ПоделитьсяУполномоченный по правам ребёнка Павел Астахов снова проинспектировал Петербург, в частности – печально знаменитый интернат в Павловске. Там ему пожаловались на чиновников, дающих семьям с детьми-инвалидами квартиры на пятом этаже в доме без лифта. На кипы ненужных бумаг, которые требуют с тех, кто решился на усыновление. О детской психике, покалеченной постоянными переездами из одного приюта в другой. И детский омбудсмен рассказал "Фонтанке" о том, как он сам хотел бы решать эти и другие совсем не детские проблемы.
Российский уполномоченный по правам ребёнка Павел Астахов снова проинспектировал Петербург, в частности – печально знаменитый интернат в Павловске. Детский омбудсмен рассказал "Фонтанке" о том, как он сам хотел бы решать эти и другие совсем не детские проблемы.
- Вам пожаловались там на проблемы: чиновники из опеки заставляют собирать избыточные бумаги, семье с ребёнком-инвалидом дали квартиру на пятом этаже без лифта и так далее. За время работы уполномоченным по правам детей вы ведь не в первый раз слышали о таких вещах?
- Не в первый – это точно. Таких обращений много, люди как-то меня отлавливают, каждый – со своей проблемой. Но для меня ведь эти проблемы носят системный характер. Главное, что мы должны делать, – предлагать системные решения, добиваться изменения законодательства, изменения нормативно-правовых актов, выстраивать модель, которая позволит минимизировать проблемы конкретных людей. Если мы не будем делать этого, то никогда не избавимся от таких жалоб. Их будет только больше и больше. Для меня в первый год всё было новинкой, я учился и не мог понять, где у этих проблем корни. Сейчас я это вижу.
- Вынуждена задать вопрос, которым вас, наверное, замучили. Известно, что американцы за 20 лет усыновили 60 тысяч детей, из них 19 погибли. Вы не хотите озвучить аналогичную статистику по России? Хотя бы за последние 3 года?
- Секундочку, Россия – это Россия, ребёнок здесь родился, мы здесь живём. А почему мы должны отдавать его в Америку с непонятным результатом?
- Это большой вопрос, где результат понятнее. Директора детдомов в один голос говорят: когда ребёнка усыновили за границу – они знают о каждом его шаге, им несколько раз в год присылают письма, отчёты, фотографии. А когда усыновили в России – ребёнок как будто пропадает.
- В Минобрнауки говорят, что о судьбе тысячи детей в США им ничего не известно, нет никаких отчётов. Зато мне известны результаты американского исследования: 35 процентов усыновлённых детей в США меняют родителей в первый год. Хотя я уверен, что большинство из тех, кто берёт российских детей, делает это с самыми благими намерениями. Я жил в Америке, видел там счастливых детей – родных и приёмных. Но это не повод для того, чтобы сказать: поскольку у нас всё плохо, а у них – хорошо, давайте им всех детей отдадим!
- Лучше, чтобы больные дети умирали на родине?
- Мне самому было важно выяснить: можем мы сами вылечить детей или нет? Мы с Вероникой Скворцовой специально взяли публикацию в одной известной газете, где собирали деньги на лечение девяти детей с различными заболеваниями. Посмотрели, показали специалистам. И выяснили: семерым можно помочь в России, двум – за государственный счёт за рубежом.
- Почему этого на практике не происходит?
- У меня есть около 20 фактов за 3 года – дети, которых мы отправили лечиться за границу за счёт государства.
- Но это 20 детей из многих тысяч, и их не отправляли, пока не подключился омбудсмен.
- А вы знаете, почему их не отправляли? Объясняю. По этой же причине и многие другие дети не получают нужного лечения. Приносит мне мама вот такой пакет документов на ребёнка с отказами от всевозможных ведомств – региональных, муниципальных. Читаю – и вижу: ей даже не пытались объяснить, как правильно получить помощь. Да, в её городе нет такой медицины, которая может помочь. И в регионе нет. В Москве есть, но огромные очереди. И люди просто не верят!
- А как надо было поступать маме, которой отказали в лечении ребёнка?
