Три зала, больше тысячи экспонатов. Военно-блокадная экспозиция — ядро всего музея гимназии № 166. Это одна из самых внушительных коллекций в городе, и не только среди школьных.

Многие предметы здесь обросли легендами. На стилизованной двери в бомбоубежище — блокадных времён табличка со словом «Лестница» и номерами квартир. Рядом с такой табличкой сидела маленькая девочка, когда ее увидела вернувшаяся с работы мать. Увидела живой после того, как «похоронила»: детсад, куда ходила девочка, разбомбили, но она чудом спаслась. Потом Изольда Вышковская (так девочку звали) подрастет и будет ходить в балетный кружок; а уже после войны встретит скульптора Веру Исаеву. Говорят, лицо Матери-Родины на Пискаревском кладбище та лепила именно с Изольды.

В витрине под стеклом лежит деревянный посох с вырезанными по-немецки названиями «Любань», «Тосно», «Ленинград». Немецкий летчик «делал зарубки» мест, которые бомбил. Остается только гадать, зачем авиатору такой некомпактный «талисман».

Даже вполне стандартные предметы в этом музее имеют свои особенности. «Комната блокадника», например, максимально подлинная: даже кусочек хлеба, как уверяют, настоящий, из блокадных времен. Его сберегла учительница школы, но умерла в эвакуации — хлеб сохранила дочь, выпускница.

Школа работала в блокаду: в выписках из приказов — «уволен в связи со смертью» и перечень: дворник, учитель... Выпускник Марк Морозов, сын заведующего РОНО в годы блокады, получил аттестат с одними пятерками, поступил в ЛГУ на филологический. Поэт Симонов отметил одно из его стихотворений, правда, в экспозиции представлено другое: «Будь близ меня, любимая подруга, нас никогда не разлучат года…» Это не старомодная лирика, это юмор: стихотворение посвящено кепке. В ней Морозов на фронт и ушел. В ноябре 1941-го пропал без вести. Кепку родителям отослали товарищи, сейчас она под стеклом.

Музей создавался в брежневские времена и изначально был посвящен «малоземельцам», 18-й армии, в которой политруком был сам Леонид Ильич. Отсюда такой размах: всем районом, если не городом, помогали. Есть стенд с настоящим обмундированием солдат и сержантов Красной армии, подлинные снаряды. Особенно тут гордятся диорамой почти во всю стену: бой за Новороссийск. И импровизированной «землянкой» первого командира 18-й армии Андрея Смирнова (он выходец из центра города, погиб в первые месяцы войны). Потом добавилась история знаменитой 24-й Железной трижды Краснознаменной дивизии. Соответственно, в важные даты здесь всегда собирались не только выпускники — ветераны школы № 166, но и вообще ветераны-ленинградцы. До сих пор собираются, хотя их уже по пальцам одной руки пересчитать.

— В 1990-е во многих школах музеи закрывали, нам тоже говорили: «Закройте», — рассказывает учитель математики Ирина Дмитриева (вместе с учителем истории Еленой Калмыковой руководят музеем). — Наверное, музей и память о войне — единственное, за что можно было держаться, когда не стало ни пионерии, ни комсомола.

К 27 января здесь готовят новую экскурсию.

Школьники Шестой специальной артиллерийской школы (6-й САШ) называли себя «спецами». Первый набор в это заведение был в 1937-м: поступали сюда 14–16-летние юноши, без троек, с великолепной физподготовкой.

— Репрессии к 1930-м годам обескровили командный состав, к тому же новые виды вооружения требовали подготовленных кадров, — рассказывает руководитель музея, учитель истории Вера Красикова.

До начала войны школа успела сделать четыре выпуска, то есть выпускники 1938–1939 годов встретили войну в войсках.

