«Прелюдия» Начо Дуато в Михайловском: Петербургская поэма

Год назад балетный мир был взволнован необычайным событием: один из ведущих хореографов мира, испанец Начо Дуато, согласился занять должность худрука балета в нашем Михайловском театре. В январе Дуато приехал и начал работать, а в марте вышел первый его спектакль с набором сувенирных русских банальностей – и ликование сменилось недоумением. Новая постановка Начо Дуато, «Прелюдия» (на музыку Генделя, Бетховена и Бриттена), – это уже совсем другое дело. 

По-видимому, первый культурный шок от встречи с Петербургом улегся, и теперь эта встреча стала давать свои плоды. Темп, как видим, Дуато взял высокий: пока получается, что премьера у него раз в два с половиной месяца. Что означает переход Михайловского театра к западной модели «авторской» балетной труппы с иным принципом существования: из закрытого храма искусств он превращается в мастерскую, где кипит напряженная жизнь и творческий процесс разворачивается у нас на глазах. Как это будет сочетаться с обычной работой труппы, перманентно  танцующей весь классический репертуар, – увидим. Случай, кажется, беспрецедентный. Важно, что самого Дуато такая коллизия явно увлекла. Потому что новый его балет именно об этом.

Мотивы создания «Прелюдии» прозрачны. Как и в «Nunc dimittis», первом петербургском опусе Дуато, здесь трансформированы личные впечатления от новой жизни, только на этот раз его Петербург – это и есть  Михайловский театр, академический репертуарный театр, живущий давними традициями. Театр, принадлежащий совсем иному культурному пласту, нежели те мобильные современные труппы, в которых Дуато всегда работал.

Спектакль начинается изумительно красивой мизансценой. Задника нет; глубины сцены открыты. Там нагромождены фрагменты декораций – в том числе, купол собора Святого Петра (кусок декорации к опере «Тоска»), стоящий на полу. Это утроба сцены – то, что всегда поражает человека, попадающего за кулисы. Понятно, что Начо за кулисами не впервые, но здесь не просто «кулисы», а традиционная оперно-балетная сцена, где любая магия имеет прозаическую монтировочную подоплеку.

Рядом с куполом неподвижно застыли рельефно освещенные скульптуры ангелов, какие бывают на крышах; когда они начинают двигаться, мы понимаем, что это петербургские балерины – девушки в «сильфидных» тюниках.

Механика театральных иллюзий становится одной из поэтичных тем «Прелюдии» (Начо сам выступает и как художник-постановщик, и как художник по костюмам). В визуальную партитуру спектакля вписано движение декораций: то вдруг в пустое пространство сцены – в черные «сукна» современного балета – быстро спускаются две кулисы с деревьями или задник с пейзажем (из «Жизели», должно быть), но танцовщики приподнимают и морщат ткань, так что пейзаж плывет и плавится, как часы у Сальвадора Дали; то вдруг – игра с театральными подменами, с иллюзорностью фактур: шелковый занавес, струясь и клубясь, падает с колосников, но, повиснув, кажется тяжелым, пока премьер (это Леонид Сарафанов) легкой рукой не срывает его и на полу не оказывается лишь кусок тонкой ткани. Но вот несколько человек уносят эту ткань на плечах – так монтировщики носят свернутые декорации, – и это, конечно, еще и мимолетный образ похоронной процессии. А ближе к финалу один из протагонистов восседает на куполе, демонстративно разрушая еще одну классическую театральную иллюзию – пропорций и перспективы.

Подобный прием в искусстве называется остраннением: когда знакомое явление увидено как бы впервые, воспринято как нечто «странное», и все его особенности от этого становятся чрезвычайно выпуклыми. Так же, как театральная условность, в новом балете Дуато остраннена и сама балетная  классика: но на нее хореограф смотрит изумленным и восхищенным взглядом, она для него – петербургское волшебство.

«Прелюдия» Начо Дуато – это спектакль иностранца о чужой культуре, уже им любимой. Балетная классика здесь – чужой для хореографа язык, характер которого он пытается схватить. И осмыслить особенности. Привычные формы пущены им в новые ритмы: адажио становятся скоростными, идут «рапидом», центральный дуэт оказывается одним из нескольких, переосмыслены и «эволюции» кордебалета – положены на какую-то совершенно иную основу, делающую их и узнаваемыми, и неузнаваемыми одновременно.

