ПоделитьсяВ издательстве «Амфора» вышел трехтомник Андрея Константинова «Бандитский Петербург» - уникальное документальное исследование организованной преступности с момента основания Петербурга и до наших дней. Автор рассказал «Фонтанке», почему он взялся за опасную тему и каковы особенности национального бандитизма. А писатель Михаил Веллер высказал о книге свое особое мнение.
Известный писатель, автор детективных бестселлеров и сценариев Андрей Константинов на сей раз не дал воли творческой фантазии. Его масштабный труд по истории организованной преступности в Петербурге опирается только на реальные события и факты — подтвержденные документально или добытые в личных беседах с героями гангстерских войн конца прошлого века.
Кропотливой работой исследователя Константинов занимался последние 18 лет — с момента выхода в газете «Смена» его первого очерка именно под таким названием: «Бандитский Петербург». Десять сменовских очерков составили серию и были опубликованы в сборнике журналистских расследований «Ловушка для умных». Потом был перевод книги Константинова «Преступный мир России», написанной в соавторстве с коллегой из Швеции и первоначально вышедшей там же. Потом — «Бандитский Петербург» под одной обложкой с повестью «Адвокат» - на отдельную книгу документального материала все еще не хватало. Наконец, в середине 90-х «Бандитский Петербург» вышел отдельной книгой и имел ошеломительный успех: в течение года было продано около 650 тысяч экземпляров. Исследование набирало вес. В том числе и буквально. В уже существующие главы добавлялись новые подробности. В 2003 году появился двухтомник. Теперь вот книг под общим заголовком «Бандитский Петербург» уже три.
Собравшимся в Доме журналистов представителям СМИ Андрей Константинов озвучил цифру в 2 миллиона экземпляров — таков, приблизительно, общий тираж «Бандитского Петербурга» за почти два десятилетия.
Присутствовавший на пресс-конференции писатель Михаил Веллер — известный острослов — дал труду Константинова самую лестную оценку. Хоть к художественной литературе издание отношения не имеет, Веллер возвел его генеалогию к плутовскому роману и еще глубже, к мифам о Робин Гуде. «Так что, если бы «Бандитского Петербурга» не было, его стоило бы выдумать», - завершил Веллер свое выступление в президиуме.
А для «Фонтанки» отдельно сказал еще несколько слов.
- Как Вам кажется, для кого эта книга?
- У нас в стране не наберется миллиона историков, ста тысяч историков у нас тоже не наберется. Следовательно, подавляющее большинство читателей «Бандитского Петербурга», за исключением а) бандитов и б) историков, - это простые нормальные граждане, которым это все просто интересно. Поскольку в 90-е годы бандитизм был одной из важнейших составляющих нашего устройства и нашего образа жизни, то не писать об этом, делая вид, что этого практически нет, - это, во-первых, глупость, а во-вторых, лицемерие. Некоторым образом, кроме Константинова, не нашлось человека, который бы нормально все это описал. Такие вещи, как правило, остаются в истории очень-очень надолго.
- Исследование «Бандитский Петербург» имеет шанс что-то изменить в людях, которые его прочтут?
- Одни пойдут в бандиты, другие уедут в эмиграцию, третьи пойдут в книжный магазин покупать следующую книгу Константинова, четвертые подумают, нельзя ли записаться в такую политическую партию, чтобы что-нибудь исправить. Вот эта четвертая группа, вероятно, будет самая малочисленная, но в то же время — самая важная. Если капать из пипетки по капельке в правильную точку, то через сто тысяч лет, может быть, вырастет маленький сталактит. Капать из пипетки — единственное, что нам остается делать.
Свой собственный взгляд на «Бандитский Петербург» Андрей Константинов изложил, отвечая на вопросы корреспондента «Фонтанки».
- Андрей Дмитриевич, когда Вы начинали заниматься исследованиями бандитизма, какова была мотивация?
- У меня очень простая была мотивация. Я работал в газете «Смена» в криминальном отделе, который сам создавал. Это было мое направление работы — раз, работу я старался делать хорошо — два, и третье — я был абсолютно убежден, что по тому времени, в 1992 году, организованная преступность была одной из актуальнейших тем. Это никакая не занимательная этнография, а то, чем необходимо было заниматься, потому что многие люди сталкивались с новым для себя явлением и не понимали, что это такое. Огромное количество граждан просто растерялось — такого же не было в советское время, а тут, откуда ни возьмись, появилось. И нужно было попробовать доступным языком объяснить людям, что же происходит, какие у этого явления корни. Эта тема не должна была быть сектором умолчания. Надо сказать, что реакция на то, что я делал, у многих политиков была такая, что, мол, не стоило бы об этом говорить. А мне на подобные упреки всегда хотелось ответить, что организованную преступность не я придумал и не я ее сделал такой, что ее не замечать и не фиксировать невозможно. Это не мне и не журналистам вообще надо упреки предъявлять, не на зеркало обижаться. Уж если с кого-то что-то спрашивать, то, наверное, с лидеров: как же это вверенный вам город, вверенная вам страна оказалась в таком состоянии? Не стоит путать причины и следствия.
