Ставить Диму Яковлева и Максима Кузьмина в один ряд с Андрюшей Ющинским в последнее время полюбили оппозиционеры, хотя это и выглядит как дурной протестный тон. Между тем приближающееся (в октябре) столетие знаменитого «дела Бейлиса», если попытаться вспоминать по существу, — это вовсе не повод для очередных взаимных оскорблений, а история весьма актуальная и поучительная. Которая тесно связана с другим важным юбилеем, отмеченным 14 апреля год назад, — 150-летием Столыпина.
«Дело Бейлиса», напомним тем, кто забыл, началось весной 1911 года, когда в Киеве нашли труп двенадцатилетнего мальчика Андрюши Ющинского. Мальчик был заколот и практически обескровлен. Эта трагедия стала поводом для «дела Бейлиса» — попытки обвинить еврея Менахема Бейлиса в «ритуальном убийстве христианского отрока». Обвинение выдвигалось в контексте так называемого «кровавого навета» — антисемитского мифа о якобы существующей тайной практике подмешивания крови христианских младенцев в еврейскую мацу.
Важно здесь вот что: судьба несчастного подростка волновала только его семью, ну и прочих нормальных людей. Включая, кстати, полицию, которая сразу же начала «рыть» в правильном — чисто криминальном — направлении. Но вокруг бушевали политические страсти. Потрясенную бунтами 1905 г. страну пыталось вывести на эволюционный путь правительство того самого Столыпина — человека крайне жесткого, даже жестокого, но умного и прагматичного. Вынужденно (в условиях абсолютно неконструктивного радикализма даже умеренной оппозиции) опираясь на правых — в том числе самых крайних — он не разделял их дикарского антисемитизма, не приветствовал погромы и, с позиции силы, конечно, но пытался выстроить отношения как с оппозицией в Думе, так и с «нереволюционной частью еврейства».
При чем здесь, собственно, еврейство? «Черта оседлости» — официальная государственная дискриминация евреев — эмоционально и политически мотивировала их в антиправительственном ключе, кроме того, она социально мотивировала большую часть еврейской молодежи получать высшее образование, чтобы преодолеть ограничения «черты оседлости» и проникнуть в большие города. Поэтому — как и в разговорах о моральной и материальной поддержке Западом протестных настроений в сегодняшней России, была правда и в словах о роли «еврейского фактора» в революции.
Другое дело, что такие, как Столыпин, занимались сложной, системной политикой, глубокими социальными и экономическими реформами. Но были и другие — черносотенцы, радикалы из «Союза русского народа», аппаратчики из придворных карьеристов. Для них Столыпин был слишком мудрен. Они искали простых решений. Им казалось, что нужно быстро взвинтить «простых людей», создать отвратительный и пугающий образ врага, объяснить все проблемы страны исключительно происками этого врага и, натравив на врага «простых людей», снискать вечную благодарность Государя.
Специфика столетней давности, впрочем, была такова, что до «внешнего врага» простым людям дела особо не было. Так что враг мыслился прежде всего как «унутренний». А евреев казалось очень удобным представить в качестве чуждой и крайне антипатичной угрозы, в качестве людей, которые с виду как бы люди, а на самом деле вовсе не люди (очень традиционный — в том числе в наши дни — пропагандистский прием). Но чтобы достучаться до массы, до настоящих «простых людей», надо было их «пронять». Чтобы до каждого дошло. Чтобы по ночам в ужасе просыпались и врага ненавидели. Чтобы даже самые спокойные и незлобивые потянулись к топору. А где у наших «простых» (да и вообще любых нормальных) людей самая «болевая точка»? Конечно, это «слезинка ребенка». Что уж говорить про «кровь младенца»… Гнусное средневековое суеверие — «кровавый навет» на евреев — оказалось «самое то».
