проходила все каналы пешком. Так и появилась мысль, что прогулки можно связать с историческими событиями. Тем более что сейчас существует тенденция соединения активного образа жизни и культурной составляющей — в Третьяковской галерее, ГМИИ им. Пушкина проводят танцы, йогу. В нашем случае речь идёт о трекинге, то есть туристическом маршруте по заранее определенным точкам.

Выставку «Чтобы помнили...» в подвалах Исаакиевского собора открыли в 2004 году. Музейщики выделили узкий переход без труб, поставили витрины по бокам, оборудовали две каморки: кабинет и «хранилище». Повесили под потолок лампочки, их в годы блокады называли «моргасиками»; поставили деревянные ларцы — современную имитацию тех, что в блокаду хранили экспонаты.

— Чтобы было легче представить, как тут всё было, — объясняет экскурсовод Лариса Копылова.

Часть ценностей из Пушкина, Гатчины, Петергофа, Павловска и Ораниенбаума во время войны вывезли в Ленинград и хранили в Исаакии. Сотрудники пригородов пешком пришли в город «за своими экспонатами» и остались работать тут же — в новом «объединенном музейном хозяйстве». Впрочем, в блокаду ящики с вещами не стояли в подвалах — их разместили наверху. А вот сами музейщики с детьми зимой 1941 года жили и работали под землей, «в нишах»: «О еде не говорили, зато спорили, чей дворец лучше».

— На выставке представлены подлинные предметы, пережившие блокаду в Исаакиевском соборе. Условия хранения были абсолютно непригодными, — говорят в музее. — Больше всего страдала мебель. Клей размокал, отслаивалась фанеровка, страдала гобеленовая и шёлковая обивка. Живописные полотна деформировались. Книги набухали. На мраморе появлялись пятна.

Некоторые вещи на экспозиции вполне ожидаемы: фото укрытого Медного всадника и капустных полей. История других вещей — редкое и личное. Осколок бомбы в коллекцию передала мать одной из сотрудниц: он залетел в окно, но застрял в дверце шкафа. Книга с графиком дежурств из архивов Исаакия — напоминание о том, как сотрудницы почти каждый день открывали и проветривали ящики с мебелью, люстрами и бронзой. Пытались остановить «предательскую сырость», весной сушили экспонаты на улице, привязывали гобелены к колоннам. «В те суровые зимы мороз на улице переносился легче, чем промозглый холод Исаакия. Выходили греться на портик...» — пишет в воспоминаниях Анна Зеленова, начальник музейного отдела Управления дворцами и парками города, будущий директор музея в Павловске. Её скульптура стоит у входа в подвал.

Коллективная фотография на отдельном стенде неподалёку — один из главных экспонатов.

— Трагедия в том, что мы до сих пор не можем определить, кто есть кто на фото, — подчеркивают сотрудники. Из 17 человек на карточке установлены лишь девять.

Последний «зал» музея — «хранилище» — глубже всего уводит под землю. В комнате со сводчатыми потолками предлагают представить, какие вещи могли храниться в Исаакиевском: бронзовые головы херувимов в ящике на сене, несколько отреставрированных полотен у стен, люстра, укрытая тканью. В Большом Петергофском дворце как раз «выжившими» люстрами особенно гордятся и на экскурсиях упоминают, что их в блокаду хранил Исаакий.

Чтобы обойти экспозицию о блокаде в Румянцевском особняке, нужно потратить больше часа. В двенадцати залах — 1,5 тысячи экспонатов, большинство из них разместились здесь в 1964 году, а до «ленинградского дела» входили в коллекцию Музея обороны в Соляном переулке.

— Особняк Румянцева — это такая машина времени. В начале XIX века он принадлежал семье просветителей, меценатов и государственных деятелей графов Румянцевых. В 1832 году здесь открылся первый в России публичный музей. Сейчас особняк принадлежит Музею истории Санкт-Петербурга, мы реставрируем и открываем залы со старинными интерьерами. Но здесь есть и экспозиции, посвящённые эпохе нэпа и 1930-м в Ленинграде. Есть даже «музеефицированная» коммунальная квартира, в которой вплоть до 1990-х жили люди. Ходишь по зданию — и путешествуешь по эпохам, — говорит руководитель особняка Татьяна Шмакова.

Самый известный блокадный экспонат — дневник Тани Савичевой — попал на Английскую набережную как раз из музея в Соляном. Узенькая телефонная книжка под стеклом открыта на развороте, где написано: «Дядя Лёша 10 мая в 4 ч дня 1942 г. Лека умер 17 марта в 5 часов утра в 1942 г.». Сотрудники признают: это копия, не оригинал. Настоящий дневник стоял на витрине до начала 1970-х, но потом его переместили в фонды: карандашные записи слишком «хрупкие», могут легко выцвести под воздействием света. Последний раз «ту самую» телефонную книжку показывали публике в 2010-м, во время выставки «Блокадные реликвии».

