ПоделитьсяЮрий Буйда с книгой «Жунгли» и вовсе не добрал до выхода в финал «Нацбеста» всего одного балла. Что не есть хорошо. Неделю назад, уже задумав эту статью и решив освежить впечатление от этого не то романа, не то сборника рассказов, я распланировал такую последовательность действий: пойти с книжкой в садик, сесть на лавочку, перечесть «Жунгли» и потом отправиться куда-нибудь пообедать. «Да, но ведь этакое чтение наверняка отобьет аппетит!» - мелькнуло у меня в голове, и в результате я еще перед прогулкой плотно позавтракал. А потом вынул все-таки книгу из портфеля и отправился на прогулку налегке. «Жунгли» перечитал на ночь – и снились мне после этого всякие кошмары.
Кто у нас самые мрачные писатели? Анна Старобинец, которую называют русским Стивеном Кингом? Владимир Лидский с его наконец-то вышедшим «Русским садизмом»? Александр Терехов с «Немцами» и «Каменным мостом»? Роман Сенчин с «Елтышевыми»? Старик Мамлеев?.. Но все они – мальчики по сравнению с Юрием Буйдой, причем – веселые мальчики; Анна Старобинец – веселая девочка, а Юрий Мамлеев – безобидно-игривый дедушка.
Буйде под шестьдесят. Пишет и публикуется он лет двадцать, финалист всевозможных премий и с самого начала прослыл «калининградским Кафкой» (давным-давно москвич, он родом из бывшего Кенигсберга, и это, на мой взгляд, немаловажно). Кафка не Кафка, но родство с «пражской школой», с немецким экспрессионизмом и с магическим реализмом (в немецком же изводе 1940 - 1950 гг.) в его творчестве прослеживается несомненно. Пишет он то романы, то рассказы, причем рассказы удаются ему куда лучше – в основном потому, что едва ли не каждая из бесчисленных историй, составляющих «тело» его прозы, заканчивается мысленным многоточием и несколько расфокусированной сентенцией морально-этического свойства. Меж тем роман – даже с открытым финалом – предполагает определенность куда большую.
Жанровую природу «Жунглей» определить трудно. Это не сборник рассказов с переходящими из одного в другой персонажами (и объединенных местом действия – мифическим подмосковным поселком Жунгли и его ближайшими окрестностями, включающими в себя, впрочем, и саму Москву) – внутренние связи и скрепы в этой книге гораздо прочнее.
Но это и не роман (даже не роман в рассказах), потому что мера жизнеподобия – и, наоборот, мера фантасмагоричности – «плавает» от одного текста к другому: в одном происходит нечто отвратительное, в другом – нечто небывало отвратительное, в третьем – нечто вообще небывалое (хотя вместе с тем и отвратительное), в четвертом – опять нечто всего-навсего отвратительное, - и так далее. К чести писателя (и его издателя) «Жунгли» не названы романом, хотя это и сужает их перспективы – как премиальные, так и продажные: рассказов, а вернее, нероманов нынче не любит никто.
Прозу Буйды, кстати, много переводят, особенно во Франции. Рискну предположить, почему (помимо, естественно, ее отменного качества): иностранцам кажется, что у нас вообще-то именно так и живут: отрубают себе руку, если она мешает; топят паралитиков в пруду; закусывают водку кетчупом и разбавляют самогон не то касторкой, не то соляркой; отводят людей на живодерню и гибнут под ударами клювом со стороны ревнивого петуха, грабят и убивают таджиков и ложно беременных таджичек, покупают и продают двенадцатилетних девочек, совокупляются с собаками на фабрике (то есть на порностудии, расположенной на развалинах советской фабрики).