- Никто не отменял обязанность государства лечить своих детей. Люди просто не знают этого. Вот с чем мы столкнулись в деле Ярослава Колосова: они с мамой лежали в детской городской больнице, консилиум счёл, что 9-месячному мальчику, который перенёс уже 9 операций, надо проводить десятую. У него и так уже вот такая дыра в животе – стома, маме дают ложечку – выгребайте сами. Она спрашивает: а дальше-то как жить? Ей отвечают: так и живите, люди живут. И вот мы получили у Голиковой разрешение на то, чтобы мальчика оперировали в Германии. Теперь он бегает, никакой стомы нет. И сегодня Вероника Скворцова говорит: мы вылечим всех детей, направляйте. А для тех случаев, когда людей начинают путать, как раз и существует институт уполномоченного по правам ребёнка. Мы сейчас поставили задачу: не допускать отказов в лечении детям. Мы должны этого добиться в России.
- Не понимаю: почему нельзя было сначала добиться, а потом сокращать иностранное усыновление? Хотя бы для детей с тяжёлыми патологиями?
- А давайте построим вопрос по-другому: где их родители? У нас сегодня более 100 тысяч детей, которых надо устроить в семьи, из них у 85 процентов есть родители. Вот мы были в интернате в Павловске: вы спросите, сколько там детей-инвалидов, у которых есть родители.
- Спрашивала. Две женщины плакали: у обеих сыновья с тяжёлой психоневрологической патологией. Они каждый день приходят к своим детям, тетёшкаются с ними, кормят домашним. И одна мне рассказывает: она – учитель, муж – тоже, у них нет возможности оставить работу, чтобы хоть один сидел с ребёнком. А с ним нужно быть рядом 24 часа в сутки. Они просто вынуждены были отдать его в интернат. И мечта у обеих женщин – уже не забрать детей домой, а хотя бы перевести в другой интернат. Вы же видели Павловск…
- Я видел ещё интернат в Котласе в Архангельской области. В Тыве…
- Поэтому я не буду вас спрашивать, что делать, чтобы усыновляли инвалидов. Расскажите, что делать, чтобы родных не сдавали в приют. Я видела, как это происходит в Германии: маме больного мальчика государство платит полноценную зарплату, чтобы она не работала. Каждый день к ребёнку приходит медсестра, если маме надо куда-то уйти – муниципалитет оплачивает сиделку.
- Скажите мне: когда у нас начали решать эту проблему? Я на своей должности – 3 года. И сейчас мы уже заставляем все государственные структуры, федеральные и региональные, заниматься этой проблемой. По-человечески она мне очень близка: у моей старшей сестры – четверо детей, из них двое – такие, как в Павловском интернате. И она их не сдала никуда, хотя она – вдова. Занимается с этими детьми. Мы все ей помогаем.
- Павел Алексеевич, не у каждой женщины есть такой брат.
- Нет, брат ей, к сожалению, очень мало помогает. Разве что физически как-то и материально…
- Так это и нужно семьям с больными детьми – физическая помощь, а главное – материальная.
- Им нужна забота государственных структур, которые обязаны следить: чтобы у ребёнка-инвалида было нужное лечение, реабилитация, чтобы у него был лифт, наконец, в доме. Чтобы рядом стоял реабилитационный центр, куда мама и папа смогут его водить…
- И чтобы мама получала от государства деньги, на которые можно прожить с больным ребёнком. Вы – уполномоченный при президенте. Не могли бы вы объяснить человеку, что пособие 5500 на больного ребёнка – это даже не смешно, это страшно?
- Говорю, пишу, никогда об этом не молчу. Но для того, чтобы президент принял решение, одного мнения Астахова недостаточно. Нужно заслушать правительство, премьер-министра, профильных министров…
- Они с другой планеты? Они не знают, что такое 5500 рублей?
- Подождите, это первый шаг!.. Я ведь тоже – абсолютный сторонник того, чтобы помогать этим семьям, я же всё это вижу каждый день! Но я разрываюсь – как человек и как чиновник. Поймите же, что эта чиновничья шинель Акакия Акакиевича не даёт мне возможности пойти и решить всё росчерком пера.