Но в музее достаточно и других экспонатов, порой неочевидных. Вот свидетельство о рождении, выданное «Нашивочникову Михаилу Николаевичу» 20 октября 1941 года. Сложно представить себе, что во время блокады в Ленинграде рождались дети. А вот вещи ещё одной школьницы, возможно, ровесницы Тани Савичевой — А. Феногеновой (полное имя неизвестно). Видавший виды кожаный портфель, полосатая тужурка, темно-синее демисезонное пальто пробиты осколками. Девочка погибла в декабре 1943 года во время обстрела на Дворцовой площади. Больше никаких сведений о ней не сохранилось.

О том, чем сам особняк жил в блокаду, может рассказать дневник одного из музейных сотрудников — Алексея Черновского. Черновский вёл записи с 22 июня 1941 года до своей смерти в апреле 1942-го, причём по степени подробности они сравнимы с дневником Георгия Князева из «Блокадной книги» Гранина и Адамовича.

— Этот документ — настоящая энциклопедия блокадной жизни, — отмечает Татьяна Шмакова. — Но опубликовать его полностью пока невозможно — нужна громадная работа, чтобы расшифровать все записи, местами нечеткие, и сделать примечания.

Блокадная экспозиция Румянцевского особняка — одна из самых популярных в городе. Только в 2017 году её посетили больше 10 тысяч человек.

О таком обычно не говорят, но часть предметов, которые не имели большой художественной и историко-культурной ценности, были «ломом» или дублетами, отдавалась на нужды фронта. В архивах Музея истории религии сохранился акт от 21 августа 1941 года: «Пересмотрено и передано на нужды обороны 329 единиц хранения из металла». Блюда, посохи, подсвечники, кадила, вещи из суконной ткани. Не было официального распоряжения, но в военных условиях музей решился на этот крайний шаг.

Заместитель директора по научной работе Екатерина Терюкова подчеркивает, что документы и фотографии военных пор стараются «так или иначе» доставать из фондов, но нечасто, к временным выставкам «раз в пять лет». А вот акцент на постоянный «военный» уголок в экспозиции «Православие» по памятным датам делают обязательно.

В общедоступной коллекции: кадило из снаряда на цепочке, часть облачения, крест и дарохранительница — шкатулка для Святых Даров: хлеба и вина. Всё это использовалось в церковном быту в 1942–1943 годах. В дальнем углу — фотография танковой колонны «Дмитрий Донской». Сорок машин, собранных на пожертвования верующих, на фронт передали в 1944 году. Ламинированные таблички с кратким описанием каждого экспоната хранятся в специальных подставках-кармашках.

С самого открытия в 1932 году и до переезда в здание на Почтамтской улице в 1991-м Музей истории религии располагался в Казанском соборе. Главная история блокадной поры тут как раз к религии и не относится. Она — о том, как в октябре 1941 года в колоннаде Казанского по ящикам спрятали все музейно-научные экспонаты, а вместо них вывесили гигантские «патриотические полотна» и лица вождей.

Выставка называлась «Героическое прошлое русского народа и Отечественная война советского народа против фашистов». Всё под открытым небом, опен-эйр, как назвали бы теперь. На ней последовательно, на огромных, написанных маслом картинах представили наиболее славные победы русского оружия. От Александра Невского до Первой мировой войны. Три большеформатных портрета Сталина, Ворошилова и Жданова закрепили в центральной части колоннады. Их было видно отовсюду, на них равнялись уходящие на фронт, — рассказывает Терюкова и отмечает, что ни одно из полотен до наших дней не сохранилось.

Из-за постоянных налётов музейная жизнь к 1942 году сосредоточилась внутри собора. Сотрудницы — все мужчины ушли на фронт — днём водили экскурсии, а ночью дежурили под куполом. Школьники, солдаты на побывке, рабочие бригады приходили на могилу Кутузова, её для красоты и «поднятия духа» отделили чёрной драпировкой по бокам. За полтора первых военных месяца в музее побывали более 6о тысяч человек, в 1943 году — больше 12 тысяч, а в 1944-м, когда у людей появились новые силы, посещаемость достигла 30 тысяч.

Книга отзывов 1943 года хранится в запасниках на Почтамтской и иногда выставляется. На одной из страниц — запись майора Кропачева: «Вместе все дали клятву: бить так, как он (Кутузов) бил врагов». Приписка: «Бьём, били и будем бить».