Персонажи не только ведут себя не по-божески и не по-людски, но и носят вызывающе странные имена и клички – Великая Пипа, эсэсовка Дора, Свинина Ивановна, Скарлатина, Гальперия, Гондурас, Климс, Бебе, Штоп, Кардамон, Четверяго, здешнего участкового кличут Паном Паратовым, а единственный на всю округу ресторан называется «Собака Павлова»…
«Лиду Самарину, продавщицу, прозвали Скарлатиной из-за вздорного характера и лающего голоса. Она трижды побывала замужем, и все ее мужья уходили от нее в тюрьму – кто за драку с членовредительством, кто за воровство. Родила сыновей-близнецов, которых тоже посадили: в армейской казарме они изнасиловали и убили сослуживца. Скарлатина не верила, что ее сыновья могли изнасиловать мужчину: «Да они в детстве даже яиц не ели, потому что они из куриной жопы!»
«Крупная Любинька выглядела гораздо старше своих шестнадцати. Она была девушкой тихой и чистой. Мать приучила ее мыться по два раза на дню, потому что от девушки пахло лошадью. Целыми днями она бродила по дому в наушниках, слушая аудиокниги, и что-то жевала – не потому, что была голодна, а чтобы рот занять. Ее уже можно было бы выдавать замуж, не будь она слепой от рождения».
Под стать персонажам и тяготы, выпадающие на долю каждого из них. В четвертый раз Скарлатина становится вдовой, когда ее мужа, барыгу и фальшивомонетчика, подстерегает у арестантского сортира и угощает картечью юная девица на сносях, им же и обрюхаченная (это она двумя страницами раньше была изнасилована отчимом, а затем продана ветеринару, которого позднее, уже парализованного, утопила в пруду). Умирая от рака, Свинина Ивановна выдает слепую Любиньку за простого парня, у которого, правда, уже есть сожительница, причем глухонемая (и зовут ее, соответственно, Муму). Впрочем, ни материальные, ни духовные лишения не грозят новой шведской семье, ведь Свинина Ивановна (санитарка в местной больнице) завещает им помимо кучи денег «три мешка хороших ногтей», и это и впрямь ногти, которые она срезала с рук и ног у скончавшихся пациентов, которых считала, пока те были живы, хорошими людьми.
Юрия Буйду легко было бы обвинить в русофобии. Строго говоря, даже странно, что этого вроде бы не происходило ни разу. Еще проще – и куда обоснованнее – было бы обвинение в мизантропии. Он ведь и действительно чрезвычайно мрачно смотрит на жизнь – и на ту, которая за окном, и на ту, которая с невероятным нажимом и усугублением разворачивается в его фантазии. Вопрос о том, имеют ли герои Буйды реальных прототипов или же являются чистыми Hirngebuerte (исчадия разума, чаще всего нездорового – нем.), разумеется, не релевантен: в какой-то мере они и то, и другое, причем соотношение этих составляющих меняется от одного текста к другому.
И все же прозе Буйды (как и прозе уже упомянутого Романа Сенчина) присущ своеобразный психотерапевтический эффект, который я назвал бы эффектом «Мегаполитен-экспресс». Была такая газета, главный редактор которой внушал сотрудникам на планерках: «Как можно больше грязи! Как можно больше мерзостей! Как можно больше патологии! Чтобы читатели наши, эти несчастные засранцы и засранки, почитав ваши материалы, с облегчением подумали: «Нет, ежели оглядеться по сторонам, то я-то, получается, живу совсем не так скверно!»
Разумеется, Юрий Буйда не рассчитывает на этот эффект и уж подавно не спекулирует на нем. Он пишет как дышит, пишет как чувствует, - а дышит и чувствует он именно так. Поэтому-то его, никому не известного провинциала, еще двадцать лет назад поспешили провозгласить калининградским Кафкой. И поэтому я, пусть и поколебавшись, все же не взял его с собой на контрольную писательскую прогулку даже после предварительного плотного завтрака. То есть не самого Буйду не взял, а его книгу «Жунгли» - ну, да вы меня уже поняли.
Виктор Топоров, специально для «Фонтанки.ру»