«Застрельщиком» стал руководитель киевского молодежного крыла черносотенного «Союза русского народа» студент Владимир Голубев, который докричался до прокурора Георгия Чаплинского (поляка, перекрестившегося в православные и известного своим демонстративным антисемитизмом). В Петербурге дело взял на контроль Иван Щегловитов, министр юстиции, которому тоже понравилась концепция «ритуального убийства». Поначалу полиция действовала более-менее самостоятельно. Но тут — вот незадача-то — наступил сентябрь, и еврейский революционер Богров (вроде бы тайный осведомитель охранки), — тут же, в Киеве, застрелил премьер-министра (и по совместительству министра внутренних дел) Столыпина.
Кстати, мрачная ирония судьбы состояла как раз в том, что Столыпину не раз — как верному государеву слуге — приходилось публично оправдываться от имени режима за странные и темные дела «богровского» типа — в частности, памятно его подробное выступление в связи с публичным разоблачением Азефа, агента охранки и по совместительству реального руководителя боевой организации эсеров, лично обеспечившего убийства Плеве и других государственных деятелей.
Столыпин грудью защищал «темных дел мастеров», искренне доказывая, что дело Азефа — это полицейская операция без двойного дна. Тогда многие — и не только злобные оппозиционеры — заподозрили премьера в неискренности и лжи. Выстрел Богрова внес в образ Столыпина дополнительную нотку трагизма и безысходности «честного государева служения», осложняемого чудовищно низким качеством служивого класса. Так или иначе, Столыпина не стало, и «дело Ющинского» окончательно стало «делом Бейлиса».
Пиар на крови забушевал в добром согласии всех заинтересованных сторон. Молодой «православный активист» Голубев печатал брошюры про «умученных от жидов» младенцев и распространял среди детей памятки, как надо себя вести и куда бежать при виде «жида». «Революционная интеллигенция» тоже не церемонилась — она начала сразу несколько частных расследований, обвиняя в убийстве то семью погибшего мальчика, то рядом стоящий цыганский табор, то непосредственно режим.
Но собственно Россия — русская интеллигенция, русское правосудие, русская наука, да и все достойное в русской политике — выступила в защиту Бейлиса и против нелепого пиар-проекта антисемитов-радикалов. Кампанию в прессе начали ведущие писатели самых разных взглядов — Владимир Короленко, Максим Горький, Леонид Андреев, Александр Блок, Дмитрий Мережковский, Зинаида Гиппиус и др. Адвокатскую бригаду Бейлиса возглавил Василий Маклаков — замечательный юрист, родной брат действующего министра внутренних дел Николая Маклакова. Была еще пара — Коковцовы — но профессор-гебраист Павел Коковцов, чья экспертиза по вопросу о «кровавом навете» сыграла важную роль на процессе, был то ли однофамильцем, то ли очень дальним родственником Владимира Коковцова, сменившего Столыпина на посту премьера.
Совершенно неожиданно обрушился на активистов-черносотенцев со страниц праворадикальной газеты «Киевлянин» один из наиболее солидных и влиятельных крайне правых России, антисемит Василий Шульгин. «Не надо быть юристом, надо быть просто здравомыслящим человеком, чтобы понять, что обвинение против Бейлиса есть лепет, который любой защитник разобьёт шутя. И невольно становится обидно за киевскую прокуратуру и за всю русскую юстицию, которая решилась выступить на суд всего мира с таким убогим багажом», — предупреждал Шульгин своих единомышленников.
Давление, организованное черносотенцами в Киеве и депутатами Госдумы (во главе с Владимиром Пуришкевичем, автором депутатского запроса о «еврейских ритуальных убийствах») в столице, было колоссальным. В какой-то момент, по словам руководителя департамента полиции Степана Белецкого, фактическое руководство следствием — и с этим не мог не считаться даже киевский генерал-губернатор — взяли на себя Голубев и его фанатичные активисты. Одного за другим отстраняли от дела следователей (Мищука, Красовского, других), но профессионалы раз за разом приходили к выводу о несостоятельности «ритуальной версии». В городе нарастала паника, полиция опасалась стихийных погромов.