…Немудрено запутаться: в Пятой школе — музей Шестой школы, которая к тому же находилась в другом здании. На самом деле Шестая — это не городская нумерация, а всесоюзная: специальных артиллерийских школ в 1937 году было создано 17. Шестая обосновалась в доме № 39 на 14-й линии, где до революции была легендарная школа Карла Мая (её выпускники — Николай Рерих с сыновьями, художник Константин Сомов, многие представители династии художников и архитекторов Бенуа). А нынешняя школа № 5 (в ней учились два космонавта — Георгий Гречко и Андрей Борисенко), хоть и «живет» в другом здании, почти напротив, числит себя преемницей и школы Мая, и артиллеристов. А в музее делает упор именно на артиллерийскую тематику.

Музейные фонды здесь открыты — буквально: экспонаты находятся не в отдельном запираемом кабинете, а в рекреации, в витринах.

— Это чтобы у ребят всегда перед глазами было, — поясняют в школе.

На довоенных школьных журналах написано: 1-я батарея, 2-я, 3-я. Это устройство всех советских артшкол: в первой батарее — самые старшие, десятиклассники, в третьей — младшие, восьмиклассники. Точные дисциплины (и, кстати, рисование) были подогнаны под программы артучилищ. Современным школьникам из экспонатов интересен «блокадный фонарь» — настоящая солнечная батарея: он накапливал за день солнечный свет. Тот, кто постарше, скорее оценит документы — аттестаты, ученические билеты, фотографии. На фото 1940 года — молодые мужчины в форме; на самом деле им 15 лет — это младшие командиры школы, недавние семиклассники. Почти про каждого есть что рассказать: Евгений Волобуев переметнулся во флот и завершил службу вице-адмиралом; Вилен Горючкин в первые месяцы войны самовольно ушел к отцу на фронт, погиб осенью 1941-го на Пулковских высотах. На стенде «Они штурмовали Берлин» — молодой красавец-капитан Игорь Миркин: это он 20 апреля 1945 года дал первый залп по Берлину — не знал, что был аккурат день рождения фюрера.

Или вот самые обычные часы. Принадлежали выпускнику Вениамину Волкову.

— Вениамину Васильевичу, дай бог ему здоровья, 97, — комментирует Вера Красикова. — Часы подарили ему родители, когда он поступил в спецшколу. Он всю войну прошел с ними, потом нам подарил.

Волков стал офтальмологом, в честь него названа малая планета — «Вен Волков».

Когда началась война, «спецы» были, как обычно, на летних сборах под Лугой. Уже скоро они будут по 10–12 часов строить оборонительные сооружения. Будущих офицеров берегли, в школе во время блокады давали горячее, но многие уносили еду домашним. В эвакуацию на Финляндский вокзал 5 февраля 1942 года кого-то везли на саночках, а саму эвакуацию (до Тобольска добирались 22 дня) выжившие «спецы» называли «самым тяжелым и трагическим из всей истории школы». Умирали в пути — тела сгружали на платформах; умирали при виде еды — сердце останавливалось; лишались рассудка. Блокадная и эвакуационная жизнь спокойно и потому душераздирающе изложена в воспоминаниях Давида Алексеева и книге Виктора Рожкова «Шестая специальная артиллерийская школа» — генерал-майор Рожков стал одним из инициаторов создания музея в 1983 году.

Самый пронзительный экспонат, как ни странно, не подлинный, а мемориальный. Это «парта памяти» с выгравированными на латунной поверхности именами 111 учеников 6-й САШ, которые не вернулись с войны, — тех, о ком удалось собрать сведения.

С октября 1941 года во Дворце пионеров начал работу госпиталь. Главный хирург Антонина Егорова привела сюда маленькую дочку Лину. «Я помогала скатывать бинты, топила буржуйки, светила факелами врачам при обходе…» — вспоминала потом Лина Щербак. С куклой-пупсом, который провел с ней блокадное время, Лина Ивановна смогла расстаться только в 2017-м, он стал частью экспозиции.