Прилепить ярлык несуществующего явления невозможно. Ну, вот начнем мы сейчас кампанию со слоганом «Петербург каракулевый» - потратим на это массу денег и сил. Но как только мы перестанем развешивать рекламу на билбордах, люди тут же об этом забудут. А с «Бандитским Петербургом» совсем другая вышла история.
Я считаю, что это важная работа была, старался делать ее честно и еще старался, чтобы это было интересно читать. Притом, что это не художественная вещь. И я понимаю, что она не свободна от каких-то ошибок, неточностей. Но у такого рода вещей так всегда. Не хочу себя сравнивать с великими, но, наверное, не секрет, что у Солженицына в «Архипелаге ГУЛаг» есть много недостоверного. А как без этого? Он работал с людьми, записывал рассказы, люди ошибались. Или взять Пушкина, которого я считаю предтечей русского журналистского расследования: историки не слишком высоко оценивают его «Историю Пугачева» с точки зрения именно исторической. Но в том-то все и дело, что это был не исторический труд, это была журналистика того времени, просто формата еще не существовало, а Пушкин это уже сделал. В этом его заслуга, а не в точности фактов. Так и с «Бандитским Петербургом». Учитывая условия, в которых я работал, о какой абсолютной точности можно было говорить? Несмотря на то, что у меня были источники в правоохранительной, в бандитской среде, - слава Богу, что вообще хоть что-то получалось.
Потом, кстати, много подражаний возникло: «Бандитский Крым» появился, «Одесса бандитская», «Москва бандитская». Но «Бандитский Петербург» был первым, и он остался, люди его не забывают — конечно, молодежь его уже похуже знает, но все равно название на слуху. А остальное прошло и сгинуло. Потому что занимались этим именно подражатели, не те люди, для которых эта работа была принципиально важна. У меня какое-то недоумение по их поводу возникало — мне бы, например, никогда не пришло в голову чье-то, условно говоря, изобретение, использовать. Хотя это и не мое изобретение. Я на пресс-конференции рассказал про Владимира Осиповича Михневича, русского журналиста второй половины XIX века и сделал это сознательно. Не для того, чтобы разделить с ним ответственность. А потому что мне иногда приходилось слышать совершенно дикие вещи про то, что вот раньше, мол, до 1917 года, были настоящие журналисты, которые писали о том, насколько хорош Петербург майским утром. Так говорят люди, которые не слишком хорошо знают историю. Потому что на самом деле раньше были такие люди, как Михневич. Он, кстати, не только «Язвы Петербурга» написал, у него есть замечательный справочник «Петербург весь на ладони», есть потрясающая книга-расследование «История карточной игры на Руси». Да и не только у Михневича существовали работы по этой теме — школа криминального очерка в России была очень сильной. Так что не стоит говорить о том, что раньше эта тема была никому неизвестна и не нужна. Ерунда это. Михневича даже переиздали в 2003 году, настолько он хорошо тогда все написал. Конечно, сейчас уже нет такого интереса к «Бандитскому Петербургу», как в 90-е годы, но я все равно убежден, что работу эту делать нужно.
- В чем выражалась популярность в 90-е годы?
- Истории были самые невероятные. Дошло до того, что сами бандиты приносили мне свои фотографии. Мое личное знакомство с Костей Могилой произошло, когда «Бандитский Петербург» вышел первый раз книжкой. Тормозит со мной рядом «Мерседес» - там характерные совершенно рожи сидят, я думаю: «Ну, вот и проблемы». Узнал Яковлева, думал, что начнутся разборки из разряда, зачем ты обо мне писал и тому подобное. А он вылезает и говорит: «Андрюх, а чего ты такую хреновую мою фотографию поставил?». Там действительно у меня любительская какая-то фотка напечатана, потому что другой-то не было. «Ты бы мне сказал, я бы тебе нормальную дал, а то надо мной девки смеются». И действительно дает мне свою фотографию — такую парадную, что называется, из фотоателье: «Ну, здесь же я симпатичней», - говорит. Во как было. А это свидетельствует о чем-то.