Музей Анны Ахматовой 8 сентября станет одним из мест, где пройдёт акция «День памяти». Сотрудники Фонтанного дома собрали более тысячи имён людей, погибших в блокаду в близлежащем квартале, и публично зачитают их с 11.45 до 18.00.

На первый взгляд может показаться, что музей имеет отношение к блокаде лишь косвенное. Сама Ахматова жила в Фонтанном доме только два месяца после начала войны. В сентябре перебралась на набережную канала Грибоедова к своим друзьям, литературоведам Борису и Ирине Томашевским, — боялась бомбежек, а в Фонтанном доме бомбоубежища не было. В сентябре 1941-го Ахматову эвакуировали в Москву, а затем в Чистополь и Ташкент. Вернулась она лишь в 1944-м, когда блокада была снята.

Но именно в Фонтанном доме оставался в самую сложную зиму 1941/42 года бывший возлюбленный Ахматовой Николай Пунин со своей семьей. Именно здесь Пунин писал блокадный дневник — один из пронзительных документов военного времени: «Каждый вечер… думаю: увижу ли ещё эти вещи и эти комнаты. Может быть, их не будет, может быть, меня». Подлинную обстановку пунинского кабинета, стол, за которым писались эти строки, сейчас можно увидеть в музее. А блокадный дневник прочитать в книге «Мир светел любовью: Дневники. Письма».

Сохранилась и часть обстановки комнаты Ахматовой — изразцовая печь; пепельница; кукла, созданная актрисой и художницей Ольгой Глебовой-Судейкиной; флорентийский «сундук невесты» XVIII века. Все эти вещи пережили блокаду.

— Пунины зимой 1941/42 года, чтобы согреться, жили в самой маленькой комнатке, то есть ахматовской. А после того, как их эвакуировали, сюда поселили бухгалтера из Управления по охране памятников искусства и старины. Он, как и все в Ленинграде, страдал от голода и холода. Он сжег ее книги и мебель. Но Ахматову это не расстроило — она не была привязана к вещам, — рассказывает сотрудник музея Марина Елпашева. — Гораздо больший ужас у неё вызывал послевоенный город, который Ахматова воспринимала как город мертвых.

До войны к Анне Андреевне часто заходили соседские мальчики Валя и Вова, им она читала книги, а с Валей занималась французским. В блокаду Валя погиб, об этом — в стихотворении «Памяти Вали»: «Постучи кулачком — я открою. Я тебе открывала всегда». В этом тексте упоминается и блокадная «щель» — траншея, где местные жители прятались от бомбежек. В саду Фонтанного дома сотрудники музея укажут место, где была вырыта одна из таких «щелей».

— «Щели» представляли собой довольно глубокие рытвины в земле, которые поначалу закрывались ещё и металлической крышкой. Человек уходил в землю. Для Ахматовой это был ад, куда человек погружался без причащения, осознания собственной жизни, — подчеркивает директор музея Нина Попова. — Важно понимать взгляд Ахматовой на блокаду как на смерть, к чему Ахматова как человек христианской культуры относилась очень серьёзно, осмысленно. Есть связь живых и мертвых, и если она нарушена, нарушится и гармония мира.

Экскурсии о блокаде в Фонтанном доме проводятся нечасто — в дни начала и снятия блокады, начала и окончания войны. Но тут говорят: главное — не мероприятия. Важно читать тексты Ахматовой, Пунина, Ольги Берггольц, Геннадия Гора и других. Думать и помнить.

Музей, как понятно из названия, посвящен послевоенному быту ленинградцев. В частной коллекции, с 2014 года открытой в бывшей коммунальной квартире на Васильевском острове, — хорошо знакомые нынешним горожанам (или запомнившиеся из детства, родительских квартир) вазы, статуэтки, флакончики, игрушки и другие приятные глазу вещицы. Однако и тут хранятся экспонаты, связанные с историей блокады.

Один из таких — обезьянка Яша. Уже потрепанный рыжий красавец сидит на кровати — точно так же он просидел на антресолях в одной из ленинградских квартир всю блокаду и после многочисленных приключений встретился с хозяйкой, вернувшейся из эвакуации.

— Это было в 1938 году, — рассказывает родственница первой хозяйки Нина Гладкова, передавшая обезьянку в музей. — Девочке Тане 31 октября исполнилось четыре года. Родители приготовили подарок — обезьяну. Они поставили ее на задние лапы и подвели к дочке. Таня ужасно испугалась и расплакалась: игрушка казалась живой. Его назвали Яша. Это было в Ленинграде — в семье врача Галины Ивановны Зайцевой (Лебедевой) и инженера-конструктора Бориса Иосифовича.