…Коллегию присяжных подобрали тщательно. Только крестьяне и мещане, полуграмотные или неграмотные, более половины — явные сторонники «Союза русского народа» — команда прокурора Чаплинского была убеждена, что на таких присяжных не подействуют «больно умные» адвокаты, что простые люди «проголосуют сердцем» под диктовку бушующего вокруг истерического улюлюкания. Но коллегия оказалась православной всерьез. «Мужички за себя постояли» — они не допустили неправосудного приговора, отвергли убогие доводы обвинения и проголосовали за признание Бейлиса невиновным. Справедливый приговор мгновенно погасил накал страстей во взбудораженном Киеве. Постояли за себя не только мужички — вся Россия, в лице Маклакова и Короленко, Коковцова и Шульгина — всем было чем гордиться.
Но гордиться не получилось. Потому что «активисты» — чиновники, депутаты, общественники, черносотенцы, революционные демократы, все — сделали что только могли, чтобы окончательно обескровить и умучить Россию. Вместо того, чтобы стать символом победы русского государства, русского правосудия и русского здравомыслия, «дело Бейлиса» превратилось в «поражение царизма». Силы слабеющего режима растрачивались на судебное преследование (за резкие публичные выступления) Шульгина и Маклакова. Десятки газет закрывали и штрафовали.
Главным обвинением в адрес Шульгина было вот что: «Своей травлей против прокуратуры разве не присоединяется г-н Шульгин к еврейскому террору? (…) Г-н Шульгин хорошо знает, что следствие велось под наблюдением не только киевского прокурора палаты, но и самых высших чинов юстиции. (…) Прилично ли в таком случае ещё до суда публично опорочивать столь серьёзно поставленное обвинение?» — писал националист Меньшиков. Его позиция, впрочем, оказалась очень близка позиции интернационалиста Троцкого. По мнению Льва Давыдовича, «агитация против кровавого навета, независимо от воли либеральных политиков и редакций, приняла явно революционный антимонархический характер».
И пока черносотенцы продолжали вой про «жидов», от которых надо «спасти Россию», пока Пуришкевич с Феликсом Юсуповым устраивали заговоры против Григория Распутина со Степаном Белецким, пока революционно-демократическая интеллигенция наслаждалась сокрушительным поражением прогнившего режима, настоящие враги России уверенно шли к власти, и им не мешал никто.
Знаменитая безграмотная фраза — «другой альтернативы нет» — была в России начала XX века опровергнута. Одна альтернатива — условно говоря, между Столыпиным и Милюковым, между разными вариантами понимания российского жизненного пути — была сметена с лица страны другой — между Троцким и Пуришкевичем, между разными вариантами ненависти и национального самоубийства.
…5 сентября 1918 года китайские стрелки выгнали прикладами на двор и расстреляли первую группу заложников «красного террора». Среди них были: Иван Шегловитов, недавний председатель Государственного совета, а ранее — вдохновитель «дела Бейлиса», Николай Маклаков — бывший министр внутренних дел, родной брат главного защитника Бейлиса, сенатор Степан Белецкий, руководивший следствием во главе департамента полиции.
Профессор Коковцов дожил до 90 лет и умер своей смертью в 1943 году в блокадном Ленинграде, адвокат Маклаков — в эмиграции. Великая Россия попала под «красное колесо» великих потрясений, ее ожидала мясорубка гражданской войны и геенна сталинского террора. Имя Столыпина, символа уничтоженной альтернативы, было присвоено и опорочено альтернативой-победительницей: все забыли о «столыпинских реформах», зато «столыпинскими» стали вагоны и «галстуки».
А «Закон Андрюши Ющинского» продолжает жить своей жизнью. Он гласит: любая попытка замесить тесто актуальной политики на детской крови обречена. Потому что применение технологий ненависти и массовой истерии для защиты позиций власти — равно как и для политической борьбы против нее — всегда заканчивается тем, что все действительно важное — государство, власть, свобода, преобразования, да и жизнь детей — становится дровами для всесжигающего пожара социального взаимоуничтожения.
Дмитрий Юрьев
