ПоделитьсяВ минувшую субботу, 20 октября, заслуженный коллектив России, симфонический оркестр Санкт-Петербургской Филармонии дал свой последний концерт перед длительными гастролями по городам США. Прозвучали произведения Сергея Прокофьева Симфония №5 и Сюита №2 из балета «Ромео и Джульетта».
Юрий Темирканов, художественный руководитель и главный дирижёр оркестра, чуть менее недели назад дал последнее из пяти представлений оперы «Травиата» на Фестивале Верди в Парме, и эта работа, по мнению очевидцев, превратилась в триумф. Маэстро в последние десятилетия посвящает себя главным образом симфоническому дирижированию, однако, к удивлению критиков, встал за оперный пульт. А к музыке Верди вообще обратился впервые. Эта творческая победа Юрия Темирканова тем значительней, что она случилась в Италии, где музыка Верди – национальная святыня, «Травиату» в Парме – самом центре итальянского «культа Верди», знают наизусть буквально все - от мала до велика.
В этом году афишу фестиваля украшали имена Риккардо Мути, Барбары Фриттоли, Жоржа Претра и других звезд оперной и симфонической музыки. Вокалисты – болгарское сопрано Светла Василева (Виолетта), известный итальянский тенор Массимо Джордано (Альфред) и болгарский баритон Владимир Стоянов (Жорж Жермон) – заслужили и похвалы, и упреки. Зато дирижерская трактовка и качество исполнения были приняты ценителями безусловно: «…Все были поражены красотой его прочтения – глубочайшей и технически безупречной. Как известно, прелюдия струнных, предваряющая агонию Виолетты в третьем акте, – ахиллесова пята итальянских оркестров, и, тем не менее, Темирканов при помощи своего магнетизма сумел добиться от оркестра Королевского театра Пармы идеального вступления... Нередко говорят, что в «Травиате» главное – пение, а оркестр лишь аккомпанирует голосам. Но это справедливо лишь отчасти: достаточно услышать, сколько мелодичности извлек Темирканов из оркестра, как были сыграны побочные темы виолончелей или кларнета, не говоря уже о красоте тембра, о гамме звучания, об общем дыхании… В сцене бала у Флоры Темирканов также оставил свой отпечаток, подстегивая ритм, и этим четким чувством ритма он преодолел застарелую болезнь сопрано и теноров: согласно певческой традиции, замедлять в ариях темп…»
Однако, от всей души поздравив дирижёра с блистательным дебютом в оперной музыке Верди, вернёмся в Большой зал Филармонии. Прокофьев звучал, скажем так, «вполне прилично»: не хватало того brio, той блистательности в мелочах, которая так необходима при исполнении прокофьевских опусов. Пятая симфония Прокофьева – это вообще особенная вещь, и для многих оркестров она является чем-то вроде «минного поля»: шаг влево, шаг вправо – и всё разваливается.
Рассказывают, что когда Мстислав Ростропович взялся дирижировать Пятой симфонией Прокофьева, то на репетиции он долго не мог добиться от оркестра нужного вступления «вместе» и сказал музыкантам:
– Представьте себе: коммунальная кухня, стоит восемь столов, восемь примусов, каждый скребет на своем столе, никто не слушает друг друга, стоит страшный шум. И вдруг кто-то снизу кричит: «Лососину дают!» Тут все всё бросают и кидаются вниз, в магазин...
Посмеявшись, вернулись к репетиции, и, когда заиграли снова и дошли до не дававшегося ранее места, Ростропович крикнул: «Лососина!» – и действительно, музыканты «рванули за ней» дружно и точно.