Дворец пионеров возобновил свою работу уже 17 мая 1942 года. Не было ни афиш, ни объявлений по радио: здание оставалось мишенью при обстреле. Педагоги сами ходили по домам, собирали детей и переживали, имеют ли право приглашать их, так рисковать.

— Но потом решили: это не только право, это миссия. Чтобы дети не остыли, не зачерствели, — отмечает заведующая музеем Александра Бойцова.

В музее не стремятся выложить на обозрение все архивы; хотят, чтобы посетитель уделил внимание каждому экспонату, потому что у каждого — своя история. Кисет, вышитый Женей Шавровой. Знаете улицу Шаврова? Названа в честь известного авиаконструктора; Женя — его дочка. На фото светловолосый парень делает стойку на руках; подросток Свет Тихвинский пришел в секцию спортивной гимнастики в декабре 1942-го. Потом он станет чемпионом Ленинграда, доктором медицинских наук.

Рядом с эвакуационной справкой — белая детская панамка. И если справка — документ, который выдавался воспитателю, то у ребенка при эвакуации всего-то и был один «документ», панамка с вышитой на ней фамилией.

Легендарная история, конечно, ансамбль Обранта: воспитанниками дворца пополнился агитвзвод 55-й армии. «В зрительном зале плакали девушки-сандружинницы, невозможно было удержаться от слёз при виде измождённых блокадных детей, старающихся из последних сил весело и темпераментно плясать», — писал Обрант. В экспозиции — фотографии и эскизы костюмов танцоров; автора, Веру Милютину, называли «художником блокадного Ленинграда». Здесь же — дневник библиотекаря дворца, Асты Васильевны Пашкевич. «Всего 31 посетитель за день», — досадовала она, потому что норма — 120 читателей. Аста Васильевна не делала скидку на то, что норма вообще-то довоенная. Книги называли «вторым витамином блокады».

Ни за что не подумаешь, но монументальные, во всю стену, палехские росписи в Комнате сказок в Аничковом («хит» дворцовых экскурсий) — тоже в некотором роде памятник блокадному времени. Дворец стоял неотапливаемый, в помещения с палехом принесли буржуйку, чтобы стены совсем не заиндевели. Росписи сохранились.

А 27 января каждый год в Аничковом проводят акцию «Свеча памяти»: расставляют зажженные свечи во дворе и несут еловые венки с гвоздиками к Фонтанке.

«План работы» учительницы за ноябрь 1941 года. Самое «смертное» время, но каждый день скрупулезно расписан. Как дети себя вели, выучили ли стихи, успехи и неуспехи: «Оказалось, что Галя П. не знает, где у нее левая рука, где правая…»

— Это потрясает, — комментирует заведующая музеем Людмила Дербилова. — Вся документация велась, как до войны. Когда говорят о блокаде, всегда ощущение, что люди еле выживали. Но они жили и работали, это был действительно город-фронт.

Академия берет свое начало с первого в мире педагогического музея, основанного в Соляном городке в 1864 году. Поэтому «блокадная» часть сразу в глаза не бросается — отвлекают внимание добротные дореволюционные учебные пособия. Экспонаты — не предметы «блокадного быта», а документы. В шкафах толстенные папки: «Планы работ воспитателей детсадов г. Ленинграда 1941— 1945 гг.», «Планы работы Городского методического кабинета 1942— 1945 гг.»…

Сохранность тетрадей, журналов учета, конспектов удивительная. Фотоальбом детей интерната № 43, ноябрь 1942-го: вот какой ребенок поступил («кожа бледная, дистрофия второй степени») — и как потом выправился. Книга посещений школы № 321 методистами; проверяющие не нежничали: «Отставание от программы», «Необходимо посещение консультаций в Институте усовершенствования учителей» — институт (нынешняя АППО) работал в блокаду.

