– Цель визита?
– Туризм.
– Профессия?
– Преподаватель Петербургского университета, журналист.
– Вы сюда работать?
– Нет, максимум в блог напишу. Оформляю туристическую визу.
– Проходите.

Офицерам всё равно, офицеры выглядят уставшими: однократный въезд в Иран на месяц оформили через час после прилета. Но на контроль, как выяснилось позже, поставили.

Внешне безразличный сотрудник паспортного контроля молча штампует паспорт. В документе две сирийских, ливанская и финляндская визы, несколько штампов о пропуске через границу одной из непризнанных республик, а также красная печатка о запрете въезда на Украину. Никаких вопросов. Добро пожаловать в Исламскую Республику Иран.

Подобно джинну, откуда-то возникает другой офицер и, дружелюбно похлопывая меня по плечу, отводит в сторону. Следуют стандартные реплики на плохом английском: «В России холодно? Путин – гуд?». Официально Иран – чуть ли не главный союзник России, по крайней мере в сирийской войне. Однако Крым исламская республика пока официально не признала.

Немного задерживаюсь с ответом про Путина, а собеседник внезапно выдает: «Думаете, нам нравятся аятоллы? А вы про них что думаете?» и просит «рашен сигарет».

Движение головы, мол, я вне политики; улыбка; всемирный жест передачи сигареты; рукопожатие – и вот, уворачиваясь от таксистов, иду к метро. Ветку к аэропорту в Тегеране продолжили быстрее, чем в Петербурге.

Чисто и тихо. Щебечут студентки, многие без стеснения смотрят прямо в глаза. В Иране женщины и девушки не закрывают лица, не принято. Постоянно контролируешь себя, чтобы не заглядеться.

Хотя в целом иранцы не показывают интереса к иностранцам, но дорогу всегда подскажут и вообще постараются всемерно помочь. Может, потому, что многие отучились за рубежом, а может, потому, что опасаются лишних вопросов.

Может быть, парк? Огромный, больше похожий на пустырь, парк «Вилайят» пуст. Только перекати-поля не хватает. Редкие горожане сидят на газонах и курят кальян под запрещающими это делать табличками.

А в центре красуются купола цирка. Называется он, что любопытно, «Русский цирк». Там есть лошади, карлики, три клоуна, азербайджанец Ахмед, прыгающий через пилы, и даже некий русский каскадер Валерий.

Администратор, он же конферансье, приглашает на вечерний сеанс. «И детей приводите», – выдает он на русском. Про беспорядки мужчина ничего не слышал – был, мол, митинг студентов, человек сто, мирный: «Хотели свободы Интернета. Никто не разгонял вроде бы. Впрочем, наш цирк на отшибе, новости не доходят. Вот тигров запретили – жалко». Страшно хочется взглянуть на иранских клоунов. И карлика. И Ахмеда, прыгающего через пилы. Но у нас же тут «революция»! Извини, Ахмед, в другой раз.

Черт! За мной кто-то идет. Показалось или нет? Здороваются – и за мной идет уже второй. Сворачиваю в книжный. Человек – за мной. Паспорт и телефон посольства, «сафарат рус» – наготове. Паранойя? Но выхожу курить, а усатый товарищ в неприметном сером пиджаке и со стильным кожаным портфелем в цвет туфель тоже выходит.

Возвращаюсь в магазин. Здесь продается русская классика, а на стенах наряду с местными писателями висят портреты Толстого, Чехова и Гоголя. Солнце как-то резко село, но фонари горят повсюду. На освещении тут явно не экономят.

Продавец участливо предлагает чай, попутно рекомендуя не ходить по ночам. Прошу его вызвать такси до гостиницы. Мужчина открывает приложение на смартфоне, говорит фиксированную цену – и вуаля. Персидские цифры похожи на те, которыми пользуются арабы. Только вместо пятерки, которая в Сирии – это нолик, сердечко.

Минут десять о чем-то говорят, иногда спрашивая меня, как в России погода, и вскоре на заднем сиденье машины появляется увесистый пакет: «Это вам».

Предлагаю деньги. Продавец отказывается. Предлагаю еще и еще. На третий раз соглашается. «Обратный торг, вы научитесь, – усмехается Айни. – А то так и дочь чью-нибудь замуж недолго взять».

Овощей и фруктов действительно много. Сок свежевыжатый. Рыба свежайшая – каспийская и с Персидского залива, морепродукты. И мясо. Российские мясоеды и веганы – те, что не убоятся пометки «халяль», – придут в восторг.

Знакомый ливанец, ведущий в Иране бизнес, предупреждал: за иностранцами здесь наблюдают, хотя людей в форме на улицах Тегерана – меньше, чем в соседнем Баку. Только сотрудники местной «охранки» (или наружки) работают в штатском и на неброских машинах. И, отправившись поздним вечером гулять по Тегерану, убедился в этом сам.

