«Поэзия»: А бабушка прозрела?

В киноцентре «Родина» показывают «Поэзию» («Shi») южнокорейского режиссера Ли Чан Дона – фильм-лауреат минувшего Каннского фестиваля в номинации «Лучший сценарий» и уникальный в своем роде эксперимент по созданию картины без героев.

Трогательная старушка Мия (Юн Чжон Хи для Южной Кореи примерно такая же знаковая актриса, как для нас Алиса Фрейндлих или Марина Неелова) начинает забывать существительные: налицо Альцгеймер, и доктор, которому она жалуется на свой недуг, болезнь легко диагностирует. То ли в рамках борьбы с недугом, то ли просто как хобби Мия добавляет к своему основному занятию – уходу за парализованным стариком – еще одно. Отправляется на курсы стихосложения – учиться писать стихи и видеть предметы по-новому. Согласно совету учителя, взглянуть на них словно впервые. А в это время выясняется, что ее внук вместе с друзьями несколько лет подряд регулярно насиловал одноклассницу, в результате чего та покончила с собой. Как раз отличный случай рассмотреть малыша, будто в первый раз.

В «Поэзии» ключевой и единственный трюк, который проделывает любимец фестивальной публики Венеции, Карловых Вар и Роттердама Ли Чан Дон, – выдвижение на первый план второстепенного и, соответственно, отдаление самого главного. Важное исходное событие, от которого должна была бы строиться вся драматургия, – внучье преступление – лишь маячит где-то на горизонте, пусть картина и открывается планом трупа покончившей с собой девушки. Дальше история с изнасилованием всплывает очень редко.

Самый растиражированный кадр из «Поэзии» – главная героиня держит в вытянутой руке яблочко и взирает на него отрешенно – в точности концентрирует тему фильма. Глаз режиссера направлен не на героя и не на предмет, а на линию обзора, на то, как, собственно, происходит этот акт смотрения. Ли занимают не столько страдающая Альцгеймером старушка и сюжетные перипетии, в которые она втянута, его интересует, как преломляется взгляд героини на мир, как он меняется за долгие (в данном случае – имейте в виду – бесконечные) два часа экранного времени. Режиссер вместе с героиней ищет ответа на один простой вопрос: увидеть мир по-новому – а возможно ли это? И вопрос оказывается риторическим и остается без ответа.

Так же, как героиня забывает существительные, режиссер их из своего лексикона почти вычеркивает, загоняет в гетто и выпускает лишь по большой крайности. То, на чем можно было бы выстроить душещипательную драму: мир, дескать, рушится, внук сейчас за решетку загремит – здесь не так уж важно. Погружение в себя, по Ли, дает как раз предельное проникновение в суть вещей. Отодвинув куда подальше внука, приставания паралитика и собственный наступающий маразм, можно понять, зачем на самом деле живешь. В этом смысле «Поэзию» можно назвать трагедией – только если у Еврипида и Расина прозрение, осознание трагической ошибки занимает лишь часть пьесы, кульминационную, то у Ли оно растянуто на весь фильм. И в этом замедленном ритме следует разглядывать процесс в малейших деталях.

Собственно, за ним мы и следим все эти два часа – за тем, как Мия забывает существительные и учится изъясняться прилагательными. Как из ее мира изгоняются отвлекающие от дум о вечном никчемные побрякушки, а остаются только навеянные ими поэтические образы. Это чистый импрессионизм, только вместо мазков-ударов – медитативный, выматывающий стиль: эпизоды, снятые одним планом, показанные в реальном времени состязания поэтов-любителей, бесконечные брожения старушки то по улицам, то по комнатам, то по полям. Со зрителем знатный прожектер Ли учиняет то же, что пытается сделать героиня, – заставляет смотреть на вещи по-новому. Увидеть не сюжет и не героев, а яблоки, абрикосы, «роняющие себя на землю», розы, «красные, как кровь». Не предметы, а эффект от них. И, как любой прожект, эта идея обречена на провал – даром что заставить зрителя следить не за сюжетом, а за перемещением предметов по экрану невозможно. Сколько ни рассказывай о том, что нужно видеть, – всё равно глаз цепляется за внезапную постельную сцену с парализованным, за внука-насильника и попытки отмазать его от уголовного преследования, и взгляд бродит не по траектории обзора наливного яблочка, а от одного сюжетного поворота к другому. В этом смысле «Поэзия» – не столько фильм, сколько эксперимент (и порой жестокий, как в «Заводном апельсине») над сознанием зрителя. Эксперимент по определению неудачный: от него успеха и не требуется. Старушка остается старушкой, внук-дурачок – внуком-насильником. А абрикосы – лежать в своих райских кущах. Яблоко – отдельно, бабушка – отдельно. Ее прозрение, может, и настигает, но если оно необходимо зрителю – лучше использовать какие-то другие практики. Книжки со стереоскопическими картинками, например.

Иван Чувиляев
«Фонтанка.ру»

Фото: киноцентр «Родина».

О других новостях кино и новинках проката читайте в рубрике «Кино»