Еще одна папка — блокадные рисунки дошкольников. Рисунков 1200, их собирала инспектор Куйбышевского РОНО Елизавета Щукина, часть хранится здесь, часть — в педагогическом колледже № 8 и в музее в Соляном. Они не только подписаны (автор, возраст, детсад), но и снабжены комментарием самого ребенка. Иногда только так и поймешь, что накорябано: «Самолеты прилетели на дачу, все дома разрушены». Иногда рисунок вполне художественный (голубое небо, самолеты, танцующие барышни), но и тогда объяснение нелишне: «Красная армия освободила Украину, а украинцы говорят "большое спасибо" и подарки несут».

Не так давно воспитанники Центра содействия семейному воспитанию № 15 (по-старому — интерната) взялись изучать фотоальбом 1944 года — детсада № 20, отправленного в эвакуацию в деревню Тюменской области. Там среди прочего удивительное фото: четыре девочки с распущенными волосами и огромными бантами, по виду даже не ленинградские, а «дореволюционные». Приложена газетная заметка: мама двух из этих девочек, работница прядильно-ниточного комбината им. Кирова В. Парфенова благодарит, что детей сберегли.

— Мальчишки провели целое расследование, — рассказывает Людмила Дербилова. — Детсада по тому адресу уже нет, а комбинат существует, в архиве нашли личное дело В. Парфеновой. Оказалось, одна из ее дочерей тоже там работала. Узнали ее адрес. Встретились с этой уже очень пожилой женщиной, она рассказала, как их везли в Сибирь.

«Здесь столько материалов ждет своего исследователя», — говорят в музее.

За год объехать все комиссионки, вынуть оконную раму 1930-х годов, раздобыть книги с личной подписью Ольги Берггольц и тетради блокадных времён. Именно так создавался музей в школе № 340. Здесь в 2013 году открылись сразу несколько экспозиций. О стихах, учёбе и быте разрушенного города.

«История микрорайона "Невская застава"», «Блокадная комната», «Кабинет Ольги Берггольц», зал с фотографиями и работами поэта. Высокие перегородки разделяют пространство на несколько зон. Предметы в каждой — подлинные. Благодаря светлым обоям и люстрам, разным во всех «комнатах», получилось аккуратно, сдержанно и по-хорошему лаконично. Ни заклеенные крест-накрест окна, ни изображения заледеневшего Ленинграда за ними не давят: о повседневности той поры с посетителями говорят аккуратно. Читают стихи и водят в соседний сквер к памятнику Берггольц.

Поэта со школой связывает только то, что здание стоит на улице её имени. Автор поэмы «Твой путь», автобиографических «Дневных звёзд» и трагических дневников родилась в двух минутах ходьбы в деревянном доме. До наших пор он не сохранился, а жители района ещё с 2010-го просили администрацию сделать небольшой музей и посвятить его блокаде. Повод появился, когда на капитальный ремонт закрыли 340-ю школу: директор Елена Дашкова и заместитель Надежда Смирнова разработали дизайн выставки и начали собирать экспонаты.

Маленький шкаф, довоенная парта и пионерские символы нашлись в лаборантских и стали частью «довоенных класса и учительской». Комнату рабочего решили воссоздать, «потому что Невская застава — район исторический, и тут всегда жили обычные ленинградцы, трудились на заводах и уходили на фронт». Экспонаты — буржуйку во всю стену, радиотарелку, кровать и военную шинель — принесли жители района, блокадники и ученики. За некоторыми вещами, например, стулом 1940-х «из комиссионки за 100 рублей», директор лично «гонялась по всему городу».

— Вот оконная рама на стене, я её во время ремонта попросила вырезать и поставить в музее. У нас же старая, ещё довоенная школа, открылась в 1936 году. И дети в блокаду тут учились до тех пор, пока не стало совсем холодно. В школе разместился эвакогоспиталь, — поясняет Дашкова.

