«Ночной дозор» Авторского театра: Сторож братьям своим (фото)

Это вовсе не тот «Дозор», о котором вы подумали. Монолог колоссального петербургского артиста Сергея Козырева в спектакле по повести Михаила Кураева 1989 года – одновременно и вызов судьбе, и исповедь опричника сталинского призыва, бывшего сотрудника НКВД, а ныне – обыкновенного вохра, стерегущего ночами пустую фабрику. Вопрос в том, может ли человек с таким послужным списком получить отпущение грехов? Ответ на него, оказывается, неоднозначен.

Высокий, седой мужчина в сине-зеленой униформе охранника выходит из двери, запрятанной в стене, долго развешивает ключи на щите с табличками. А попутно поминает сначала белые ночи, в которые хорошо на обыск идти или на изъятие. Потом оговаривается, что если бы сейчас «доставлять» кого пришлось, машину бы отпустил, прошелся бы пешочком, хотя по инструкции и не положено. А интонация при этом -- мягкая, обыденная. Интонация умудряется обмануть, диковатый текст воспринимается, точно разговор о каком-нибудь мешке картошки, который требуется доставить домой с рынка. И вдруг светло-голубые глаза актера стреляют в зал обжигающе-ледяной сталью: «А меня какая инструкция предусмотреть может? Жизнь мою кто сочинил? Кто предусмотрел?» С этого момента и до конца спектакля расслабиться у зрителей уже не получится. Хотя Сергей Козырев практически все два часа действия будет заниматься делом самым будничным, домашним – чистить овощи, нарезать их крупными кусками и варить красный борщ на электрической плитке, -- а маленький зал быстро наполнится характерным ароматом, напряжение между персонажем и залом до финала продержится на грани короткого замыкания.

Вначале, пока человек с непроницаемым взглядом будет вспоминать, как «сливался с эпохой», как был «острым штыком», как описывал в апартаментах мебель, которая теперь по иронии судьбы окружает его в подсобке – этажерочку с шишечками, кресло на колесиках, как без ярости не мог наблюдать за успехами коллеги-карьериста Пильдина и как, в удовлетворение чувства его национальной гордости, исчезла из бравой революционной песни иностранная фамилия «Ба-а-алюхер», -- зрителю придется несколько раз на своей шкуре ощутить, что такое генетический страх. Не то чтобы герой публику нарочно стращает, но специфическое самоощущение человека, перед которым вскакивали навытяжку даже тяжело больные по документам люди, пришедшие за справкой о реабилитации, пугает само по себе. Артист Козырев передает его, с наслаждением разыгрывая этюд за двоих – за себя в образе доброго следователя и за несчастного интеллигента, у которого от многолетних унижений выработался условный рефлекс раба.

Но нынче у товарища Полуболотова другая цель и другая роль. Ушла в небытие эпоха с которой сливался герой, и ее рулевые. А у него осталась старость с воспоминаниями, слишком много вопросов без ответа, и еще кто-то там, за ширмой, к кому не на шутку расходившийся охранник, обращает все свои речи. Герой кураевской повести ведет беседу всего лишь со своим юным напарником, более того, он дает ему мастер-класс жизни честного солдата внутренних войск – правильнее, сказать, солдафона, избавленного от рефлексий, не то что от совести, имеющего претензии не к себе, а к современности. Писатель Кураев, разумеется, не мог испытывать никакой приязни к герою. Режиссер Олег Дмитриев, судя по некоторым обстоятельствам, тоже. Он во всеуслышание объявил спектакль «Ночной дозор» второй частью трилогии «Мы живем, под собою не чуя страны». И, видимо, поначалу предполагалось, что все сочувствие достанется героям первой части – жертвам: «Мандельштама.нет» -- это монолог жены погибшего поэта Надежды Яковлевны в исполнении актрисы МДТ Галины Филимоновой.