Во время войны семью эвакуировали в Казань. Яшка был слишком большим, его положили на антресоли в доме на Моховой улице. Галина Ивановна во время войны заведовала хирургическим отделением в казанском госпитале, а девочка Таня там же рассказывала солдатам стихи и пела песни, чтобы развеселить их. После войны семья вернулась в Ленинград и обнаружила квартиру нетронутой. По счастью, в дом не попали снаряды.

Позже Яшка попал в квартиру к дедушке Тани — Ивану Владимировичу Лебедеву и стал жить у него на огромном вольтеровском кресле. Иван Владимирович был военным врачом, во время Великой Отечественной заведовал эвакогоспиталем в Вологде, после работал в военном госпитале в Ленинграде на Суворовском проспекте и жил рядом. А внучка Таня постоянно приходила в гости.

Повзрослев, Таня уехала в Караганду, где училась в медицинском университете, а после много путешествовала. Десять лет работала судовым врачом и, как потом шутила, должна была, по пиратским меркам, иметь две серьги — потому что обогнула и мыс Горн, и мыс Доброй Надежды. Всё это время Яшка ждал Таню в квартире дедушки.

— После смерти Ивана Владимировича Яшка вновь попал к своей хозяйке и уже не разлучался с ней больше. Он жил в разных районах Ленинграда — Петербурга, пока вместе с бабушкой не стал жить с нами, — отмечает Нина Гладкова. — Бабушка Таня умерла в 2005 году. Когда я узнала об открытии музея «ХХ лет после войны», то решила Яшку туда отдать. Он свидетель интереснейших историй моей семьи.

Кроме обезьянки, в музее есть и другие экспонаты, связанные с блокадой, — громкоговоритель 1937 года, по которому ленинградцы слушали пульс блокадного города — метроном и голос Ольги Берггольц. А также желтый мишка 1936-го свекрови основательницы музея Натальи Баландиной — Ольги Ивановны. В отличие от Яшки, мишка отправился с семьей в эвакуацию в Горький (Нижний Новгород), а потом вернулся в Ленинград.

Историко-краеведческий музей Кронштадта сравнительно молод: он основан в 1991 году и с тех пор неоднократно переезжал и менял название. С 2013 года находится в здании на Якорной площади прямо позади Кронштадтского морского собора. Экспозиция поделена на зоны, соответствующие эпохам, — от Петровской до новейшей, а ее эмоциональным центром стала блокадная комната. Экспонаты собирали всем миром — кронштадтцы принесли из своих домов фотографии, книги, мебель, буржуйку (хотя для Кронштадта она не была характерным атрибутом блокадных лет — здесь, по воспоминаниям очевидцев, в основном топили печи в домах).

Среди подлинных предметов сотрудники музея выделяют куклу, переданную лично блокадницей (куклы были редкостью для той поры), «тарелку» радио — в Кронштадте свой радиоузел был основан еще в 1923 году, станция называлась «Говорит Кронштадт». Фотоальбом на столе в блокадной комнате составлен из снимков, принесенных разными людьми. Так жители города стали одной большой семьей.

О военной поре рассказывают и стенды в одном из залов музея. Некоторые предметы, выставленные в витринах, родом не из Кронштадта: десантный ботинок и немецкая каска были принесены из Невской Дубровки. А вот кисет происходит из кронштадтской семьи.

Вопрос «своего», кронштадтского, для музея стоит достаточно остро: здесь стараются находить вещи и сюжеты, которые бы рассказали об истории именно этих мест и о людях родом отсюда. В будущем планируется создать экспозицию, посвященную кронштадтской «малой Дороге жизни», о которой знают немногие петербуржцы.

А пока на стендах представлены личные истории. Например, кронштадтца Коли Погожева, шестнадцатилетнего слесаря Морского завода. Его семья была эвакуирована в Казань, однако юноша хотел пойти на фронт, несмотря на недостаточный возраст и худобу. Он пошел на обман, поменял документы, стал артиллеристом, форсировал Днестр, освобождал Польшу, был четырежды ранен, пережил контузию и концлагерь. Его сочли мертвым, и мать получила похоронку, но Коля выжил, окончание войны встретил в Дрездене старшим сержантом. А потом еще четверть века проработал на Ижорских заводах. Погожев получил множество наград — но пришлось доказать, что он в войну и «в мирной жизни» — одно лицо (фамилия-то была ненастоящая)! И это ему удалось. Николая Николаевича не стало 23 февраля 2016 года.

В фондах музея также хранятся блокадные письма и копия альбома Драматического театра Балтийского флота, который работал в военные годы.