У меня даже был случай, когда мне по поводу этой книги передали комплименты от Лихачева. Я не могу стопроцентно утверждать, что они были произнесены, потому что сам я с ним не разговаривал. Но одна его аспирантка однажды сказала, что Дмитрий Сергеевич высоко оценивает эту работу и просил передать мне комплименты.
Я горжусь этой работой, нисколько не стесняюсь ее, не считаю, что перед кем-то виноват. Не считаю, что виноват перед городом, хотя мне иногда приходилось слышать упрек, что я воспеваю, романтизирую преступный мир. Тут мне сразу хочется спросить: «А вы книгу-то читали?» То же самое, кстати, и с фильмом «Бандитский Петербург» произошло — тогда мне вменяли в вину, что слишком симпатичным получился Антибиотик, главный злодей. Ну, так я отвечал на это, что в фильме «Семнадцать мгновений весны» очень симпатичным получился Мюллер, но не станете же вы говорить, что Лиознова воспевала нацизм. Конечно, я никого не воспевал. Когда огромное количество и коллег, и официальных людей боялись назвать вещи своими именами, я, собственно говоря, написал: «Вот эти, эти и эти люди — бандиты: у них такой-то генезис, такое-то расположение и так далее». А если кто-то желает видеть в моем исследовании желание опорочить город, так есть люди, которые, посмотрев на «Маху обнаженную» Гойи, увидят голую бабу.
- Исследование закончено или будет продолжаться?
- Это исследование не может быть закончено волюнтаристским решением. Долгие остановки существовали всегда — чтобы накопить материал, осмыслить его. Но поскольку само явление не исчезло, а мутировало в разные интересные формы, работа закончиться не может. Не исследованы многие исторические пласты — скажем, то, что творилось в блокадном Ленинграде, не кончились биографии многих героев, и очень интересно наблюдать, как их судьбы складываются — у кого в тюрьме, а у кого и на свободе с большими деньгами. Сейчас какая-то пауза будет, а дальше как Бог даст. Я не собираюсь становиться историком, детальным исследователем мелочушек, но исчерпать эту тему трудно. Мой друг и очень уважаемый мною человек, писатель Михаил Веллер сказал очень важные для меня слова: «Андрюха, «Бандитский Петербург» - знаковая вещь, и ты ей можешь гордиться». А Веллер такой человек, который не будет говорить того, чего не думает на самом деле, поэтому слова его для меня особенно ценны.
- Какой-то элемент беллетристики в «Бандитском Петербурге» есть?
- Там нет беллетристики. Беллетристика — это художественный текст. А тут я просто старался писать живым разговорным языком для того, чтобы проще было воспринимать. Все то же самое можно было бы излагать наукообразно, но это был бы не журналистский текст. Я, конечно, понимаю, что желающих и могущих одолеть три томины сейчас гораздо меньше, чем в самом начале моей работы, когда людям подобная информация была жизненно необходима — как справочник, как школа выживания. В 90-х книгу читали и наши бизнесмены, и иностранные, а сейчас кого-то убьют, и коллеги мне звонят за комментариями, а я им говорю: «Так вы откройте книгу, не ленитесь, там история этого человека подробно описана». «Ой, действительно».
- Есть специфика у российского бандитизма?
- Да, конечно. Наших бандитов часто называли русской мафией, а к мафии как раз они не имели никакого отношения. Потому что один из базовых признаков классической мафии — ндрангеты, например, или каморры, или колумбийской мафии, - это пассивная поддержка со стороны большинства гражданского населения: пастух, допустим, не член мафии, но он полиции никогда ничего не скажет. У нас такого не было. У нас была очень своеобразная российская организованная преступность, и в Питере она существовала именно в бандитском варианте. Почему «Бандитский Петербург», кстати говоря, - очень легко ответить. В Питере почти не было воров-законников, Питер был таким спортивно-бандитским городом. То есть, Петербург — бандитский, а Москва — воровская. Петербург вообще особняком стоял в России. И отличительная особенность — очень интересная. Вот Веллер рассказывал, что его друг, кандидат наук и мастер спорта, пошел в бандиты. Не существовало в мире другой такой организованной преступности, где бы было столько людей с высшим образованием, с офицерскими званиями, с совершенно другой легальной биографией до 91-го года. Западные спецслужбы, когда с этим феноменом столкнулись, были поражены, - их структуры организованной преступности были гораздо ниже классом. Сейчас только в Италии появляются образованные, начитанные преступники. А на тот момент, когда это все в России зарождалось, наши бандиты были уникальными.