Олег Дмитриев – ученик Льва Додина – выбрал для своих изысканий тему, которую учитель настойчиво педалирует в последние годы, начиная со спектакля «Жизнь и судьба»: тему непроизвольного, почти животного страха перед кровожадной властью представителей новой общности людей – советского народа. Ее у Додина отрабатывает артист Сергей Курышев, на пределе возможностей человеческой психики играя драму порядочного человека в условиях сталинского тоталитаризма. Занятно, что именно в этом спектакле Сергей Козырев (до ухода из МДТ) выходил коминтерновцем в фашистских застенках, который, не теряя достоинства, разговаривал с эсэсовцем Лиссом. А вот Лисса отменно играл (и играет до сих пор) как раз Олег Дмитриев – это фашист-романтик, смущенно и с восторгом именующий героя Козырева учителем.

Режиссура Олега Дмитриева тоже весьма идеалистична в том смысле, что режиссерские метафоры слишком очевидны и существуют несколько в стороне от реальности спектакля. Камень, который персонаж Козырева сначала крепко, точно стремясь задушить, сжимает в руках, а потом запирает в клетку (плафон для лампочки на сцене – овальная клетка с дверцей), -- непременно должен вызвать ассоциацию со сборником стихов Мандельштама, который так и называется: «Камень». Но реальность спектакля – это не прокурорская речь против палача. Это сложнейшая психологическая партитура, которая, как ни крути, не допускает однозначных оценок. Слишком объемным выглядит у Козырева Полуболотов, слишком мало цинизма и чванливой глупости в его откровениях. Вопрос о том, что станет с психикой, если поручить человеку с некоторой регулярностью закапывать за городом трупы без гробов под оглушительные соловьиные трели, -- возникает в спектакле невыносимо остро: у героя тут начинаются едва ли не мистические видения. «Кто там в раю – соловьи или кто?!» -- это уже почти визг, и слезы из глаз катятся не крокодиловы, подлинные: на расстоянии вытянутой руки не обманешь. А кроме соловьев вспоминается еще чайка, глупая, никчемная птица, которая однажды, на глазах Полуболотова из белой стала красной, точно сердце у нее разорвалось в полете, а потом снова побелела, будто и не чайка это вовсе, а чья-то душа.

Словом, Сергей Козырев играет не истукана из органов, а человека из плоти и крови, который рассказывает не биографию свою – зрителям, а то, как он прошел свои девять кругов ада. Кому рассказывает? Да, пожалуй, что и Творцу. Грехи, совершаемые с самой что ни на есть искренней верой в справедливость, он искупил не одними страданиями, а и рассудком. Когда в рассказах возникает жена Антонина и Полуболотов запевает лирическую украинскую песню, которой Антонину свою завоевал (ни о чем таком в повести, конечно, разговора нет), -- выглядит он как чеховский гробовщик Яков Бронза, что впервые пришел на реку, потеряв благоверную, через полвека жизни, похожей на абсурдистский бред. Напрашивается и другое сравнение – с героем пьесы Беккета «Последняя лента Крэппа»: утратив все, ради чего стоило бы жить, тот подступает к Богу с суровым, бунтарским вопросом: «Что я должен делать до того момента, пока придет смерть?» Вопрос у персонажа Козырева слегка скорректирован, но по сути и интонации похож: «Разве старость может быть наградой?»

Впрочем, Полуболотову, в отличие от Крэппа, есть что делать – варить борщ и кормить внука-аутиста, подростка с мозгами детсадовца и талантом скульптора, который не выпускает из рук вылепленную им горгулью с высунутым языком. Сергей Козырев в процессе рассказа время от времени вместо жирных точек в конце отдельных сюжетов, корчит рожи в духе безумной скоморошины Иоанна Грозного, так что прообразом для гнусного мифологического создания, воцарившегося над нашим миром, формально мог послужить и дед. Внук Андрюшка (Станислав Никольский) в повести отсутствует, а в спектакле появляется из-за ширмы на десять минут до конца, опять-таки ради лобовой метафоры: поколение палачей может произвести на свет только нечто совершенно нежизнеспособное. Но расслабившийся, наконец, умиротворенный Полуболотов, играющий с дурачком в прятки и баюкающий его на коленях, – это уж совсем какая-то отдельная -- восхитительная и несентиментальная история, отсылающая, по большому счету, к мифу об исцелении бесноватого.

Жанна Зарецкая

Фото Бориса Тополянского

Фонтанка.ру