Мотивы «белотюниковых»  балетов – «Шопенианы», «Жизели», «Сильфиды», даже баланчинской «Серенады» – ясно прослеживаются здесь; кстати, Баланчин трансформировал классику отчасти так же, но лишь отчасти, потому что Баланчин был плоть от плоти классического балета, и его взгляд всё равно был взглядом изнутри. И еще: Баланчин работал со структурами, а Дуато работает с образностью. И классический балет представлен у него не как форма, но как Театр в его исконном, сущностном виде.

При этом происходит непростая игра: свободный язык современного балетного танца, который для самого Дуато естественен, хореограф делает языком главных персонажей (Ирина Перрен, Леонид Сарафанов, Марат Шемиунов). Классика же оказывается тем особым миром, в котором эти персонажи существуют. Получается почти как театр в театре: балет не показан, но представлен на сцене. Только на самом деле эта игра еще сложнее, потому что «родной язык» петербургских исполнителей – как раз та самая классика, и «перевод» в результате  у них двойной. При этом никакой сюжет им в подмогу не предусмотрен: художественная система Дуато, как и у его учителя Килиана, сюжета не предполагает – в ее основе не рассказ, а развитие танцевального образа, не повествование, а музыка, не фабула, а полифония мотивов, порой едва уловимых. И к чести наших солистов надо сказать, что в этой сложнейшей материи все трое выглядят на удивление органично.

Персонаж Сарафанова воспринимается как лирический герой, alter ego хореографа. При этом характера, личных черт он лишен, но зато парадоксально несет в себе неожиданную тайную тему, совсем не явленную зримо, и всё же ощутимую: он некий Пьеро, хоть и без каких-либо внешних примет. Причем соотносимый не с народным театром комедии дель арте, а скорее с символистской, блоковской трактовкой начала ХХ века, когда Пьеро оказывался утонченным и человечным существом, противостоящим всей пошлости мира. Особенно ярко это видно, когда герой Сарафанова лежа катится по сцене и, разрушая условность рампы, замирает у самого края, свесив безжизненную руку в оркестровую яму, где музыканты бестрепетно заняты своим делом. Я вовсе не хочу сказать, что всё это – сознательная программа Дуато, но в нашем, петербургском, контексте все эти мотивы вдруг начинают читаться.

В общем-то, вполне понятно, почему Сарафанов ушел сюда из Мариинки. Современный танец раскрывает совсем другие стороны его таланта. Обаятельный и легкомысленный сильф, вечный мальчик в классическом репертуаре, здесь он реализует свои мужские качества и драматический дар.

Второй мужской персонаж (Марат Шемиунов) воплощает инфернальное начало – петербургскую мистику, безошибочно, между прочим, схваченную хореографом: когда этот человек в черной одежде (сюртуке?) усаживается на купол в глубине сцены, устраняя реальное соотношение величин – это шаг в сторону гоголевского Петербурга (то, что купол римский, – решительно здесь не важно). Насколько грубыми были русские мотивы в «Nunc Dimittis», настолько тонки петербургские реминисценции «Прелюдии». Нигде этот город не показан прямо – и вместе с тем спектакль наполнен петербургским духом. 

Пожалуй, человек в черном  – это дух Театра, тогда как Девушка – изящная Ирина Перрен, – настоящая, живая, а путь персонажа Сарафанова – из недр театральности к естественности, к любви и жизни. Потому что – и это, похоже, месседж Дуато – жизнь и любовь легко вырастают внутри театра, где обитают, на самом деле, не призраки, а люди. Инфернальность «человека в черном» оказывается мнимой – это еще одна театральная обманка. И спектакль оканчивается острой лирической нотой: Юноша и Девушка (Сарафанов и Перрен) решительным и совершенно не балетным шагом быстро уходят  вместе в глубину сцены. А название «Прелюдия» дает нам, зрителям, возможность подумать, что это только начало петербургского пути Дуато, а главное – впереди.

Инна Скляревская,
«Фонтанка.ру»

Фото: пресс-служба Михайловского театра

О других театральных событиях в Петербурге читайте в рубрике «Театры»