«Стоп!» – из грязно-черной, с запахом смога и пряностей, тегеранской ночи вынырнул, визжа тормозами, «пыжик» такого же неопределенного цвета. «Стоп, стоп!» Из Peugeot 206 выскочили три человека, которые на улицах Питера сошли бы за посетителей крафтовых баров. У одного – зачес, у второго – прическа как у Варламова или Анжелы Дэвис, а третий – лысый и неприметный. Светят в лицо мобильным телефоном, кричат на плохом английском и протягивают удостоверения.

– Журналист?

– Турист! Вы – полиция, мухабарат? – на автомате вспоминаю неуместное здесь арабское слово.

– Да. И это просто проверка. Ваш паспорт, пожалуйста. Не волнуйтесь.

– Понимаю, понимаю. Мне звонить в посольство?

– Нет-нет, это стандартная процедура. В городе было неспокойно, и мы волнуемся о вашей безопасности.

– Кто-то погиб? Мне что-то угрожает?

– Нет. В Тегеране тихо. Были проправительственные выступления.

Через полчаса вместо одной машины в узком тегеранском переулке набилось четыре. Никто ничего не объяснял, но все очень вежливо просили «не волноваться». Волосатый даже сказал что-то вроде «Don't worry, be happy». Звонили куда-то, пока не загремел рев мотоциклов, и нас не обступили с дюжину человек бородатых, в камуфляже, балаклавах и с шевронами КСИР (Корпуса Стражей Исламской революции).

– Документы!

– Уже показывал.

– Можно сфотографировать?

– Конечно.

– (В сторону, на фарси.) У него сирийская виза… Две!

– Вы были в Сирии?

– Да.

– Что вы там делали?

– Работал.

– Как?

– Снимал, как Иран и Россия помогают сирийскому народу уничтожать террористов.

– Доказательства?

– В Интернете наберите мою фамилию. Снимал «Хизбаллу» под Аль-Хадером и «Фатимьюн» под Алеппо («Хизбалла» и «Фатимьюн» – шиитские вооруженные формирования, воюющие в Сирии на стороне правительства. – Прим. ред.). Но здесь я как турист, блогер. У меня и камеры-то нет.

– Спасибо. Вы свободны. Добро пожаловать в Иран!

Общий хохот. Кто-то говорит «водка». Кто-то предлагает арак – наверное, в шутку. Кто-то еще раз фотографирует паспорт, все страницы подряд. Каждый стремится пожать руку. И через минуту кавалькада растворяется в пахучей иранской ночи.

А в центре Тегерана ночью мы еще выпьем. На причастии – в русском храме святого Николая на Рождество.

Но главное – с 3 по 9 января я не заметил никаких полицейских усилений, патрулей или кордонов. У правительственных зданий не разгуливали автоматчики, по городу не ездила военная техника, – можно было поверить словам командующего Корпусом Стражей Исламской революции (КСИР) Мохаммада Али Джафари. 3 января он объявил о «провале смуты» в стране. По словам Джафари, на протестные митинги во всем Иране вышли в общей сложности 15 тысяч человек.

При этом основная часть протестов имела место в провинции. К слову, уже в Исфахане и Тебризе комендантский час в начале января действовал.

А вот курортный Бендер-Аббас волнения и вовсе обошли стороной: по словам знакомого российского туриста, проводившего там новогодние каникулы, в городе он ни разу не заметил каких-либо протестов или митингов.

Иранская городская молодежь в массе своей прилично объясняется по-английски и выглядит встроенной в глобальную культуру. Исламская республика вовсе не так закрыта, как кажется: просто она общается с миром скорее через Китай, Индию и Корею, нежели США или Европу.

Школьники и студенты нередко заговаривали первыми и аккуратно интересовались, из какой я страны.

Половина безошибочно называла Россию. С парой из них мы даже пропустили по стакану чая. Большинство хочет учиться за рубежом – по большей части в англосаксонских странах, а также в Германии и Франции. Власть при мне не ругал никто, но Иран – страна молодая, и когда у руля окажется «интернет-поколение» сегодняшних 20-летних, можно ожидать в стране самых серьезных изменений.

По данным зарубежных медиа и ближневосточных соцсетей, протестующие организовывались через Telegram и Whatsapp. Временная блокировка 31 декабря 2017 года популярного мессенджера особой роли не сыграла: в любом салоне связи вам бесплатно поставят на смартфон VPN – программу для смены IP-адреса устройства.

Один из популярных у местных жителей таких сервисов – PsiPhone. Впрочем, уже 7 января Telegram в Иране разблокировали. Сервис пользуется у местных жителей популярностью: почти все магазины и кафе ведут свои каналы, есть они также у местных СМИ и банков.

