«Грибуль-простофиля и господин Шмель»: Секреты мадам Жорж

Екатеринбургский театр кукол показал в Петербурге свой новый спектакль «Грибуль-простофиля и господин Шмель», созданный в копродукции с французской стороной в рамках Года культурного обмена Франции и России. На Урал для постановки спектакля приехала Эмили Валантен, руководитель провансальского «Театра дю Фюст», имеющая репутацию лучшего режиссера кукольного театра во Франции.

Из всех многочисленных театральных проектов Года Франции в России, в основном, каких-то незадачливых, «Грибуль-простофиля» на сегодняшний день показался наиболее респектабельным. Особенно на фоне предыдущей гастроли екатеринбургских кукольников в Петербурге, когда они показывали «Бобок» по Достоевскому – постановку не просто плохую, а какую-то анекдотическую. Интересен уже сам материал, предложенный мадам Валантен, – сказка Жорж Санд, которую у нас принято представлять исключительно эмансипе в брюках и с папиросой: та еще сказочница. Но нет, в спектакле Эмили Валантен Жорж Санд (композитор Лариса Паутова) выходит одетой исключительно прилично – в черном платье в пол – и, не произнося ни слова, садится за фортепиано. Она похожа на иноземную гувернантку-музыкантшу, не говорящую по-русски, но нимало не стесненную этим обстоятельством: музыка используется в качестве основного коммуникативного средства, и под звуки клавиш простые предметы меблировки детской комнаты чудным образом превращаются в декорацию сказки.

Сказка про Грибуля-простофилю имеет непростые подтексты, по сути, представляя собой сатиру на социальный строй империи Наполеона III. В образе господина Шмеля, предводителя агрессивного войска шмелей и шершней, грабителей и разрушителей пчелиных сот, выведен нувориш новой буржуазной эпохи – беспардонный капиталист-экспроприатор. Санд высмеивает сладкоречивую элегантность господина Шмеля – Наполеона III: за ее завесой скрываются лишь алчность и жестокость. Много прозрачных конкретных деталей – скажем, пышное бракосочетание Шмеля с принцессой пчел не что иное, как свадьба Наполеона и Евгении Монтихо. Вполне разделяя бальзаковский антибуржуазный пафос, Жорж Санд, однако, далека от идеализации монархического прошлого Франции. Осколки роялистского порядка представлены в сказке в образах родителей Грибуля – лесничего королевских угодий и его скаредной жены. Эти безжалостные упыри-кровопийцы выглядят еще отвратительней шмелиного вождя, ибо даже не маскируют свое стяжательство и свинство благопристойной миной.

Малыш Грибуль здесь «гадкий утенок». Он отвергнут своим семейством за кроткий и непрактичный нрав, он стоек и к сладким соблазнам, в изобилии предлагаемым ему приемным отцом – господином Шмелем. Одним словом, Грибуль – «простофиля», отказывающийся нарушить нравственное табу – отнять кусок у ближнего. Режиссер Валантен давно одержима образами благородных простофиль: в «Комеди Франсез» она поставила «Дон-Кихота». Однако в «Грибуле» есть и педагогический мотив – всё же эта сказка адресована не только взрослым, но и детям. Жорж Санд не прячет от детских глаз язв и трагических противоречий мира сего и даже дезавуирует столь манкое для детей «волшебство»: колдовские тайны Шмеля оказываются лишь кратким курсом биржевого дельца и наглого рэкетира. «Весь секрет в том, что никакого секрета нет» – таков финальный вывод мудрого простофили Грибуля.

Мадам Валантен верно ступает по стопам мадам Санд. Надо сказать, что на екатеринбургской театральной почве эта дорожка оказалась уже утоптана. Именно в здешнем ТЮЗе много лет работал нынешний петербуржец режиссер Анатолий Праудин, автор концепции «театра детской скорби» – ТЮЗа, разрушающего лживые иллюзии и укореняющего у подростков идеалы альтруизма и человечности. Судя по ее постановке, Эмили Валантен оказалась единомышленником Праудина, не стесняющимся даже шоковых средств. Чего стоит сцена расправы над символом детского театра – кукольным зайчиком. Братья Грибуля разрывают пищащую тушку на глазах у зрителей и радостно играются ее окровавленными ошметками. Вернувшись из «рейда» против нарушителей неприкосновенности лесных угодий, брат Грибуля щеголяет с трофеем – розовым дамским лифчиком: маленьким зрителям остается только догадываться, что за неприятности выпали на долю его бывшей обладательницы.

Смелая готовность говорить с подростками суровой прозой, без сюсюкания, входит в некоторое противоречие с избранной сценической формой. Вместо ширм кукловоды используют предметы мебели: стулья детской комнаты изображают дом семьи Грибуля, вешалки – шмелиную поляну и пчелиное гнездо, комод – замок господина Шмеля. Сценография изобретательна, но создаваемая ею атмосфера домашнего уюта мешает серьезности высказывания. Допустим, это увлекательная домашняя игра. Но стоит ли играться с окровавленными кроликами или, скажем, высовывающимися из-под комода руками нищих, тщетно вымаливающих подаяния у сильных мира сего?

В остальном спектакль придуман лихо. Под руководством Эмили Валантен созданы необыкновенно выразительные куклы – своеобразная модификация перчаточных кукол, в облик которых органично встраиваются пальцы кукловодов, становясь «руками» или «крыльями». Куклы людей – вариации на тему пупсов: Грибуль выделяется из общей массы грустным лицом и высоким лбом. У насекомых – пестрые цветные одежки и огромные глаза-тарелки. Использованы и тростевые куклы: особенно впечатляют они в сцене свадьбы Шмеля. Кукловоды танцуют сами – одновременно танцуют над их головами куклы-насекомые. Музыка, наигрываемая «Жорж Санд» – Ларисой Паутовой, дает повод екатеринбургской труппе показать достойный уровень пластики и даже вокала. Режиссер требовала от актеров говорить человеческими, а не «кукольными» голосами, и требование возымело действие. Особенно убедительным получился образ Шмеля у Германа Варфоломеева: тот редкий случай, когда актера начинаешь воспринимать как двойника куклы, они срастаются в единый организм.

Впрочем, есть о чем и поворчать. Некоторые сцены так сложны технически, что даются кукловодам с видимым напряжением. Переходы между сценами тоже порою томительны и неуклюжи. Ключевой эпизод разорения пчелиных сот войском шмелей разыгрывается глубоко на арьерсцене – и воспринять его как кульминацию трудно: особенно неопытному юному зрителю. В этом случае мадам Валантен, кажется, переусердствовала на ниве эксперимента. Оставляет вопросы и сладенький хеппи-энд. На сцену выбегают артистки с чем-то вроде перекрещенных костей за спинами. Оказывается, то не кости, а крылья – и не артистки вовсе, а «прекрасные стрекозы», выручающие Грибуля из неприятностей и влекущие его в абстрактную светлую даль. Понятно желание создателей спектакля закончить его на мажорной ноте, но коли уж они сделали Жорж Санд музыкантшей, то могли бы обойтись и без фальши.

Андрей Пронин
«Фонтанка.ру»

Фото: пресс-служба БТК.

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»