- Только в Петербурге или в России вообще?
- И вообще в России тоже, но в Петербурге особенно. Ну, и конечно, уникальность была еще и в том, что в момент перелома государственного — перехода от формации к формации — все бандиты обладали колоссальным количеством устойчивых связей с элитой общества. Не просто с депутатской средой, а с элитой разных секторов — с серьезными певцами, художниками, режиссерами, политиками. И далеко не всегда это были связи коррупционного характера. Просто российские бандиты были очень сильно интегрированы в общество. Да что там говорить, если на 50-летии Кумарина присутствовало порядка двенадцати депутатов Государственной думы. А были периоды, когда сами представители братвы были депутатами. Например, Глущенко. У него была приемная, в которой я был и просто оторопел. На особняке доска - «Депутат Государственной думы Михаил Глущенко». Заходишь — а там одна братва, люди с такими биографиями, что пробы негде ставить. А депутат Госдумы — это ранг федерального министра, между прочим. Ну и как с этим быть? А Кумарин оказывал помощь атомной лодке «Тамбов» и его награждали медалью почетной. Это исключительные совершенно вещи. В западных странах тоже разное бывает, но чтобы вот так вот — думаю, вряд ли.
- Как, по-Вашему, книга «Бандитский Петербург» может воздействовать на сознание соотечественников?
- Я считаю, что лишних знаний не бывает. Задача журналиста — дать обществу информацию, а общество пусть само решает, что с ней делать. В этом смысле у меня немного печальные выводы. Иногда возникало такое странное ощущение, что общество устраивает то, что происходит. Книги «Бандитский Петербург» выходили не самыми маленькими тиражами, но никакого особенного давления на себя я не испытывал. Какое-то бурчание — да, раздавалось, не всем я нравился. Когда мои первые очерки выходили еще в газете «Смена», Собчак пламенную речь произносил с трибуны Мариинского дворца и стучал газетой по трибуне. Но это не тот эффект, который, как мне кажется, подобные тексты должны вызывать. Нормальные люди все это читали, говорили «Ну надо же!» - и шли спокойно спать. Не было порыва что-то немедленно сделать, что-то изменить. Как вот взорвали поезд в Испании — и тут же люди вышли на массовый митинг против террора. А у нас не было лозунгов «Мы говорим «нет» бандитизму». Это меня удивляло и огорчало. Значит, бандитизм не был для общества чем-то таким, с чем невозможно жить.
И еще одна вещь меня опечалила. К 2000 году период гангстерских войн закончился. Когда вышел фильм «Бандитский Петербург», то, о чем в фильме говорилось, стало уже историей. Началась великая бандитская демобилизация. Так вот: я считаю, очень плохо, что этот костер догорел сам по себе, а не правоохранительные органы его затушили. Это страшное явление закончилось, как заканчивается сезон года, естественным путем, а не потому, что ему противостояли те, кто должен ему противостоять. Меня никто не переубедит в том, что это было как-то по-другому, потому что все происходило на моих глазах. Я видел множество рубоповских отчетов о том, что они пересажали сотни группировок, но только почему-то группировок этих меньше не становилось. Вот что по-настоящему грустно.
И последнее. Меня часто упрекали в том, что я делаю рекламу бандитам, что я на них работаю. Перечисляли практически всех крупных авторитетов: Костю Могилу, Мирилашвили. Чуть ли не пресс-секретарем Кумарина меня называли. Это смешно. Говорить такое могли люди, которые не понимали, как мне удается с этими людьми выдерживать баланс отношений, вступая с ними в диалог. Но, послушайте, если у вас не получается или вы боитесь подходить так близко к бандитам, не спешите делать выводы по поводу тех, у кого получилось. Ни на кого из бандитов я никогда не работал. Достаточно часто у меня возникали конфликты с этой средой вплоть до прямых угроз. Эти люди ведь очень по-разному себя вели. Кумарин, допустим, согласился на интервью, а Костя Могила сказал: «Нет, я интервью не дам, давай я тебе все расскажу потихоньку, а ты как будто сам это все узнал». А были и такие, как Шевченко покойный, которые говорили: «Вы стоите на пути моего бизнеса, моей организации, так что советую подумать». Такое тоже слышать приходилось. И на милицию я не работал, не был милицейским сливом. Свою работу я делал сам и по своей воле. Делал ее искренне и честно. Именно поэтому мне за эту работу не стыдно.
Жанна Зарецкая
Фонтанка.ру
Поделиться