«Овсянки»: Приют убогого чухонца

Фильм «Овсянки», выходящий сегодня в российский прокат, поставлен режиссером Алексеем Федорченко, несколько лет назад чрезвычайно удачно дебютировавшим в игровом кино «Первыми на Луне», и снят оператором Михаилом Кричманом, получившим за свою работу приз на Венецианском фестивале. В «Овсянках» занято 4 актера, из которых два исполнителя главных мужских ролей – Игорь Сергеев и Юрий Цурило – сыграли очень хорошо, исполнительница главной женской роли Юлия Ауг – вполне приемлемо, а появляющийся в небольшом эпизоде Виктор Сухоруков – привычно блестяще (последний же его крупный план – и вовсе на грани гениальности).

Фильм «Овсянки», правда, снят по довольно слабому литературному материалу – одноименной повести Дениса Осокина, но само по себе это не страшно: при наличии хороших актеров, режиссера и оператора качество оригинала – вопрос глубоко второстепенный (какое-нибудь, к примеру, «Сияние» Стивена Кинга, ставшее основой для гениального фильма Кубрика, – тоже тот еще шедевр, в том числе по меркам самого Кинга). Так что пока вроде бы всё указывает, что фильм «Овсянки» хорош и достоин всяческого внимания, не так ли?.. Увы, больше аргументов привести не удастся. Чистейший провал. Образцовый.

Действие фильма разворачивается (что, впрочем, явное преувеличение) где-то на стыке Вологодской, Костромской и Кировской областей. У директора местного бумкомбината внезапно умирает молодая жена, и он со своим другом едет ее хоронить. Официальные «ритуальные» инстанции к этому непричастны; оба друга – из старинного народа меря (финно-угорской группы), почти без остатка растворенного в северных российских провинциях, и потому они соблюдают – из последней верности и без надежды на продолжение – древние племенные обряды и обычаи: что свадебные, что похоронные, что бытовые. Обряды эти весьма специфичны и обладают неким архаическим обаянием; в основе их – культ воды как идеальной стихии, слиться с которой является высшим счастьем для человеческого существа. Поэтому, скажем, утонуть почитается у мерян за благоволение судьбы, а утопиться значит выказать непомерную гордыню. И тело покойной друзья везут на берег далекого пустынного озера, с тем чтобы сжечь его и предать водам пепел. Прекрасный сюжет для получасового фильма. Если снимать энергично и монтировать вдохновенно (что необязательно), можно уложиться и в двадцать минут. Фильм Федорченко идет восемьдесят. То есть требуемые двадцать и час сверх того.

Этот «час сверх того» обязан своим постылым существованием безграничному доверию, которое Алексей Федорченко питает к сценаристу и оператору. В первом случае это доверие необъяснимо, и в обоих – губительно. Вот зрителям рассказывают о свадебном обычае мери: перед свадьбой подружки невесты повязывают ей на лобковые волосы цветные ленточки, которыми после брачной ночи украшают ветви ольхи. Рассказ ведется так: главный герой со странным именем Аист (тот, который друг вдовца) за кадром описывает порядок действий, а на экране этот порядок действий честно воспроизводится. Камера Михаила Кричмана, без иронии говоря, безукоризненно целомудренна – что, учитывая обилие рискованных сцен в фильме, и непросто, и очень важно; но загадочности самого приема дублирования изображения закадровым текстом это не отменяет. Не то школьная ошибка, не то радикальный авторский прием; но даже если верен второй вариант, автору придется верить на слово. Мотивировку приема он от зрителя утаивает. А это значит (согласно азам режиссерской профессии), что прием работать не будет. Несмотря на то (или именно благодаря тому) что таких «дублированных» эпизодов в фильме Федорченко полно. Попросту говоря, складывается ощущение, что ему и текст резать жалко, и кино снимать надо; вот и не выбрать. Конечно, «превратить дефект в эффект» – одно из любимых и давнишних правил в отечественном режиссерском цеху; но в режиссуре – как в алхимии: всегда есть риск, что превращения не произойдет. Отличие в одном: в режиссуре всегда можно себя убедить, что всё на самом деле получилось.

А вот герои, накупив по дороге в поселковом магазине различных деревяшек для погребального костра, несут их к машине; последним из магазина выходит Аист, пытаясь удержать охапку черенков для лопат – две-три дюжины. Натурально, не удерживает, и они выскальзывают и рассыпаются. Он неторопливо подбирает их с пола и опять складывает, на сей раз – успешно. Занимает происходящее около минуты экранного времени. К оператору претензий нет (да и откуда, стоит себе камера спокойно на месте и не выключается), к актеру тоже – отыграно чисто; вопрос один – про что снята и зачем оставлена в фильме эта удивительная сцена? Драматургической нагрузки она не несет, метафорической – тоже (или же это какая-то очень тонкая метафора, о которой режиссер договорился сам с собой, но позабыл оповестить остальных). Боюсь, что зрителям здесь просто-напросто предлагают впечатлиться естественностью и неподдельностью происходящего. Задача благородная, но нельзя ли решать ее не «в нагрузку» к основному действию фильма, а внутри него? Кажется, режиссура именуется искусством (да и попросту профессией) именно потому, что требует решать задачи разных уровней одновременно, образуя цельность повествования, – а не одну вслед за другой… Неловко, да и странно уличать режиссера, успевшего снять, по меньшей мере, один очень хороший фильм, в школьных ошибках, но выбора нет: здесь все они, как на подбор, – из тех, которые на втором курсе правят и за которые – если те остаются неисправленными – с третьего отчисляют. Ни одной сложной.

Однако, как известно, всё можно списать, – профессиональные огрехи, неряшливость, даже очевидный брак, – если есть, ради чего. Но вот тут-то и начинаются самые печальные страницы повести о фильме «Овсянки». За вычетом очень благородной (а также своевременной, острой и актуальной) темы об исчезновении малых народностей, всё прочее здесь – либо списываемые на специфику сознания мери «странности» повествования (преимущественно похабного толка, и никакое целомудрие оператора от этого одержимого сценарного язычества не спасает), либо самые расхожие и затхлые штампы «поэтического артхауса». Коллега Станислав Зельвенский, помнится, в своей рецензии на фильм «Остров» предлагал законодательно запретить кадры с лодочкой, бьющейся у пустынного берега. Список остальных кадров, также рекомендуемых к законодательному запрещению, можно с легкостью составить по фильму «Овсянки». Ленточки, развевающиеся на холодном ветру. Прибрежная осока, под этим же ветром гнущаяся. Низкое хмурое небо, нависающее над проселком среди порыжевшей листвы. Одинокая фигура человека на пустынном пирсе. Всё подолгу, проникновенно, с тем возвышенным бесстрастием, которое без каких-либо затрат позволяет добиться эффекта «мудрости на авторском челе» – и столь же беструдно, с ходу, удваивает исходный метраж. Хотя когда звучит последняя фраза фильма, с внезапной остротой понимаешь, что вся прочая его пошлость – лишь мелочные придирки. Фраза такая: «Только любовь не имеет конца». Повторена дважды, для особо пытливых. Интересно, сколько зрителей в зале будут поражены глубиной этой мысли? И вообще – сочтут эту фразу за мысль?.. Вот их-то как раз жальче всего.

Алексей Гусев
«Фонтанка.ру»

Фото: «Апрель МИГ Пикчерс».

О новостях кино и новинках проката читайте в рубрике «Кино»