Пятая симфония Прокофьева навеяна годами войны, но в ней нет такой яркой иллюстративности, скажем, как в Седьмой Шостаковича: это прихотливая временно-музыкальная конструкция, требующая от исполнителей филигранной чёткости исполнения. «Прокофьев работает как часы. Часы эти не спешат и не запаздывают... Прокофьевская точность во времени – производная от точности в творчестве. В абсолютной точности музыкального образа», - говорил Эйзенштейн о Прокофьеве. Темирканов-исполнитель как раз всегда и привлекал тем удивительным микстом строгого академизма и какой-то почти детской радостью от музицирования. Но – то ли оркестр был занят мыслями об отъезде на гастроли (на следующий день поутру), то ли сам Юрий Хатуевич был слегка утомлён после своих итальянских гастролей…
Вообще, наш филармонический оркестр еще в 1918 году впервые исполнил «Классическую» симфонию Прокофьева под управлением автора. А в 1926 году своей Первой симфонией дебютирует в Большом зале филармонии Шостакович (дирижер – Николай Малько). Филармонический оркестр первым в стране в 1934 году получил звание «Заслуженный коллектив Республики», и с тех пор меломаны и музыканты называют его «ЗКР» или, уменьшительно-фамильярно, «Заслуга». Спустя четыре года в него приходит лауреат Первой премии Всесоюзного конкурса дирижеров Евгений Мравинский, и его усилиями в филармонии создается один из лучших оркестров мира, которым он и руководил в течение полувека.
С оркестром выступали и другие дирижеры – Леопольд Стоковский, Игорь Маркевич, Курт Зандерлинг, Арвид Янсонс, Марис Янсонс, Геннадий Рождественский, Евгений Светланов. Разумеется, ЗКР сегодня – это уже не та, прежняя «Заслуга»: другой дирижёр, другие люди в оркестре, наконец – другое время. Но значит ли это, что знаменитый «оркестр Мравинского» стал неким «этническим реликтом» (по Л. Гумилёву), – «памятником человеческой деятельности, лишенным саморазвития и способным только разрушаться»? Разумеется, нет – и здесь надо признать огромное достижение Темирканова, сумевшего в лихие девяностые сохранить оркестр. Были и «чёсы» по заграницам, вояжи оркестра за шубами, за дешёвым золотом – однако Юрию Темирканову, тем не менее, удалось сохранить именно коллектив высочайшего исполнительского уровня, а не коммерциализированный институт из числа тех, которые я называю оркестр (или труппа) «быстрого развёртывания».
Ведь ни для кого не секрет, что ныне филармоническая жизнь всего мира всё более уподобляется «шоу-бизнесу»: минимум репетиций, максимум концертов – а это не может не влиять на уровень когда-то великих оркестров. Например, не так давно оставившего этот мир маэстро Гюнтера Ванда (специалиста по великим представителям австро-германской симфонической традиции: Гайдна, Моцарта, Шуберта, Бетховена; «визитной карточкой» маэстро были произведения Брукнера) приглашали всегда и повсюду: к примеру, оркестры Берлинской Филармонии или Чикагский Симфонический. Но его неколебимое требование – не менее восьми репетиций к каждому (!) концерту – стало причиной того, что он не вошёл в клан «модных» дирижёров, с помощью реактивных самолётов умножающих свою славу по всему миру. Даже соблазнительные приглашения продирижировать в Карнеги-Холле всегда разбивались о непреклонное требование.
В «застойные», но во многих смыслах и спокойные годы музыканты оркестра могли позволить себе «точить мастерство» столько, сколько считали нужным их бессменный руководитель Евгений Мравинский. Юрий Темирканов, готовя в Мариинке (тогда – театре им. Кирова) свои ставшие ныне хрестоматийными постановки «Евгения Онегина» и "Пиковой дамы", мог позволить себе до сотни репетиций – и разумеется, оркестр Кировского театра в те годы звучал совсем не так, как сегодняшний оркестр Мариинки.
Так что если всё время оборачиваться в прошлое, то можно поностальгировать и о том, что к 1913 году Россия вышла на первое место по производству чугуна и стали, имела самый высокий национальный доход в Европе; выйдя на первое место в Европе по доходу на душу населения (а это конечная и самая главная цифра экономики любой страны). И оркестры, разумеется, раньше были лучше. Однако и сегодня мы имеем в городе практически лучший на постсоветском пространстве симфонический оркестр – и если сравнить его с теми руинами, что остались от когда-то великолепных коллективов Светланова или Геннадия Рождественского, Большого или Кировского театров, то уже легко найти повод для оптимизма – пусть даже после отдельно взятого концерта таких поводов иногда и нет.
Кирилл Веселаго,
Фонтанка.ру