Тетради и работы школьников, чей выпуск выпал на 1941— 1945 годы, в главных залах не выставляют. Они лишь изредка становятся основой для тематических выставок. А вот книгу, подписанную Ольгой Берггольц, микрофон, похожий на тот, с которым поэтесса работала в Доме радио, газету с пометой её рукой: «Музею Революционной Истории» и ярко-жёлтый билет на трагедию «Верность» увидеть можно всегда. В сочетании с «воссозданным по воспоминаниям кабинетом Берггольц», где на столе стоят печатная машинка, фотографии ее отца и второго мужа Николая Молчанова, получается биографично. Бирок на вещах нет, значения угадываются интуитивно. В соседнем зале собраны документы писательницы, фотографии её и погибших дочерей, несколько изданий поэм и стихов.

У посетителей есть выбор: стандартная или расширенная программа с прогулкой по улицам. Интерактивная часть в самом музее пока не готова: сейчас аппарат, больше похожий на банкомат, способен выдать лишь краткую сводку об истории района, школе и войне. Наполнением этой онлайн-библиотеки с сентября 2018 года займутся активисты-ученики.

В педагогическом колледже № 8 одна из комнат — блокадный детский сад. Медведи и пупсы расселись по стульям, на столе чайник и фарфоровые блюдца. Посреди всего этого — «солнышко». Так дети назвали коптилку. Воспитательница Анна Фомина выменяла её за двухдневную норму хлеба. Стеганые подушки на стульях сшили, чтобы дошкольники могли сидеть — из-за дистрофии кости врезались в кожу. Три квадратика хлеба и дуранда из жмыха — завтрак, обед, ужин. Когда нынешняя заведующая музеем Елена Дмитриева помогала собирать экспонаты своей учительнице Любови Береговой, ещё не знала, что её жизнь неразрывно свяжется с музеем.

— В 1972 году Любовь Борисовна решила сделать экспозицию, и мы, ребята второго курса её группы, загорелись идеей, выписали из архивов фамилии воспитателей блокадного города и пошли по адресам. Первая, с кем познакомились, была Елизавета Щукина. Она передала детские рисунки, дневники, воспоминания и отправила к другим, — вспоминает Дмитриева.

Сработало правило: ленинградцы не хотели вспоминать о блокаде, но не могли не выговориться.

В зале более 500 экспонатов, «наследие» Щукиной — толстый дневник и рисунки на стенде. Кусок альбомного листа исчиркан неровными линиями. Когда трёхлетнего Шурика Игнатьева спросили, что он изобразил, мальчик ответил: «Это война, а посередине булка, больше не знаю».

Мягкого котёнка Мурлыку и негритёнка в красной юбке педагог Валентина Козловская сшила из тряпок, а по ночам мастерила кукольный театр из бумаги. Рисованные Петрушка, Буратино и Пьеро помогали успокаивать детей в бомбоубежище. Мурлыку и негритёнка «размножили»: потрогать копии можно каждому посетителю. Еще один «тактильный» экспонат — широкий ремень из кожи.

— Когда мы ходили по детским садам Центрального района и искали мебель тех времён, нас спросили, не знаем ли мы человека, который всю блокаду выступал с собачками. Мы не знали, нас и познакомили, — рассказывает экскурсовод.

Незнакомцем оказался Иван Наркевич. Потомственный цирковой артист отказался от эвакуации и остался в городе вместе с матерью и пятью собаками. Ходил по детским садам, домам и больницам, устраивал праздники: псы умели лаять и считать. Чтобы выжить, Наркевич варил и ел ремни. Последний, застегнутый на первую дырку (в диаметре не больше 25 сантиметров), так исхудал молодой мужчина, артист лично передал в экспозицию.

Письмо одиннадцатилетней Тани Богдановой хранится под стеклом. Девочка пишет о себе в прошедшем времени, прощается с отцом-фронтовиком и просит «сильно не расстраиваться», когда ее похоронят: «В моей смерти прошу никого нивинить. Сознаться по совести виновата я сама, так как нивсигда слушалась маму».