Другой способ организации «мятежников» – уличная агитация. Но за все время я заметил только две закрашенные надписи на домах, предположительно содержавшие хештеги для соцсетей. А вот граффити здесь популярны – как рекламные, так и «ради искусства».

В начале января власти несколько раз собирали проправительственные манифестации, которые довольно активно освещали местные СМИ. Единство нации здесь доказывать особо и не нужно: в Иране нет серьезных межнациональных конфликтов, и даже местные курды ведут себя довольно спокойно.

В популярных иранских группах в Facebook или сообществах студентов тоже не видно было какой-либо протестной агитации: мы с переводчиком четыре часа безуспешно искали хотя бы намек на «революцию». Видимо, весь протестный «Ираннет» спрятался в серой зоне.

Так, бывший учитель Айни рассказал, что пять лет назад получал около 600 долларов – это не хуже, чем в иной питерской школе. На пенсии мужчина подрабатывает таксистом на собственной Peugeot иранской сборки и хвастается, что устроил старшей дочери прекрасное приданое.

Иранские менеджеры и госслужащие получают и того больше – знакомый сотрудник обменного пункта за чашечкой кофе признался, что средняя зарплата в банковской сфере здесь не меньше 700 долларов для рядовых сотрудников. Почти как у нас.

По качеству жизни страна в чем-то даже обгоняет РФ – в основном благодаря климату и возможностям для малого бизнеса, во многом обусловленным восточными торговыми традициями.

Хотя Иран отключен от международных финансовых систем, снять деньги с карты здесь можно, пускай полулегально и с некоторым процентом. Местная банковская система – вещь в себе. На банкомате гордо красуется крупное лого Telegram. Мою карту Visa устройство не распознает.

А в паре лавок, окружающих российское посольство, вам даже могут поменять рубли. То же и с покупкой алкоголя: официально это запрещено, однако местные спокойно делают домашнее вино и, если доверяют вам, обязательно предложат его, пригласив в гости.

И хотя США здесь официально не любят, в одном из местных кафе висят плакаты с классическими голливудскими фильмами, иранские магазины торгуют Marlboro и Lucky Strike, и даже эстетика тегеранских высоток в чем-то напоминает небоскребы Нового Света.

В Иране на удивление мало военной пропаганды или других признаков «тоталитаризма по учебнику»: де-факто это скорее страна торговцев, крестьян и промышленников, нежели духовенства, чиновников и армейцев. При мне никто из горожан не делал намаз во время азана (не молился, когда на минарете загорается зеленый огонек и муэдзин славит Всевышнего), люди особенно не спешили в мечети и вообще не показывали свою религиозность.

К русским здесь относятся спокойно. Если в 2015-м те же сирийцы были готовы носить тебя на руках, иранцы сдержанно-благожелательны или же вовсе безразличны. Никто не просит сфотографироваться, не пытается тебе ничего продать, – люди всем своим видом выражают персидское достоинство и гордость.

Но всегда помогут: правда, из-за нелюбви к картам и отсутствию привычных адресов поиск какого-нибудь салона сотовой связи может обернуться получасовым шатанием по району. И доброхот не отвяжется, пока не доведет вас до нужного места, – часто призвав на помощь своих друзей, Интернет и, возможно, Аллаха.

Книжные развалы почти как в Питере: на одном из них рядом продавались «Воскресение» Льва Толстого и «Моя борьба» Адольфа Гитлера. На фарси. И здесь это законно, как уверял продавец. Неподалеку лежали труды аятоллы Хомейни. Гитлера я не купил. Биографию Хомейни, подаренную торговцем, вез в Россию с опаской: там могло быть завещание лидера Исламской революции, признанное Пензенским судом экстремистским.

Продавец кукурузы внезапно молча уступает мне свой стул. Выбегает его сын-старшеклассник. И вот уже Бехзад и Бехруз дружелюбно пытаются узнать у «белой обезьяны», что он забыл на вечернем базаре. Смущенный внезапным актом гостеприимства, лопочу что-то про табак. Советуют хорошую лавку с сигаретами, потом Бехзад готовит кофейный напиток с медом и предлагает свою кукурузу. Его мальчик спрашивает, как уехать учиться в Россию.

Объясняю, беседа течет медленно и неспешно – так проходит час. 15-летний Бехруз говорит по-английски не хуже своих российских ровесников: в его школе этот язык преподают со второго класса. Дальше – больше, меня приглашают отужинать вместе с ними, а в пятницу – показать город.

На юге города и публика уже немного другая: чаще встречаются нищие, беженцы из Пакистана, люди в странных одеждах и группы молодежи – на первый взгляд неагрессивные. Смотрят уже не безразлично, а изучающе – темные восточные глаза едва заметно зыркают на тебя со всех сторон, иногда с подчеркнутым любопытством. У этого контингента точно нет смартфонов с Telegram, так что местная беднота вряд ли будет выходить с плакатами против «тоталитарной власти аятолл». У них другие заботы.