О литературе с Виктором Топоровым: Фигль-Мигль, дубль два

Новый (второй) роман таинственного Фигля-Мигля «Ты так любишь эти фильмы» вышел в финал «Национального бестселлера» в форме рукописи (чего там практически никогда не бывает) или, вернее, издательской верстки, но тут уж подсуетились и в самом издательстве «Лимбус-пресс», выпустив его, так сказать, без очереди.

Работая в первой половине прошлого десятилетия в том же издательстве, я сравнивал судьбу рукописей (уже принятых к изданию) с железнодорожным распорядком: есть пассажирские поезда, есть скорые, а есть и экспрессы. Вот и роман «Ты так любишь эти фильмы» пустили, слава богу, экспрессом.

Меж тем слухи о личности автора уже двух напечатанных в «Лимбусе» романов пополнились сразу тремя новыми версиями. К уже традиционным – Фигль-Мигль это Павел Крусанов и Фигль-Мигль это Виктор Топоров – добавились инновационные: Фигль-Мигль это Татьяна Москвина, Фигль-Мигль это Михаил Трофименков, Фигль-Мигль это Михаил Брашинский.

Причина понятна: новый роман Ф.М. как бы про кино (хотя и не только про кино) и, не в последнюю очередь, про кинокритика. Похожего на Трофименкова, яростного, как Москвина, мечтающего снять собственное кино, как однажды уже сделал Брашинский, и то и дело разражающегося революционистскими тирадами, словно почерпнутыми из моих политических фельетонов пятнадцатилетней давности. Ну, и до кучи излагающего свои мысли красиво и вкусно, как Крусанов.

Роман «Ты так любишь эти фильмы» написан в непростой повествовательной технике, восходящей к Уильяму Фолкнеру  (роман «Шум и ярость»). Петербургский критик Никита Елисеев упоминает в этом контексте и рассказ Акутагавы «В чаще» (плюс, естественно, фильм Куросавы «Расёмон» – по рассказам «Расёмон» и «В чаще»), однако это, пожалуй, сравнение не столь точное.

У Акутагавы и Куросавы одну и ту же историю излагают, каждый со своей «кочки зрения»,  разные люди – причем от начала до конца, пусть и отдельными порциями; одни и те же события накладываются в этих заведомо противоречивых версиях друг на друга. У Фолкнера же рассказы четырех персонажей (один из которых клинический идиот Бенджи) друг другу не противоречат и друг друга не дублируют; чаемая полифония достигается там иными, сугубо стилистическими средствами. По тому же пути идет в новом романе и Фигль-Мигль.

Четверо персонажей (один из которых шизофреник «со справкой», а другой – и вовсе говорящая гладкошерстная такса; на обложке, кстати, почему-то изображена длинношерстная) наперебой  рассказывают путаную детективно-любовную историю с несколькими убийствами, со шпионами и стукачами, само собой, с олигархами (питерского розлива и, главное, масштаба) и с невероятной духовной красоты Принцессой, влюбленной в кинокритика (как и он в нее), которого убивают тоже, – вот вам, кстати, и первый спойлер. Убийство совершил… а кто его совершил? Это (второй спойлер) так и остается неясным.

И здесь, наряду с «Шумом и яростью», следует упомянуть «абстрактный детектив» знаменитого австрийского писателя Петера Хандке «Лоточник» («Der Hausierer»; русский перевод отсутствует), в котором  читатель видит всё происходящее – а это череда убийств – глазами уличного торговца, т.е. человека сугубо постороннего, которому неизвестна предыстория, а значит, непонятна и логика разыгрывающихся на тихой улочке кровавых событий. Роман Хандке написан хорошо и странно, чуть ли не белыми стихами, – именно так, впрочем, пишет и наш Фигль-Мигль.

В Москве принято иронизировать над восторженным отношением петербургской критики к Фиглю-Миглю, кто бы на самом деле под этим псевдонимом ни скрывался. Кстати, Ф.М. прибудет на церемонию «Нацбеста» инкогнито и более-менее твердо обещал в случае своей победы (правда, не слишком вероятной) открыться публике. Это, пожалуй, третий спойлер. 

Причина же наших – да, несколько форсированных – восторгов не только и даже, может быть, не столько в превосходном качестве истинно петербургской прозы Фигля-Мигля, сколько в присущем этому автору  редкостном или, вернее, исчезающем и уже практически исчезнувшем свойстве – в упрямом достоинстве или, наоборот, в достойном упрямстве, проявляющемся одновременно на интеллектуальном, художественном и литературно-технологическом уровне: здесь я стою и не могу иначе!

Фигль-Мигль пишет не затем (и не так), чтобы методом литературных и экзистенциальных уступок понравиться публике или хотя бы издателю с критиком как продвинутым и полномочным означенной публики представителям. И вот само это и моральное, и творческое кредо «уступок не будет», эта писательская (она же интеллигентская) бескомпромиссность и непреклонность (которую, однако, не след путать с эстетическим радикализмом иных экспериментаторов) и является в ХХI веке неким чрезвычайно привлекательным ноу-хау (ведь новое это хорошо забытое старое).

Пусть и чревата эта интеллигентская непреклонность такими издержками, как объективно чудовищный псевдоним, который я уже во второй раз категорически рекомендую читателю запомнить на долгие годы наперед.

Виктор Топоров,
специально для «Фонтанки.ру»