Письмо написано на листовке, такие распространяли по всему городу: «Фашистский зверь голоден. Он подбирается к нашему хлебу...»

Экспозиция на Невском, 14, появилась после нескольких «чудес». Митинги и выставки к 27 января ученики 210-й школы проводили ежегодно с 1949 года. Когда в 1970-м дары блокадников перестали помещаться в запасниках, а кто-то предложил создать музей, идею поддержали поэты Ольга Берггольц и Юрий Воронов. В пик «ленинградского дела» и разгрома Музея обороны и блокады в Соляном переулке сотрудники «успели принести и спрятать тут несколько мешков с документами».

Школьная экспозиция пережила два переезда: со второго этажа в класс-мастерскую, оттуда в 2003-м — в крайнее крыло. Тут истории выставки и Музея обороны Ленинграда пересекаются ещё раз: помочь с оформлением согласились художники, работавшие в Соляном. Понравилась концепция: «Весь разговор о блокаде — через детей. Показать не смерть, а жизнь. Рассказать, что делали, как любили, танцевали и рисовали».

— На улице при входе вы можете увидеть надпись «Граждане! При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна». Её восстановили в 1964-м по инициативе Михаила Дудина. Это единственная мемориальная надпись в городе, остальные просто оставили после съёмок фильмов. В музее мы не рассказываем о смерти, это принципиальная позиция. Говорим, как город жил в тех нечеловеческих условиях. Всю войну работали три музыкальные школы, ребята выступали с оркестром, устраивали соревнования, собирали отряды, тушили бомбы, девочки вышивали, мальчики ездили на сборы, делали табуретки. Именно школьники были инициаторами внутренней жизни города. В какой-то момент люди поняли, что нельзя просто лежать. Нужно чем-то заниматься, чтобы не умереть, — говорит руководитель выставки Любовь Кувырзина.

Две распашонки перешиты из солдатских портянок и обмётаны нежно-розовой ниткой. Карточка молодой матери Иры Ивановой на молочную кухню, свидетельство о рождении. В Ленинграде появлялись и росли дети. Если родители умирали в квартире, отряды школьников относили ребенка в детский дом.

Пустая карточка донора на март 1942 года и маленькие весы — это про комсомольцев. Пункт приёма крови на Суворовском проспекте работал всю блокаду, люди приходили раз в неделю, в тяжёлое время — раз в две, и получали за это 200-граммовую надбавку к хлебной норме. Донорское движение, как отмечают в музее, запустили именно подростки: сами сдавали кровь и привлекали ленинградцев.

В первый блокадный год занятия почти прекратились: здания бомбили, у детей не хватало сил. Учителям разрешили собирать классы и следить, чтобы маленькие не съедали все сразу. Учёба возобновилась в октябре 1942 года. В дневнике третьеклассника тех пор — по четыре урока каждый день. Домашними заданиями заполнены все графы: в январе на естествознании проходили «воду», по истории — «славян», по русскому языку — местоимения.

В музее можно потрогать сочинения и письма блокадного времени. Заламинированная страница испещрена зелёными буквами — бумаги не хватало, писали между строк. Художественные книги не портили, под «тетради» брали старые журналы. Разобрать детский почерк и рассмотреть все рисунки с приписками на полях непросто.

Главный посыл: «Лучше один раз почувствовать». Экскурсовод выключает свет, зажигает свечу в фонаре, раздаётся сигнал «Внимание всем!». В полной темноте пространство сжимается. Спрашивать, а как жили люди, уже не хочется. «Прочувствование» происходит и у кухонного стола с крышкой. Как рассказал один ленинградец, «когда стало совсем плохо», точно такой же стол решили сжечь. Отламывали ножки, а из-под крышки выпало пять старых кусков хлеба. Довоенные детские капризы и «обеденные войны» спасли всю семью. Теперь об этом рассказывают посетителям.