-А если бы у вас была такая возможность: назовите в порядке убывания значимости три проблемы, которые вы решили бы в первую очередь.
- Пожалуй, самый главный вопрос – жилищный. Создавая в 90-х рынок коммерческого жилья, мы не выстроили рынок жилья социального. За год-два проблему не решить. Но я вижу, как это сделать. Надо обременять строительством социального жилья девелоперов. Все девелоперы попали в журнал "Форбс"! Будь моя воля – я бы из каждого из них душу вытряс, но заставил строить социальные дома. А пока семье, усыновившей ребёнка-инвалида, дают квартиру на 5-м этаже без лифта. И это не единственный случай из тех, с какими я сталкиваюсь. Да, в "ручном режиме" хочется помочь. Но я-то знаю, что завтра другие семьи с детьми-инвалидами тоже получат квартиры в домах без лифтов!
- Жильё – проблема номер один. А какая – номер два?
- Здравоохранение. Для своей семьи, например, я решил этот вопрос лет 20 назад. В кремлёвской поликлинике, к которой я прикреплён последние 3 года, ни разу не появлялись ни я, ни кто-то из моей семьи. У меня годовой абонемент на обслуживание в очень хорошей частной клинике. Что-то вроде страховки.
- Если не секрет, сколько стоит такой абонемент? Пусть не ваш лично, аналогичный.
- Не очень дорого. Тысячу с чем-то долларов в год.
- Вы считаете, для семьи с ребёнком-инвалидом это тоже "не очень дорого"?
- Не считаю, конечно! Поэтому за них обязано заплатить государство. Моя идея заключается в том, что всю эту систему надо наконец перевернуть с головы на ноги. Не семья с ребёнком должна стоять в очереди за услугой – медицинской или социальной. К тем, у кого особенный ребёнок, сразу после его рождения должен быть прикреплён не только участковый врач, но и социальный куратор от государства. Который придёт и скажет: не волнуйтесь, мы вас не бросим, я буду звонить вам, когда положено лечение, и давать талончик, буду давать место в больнице, если потребуется, направление или путёвку на реабилитацию. И так далее.
- Это утопия или кто-то уже так делает?
- Есть реальный пример – Тюмень. Там уже создана такая модель, эту программу запускал ещё Собянин в 2004 году. Они индивидуально работают с семьями, которые находятся в социально опасном положении, которые имеют детей-инвалидов. У социальных служб есть база данных, на каждую такую семью создан паспорт, в него занесены все данные – какое проводится лечение, какая реабилитация и так далее.
- И есть результат?
- В Тюменской области сегодня из 23 детдомов осталось три!
- Такая программа может быть разработана в других регионах? Или нужен федеральный закон?
- Всё, что связано с детьми, это полномочия регионов. В других регионах есть другие модели, которые тоже работают.
- Если говорить о модели петербургской, то вы вчера были в знаменитом Павловском интернате № 4. И он, я знаю, ещё не худший в стране.
- Да, таких я видел штук сорок-пятьдесят. А есть ещё Нижнетуринский в Свердловской области, где трое детей умерли от отравления, потому что их накормили чем-то. Есть Берёзовка в Хабаровском крае, там санитарка связала мальчика смирительной рубашкой, и он задохнулся. То же самое мы нашли в Брянске: лежит девочка с синдромом Дауна, привязанная к кровати. Санитарок и воспитателей отловили, уголовное дело возбудили. Но они даже не понимают, за что! Говорят: у нас так было всегда!
- Другой пример – психоневрологический интернат № 1 у нас в Петергофе. Такие же больные дети. Но другой директор. И это уже не интернат, а просто санаторий ЦК: всевозможные виды реабилитации, свето- и ароматерапия, джакузи, тренажёрные залы для детей, вместо палат – комнаты, для старших – подобия квартир…
- Я не был у вас в Петергофе, но видел такое в Архангельской области. Там многие детдома в плачевном состоянии. И в Новодвинский я ехал просто с замиранием сердца. А там всё так выстроено!.. Всё зависит от директора. Поэтому я считаю необходимым продолжать инспекционные поездки по детским домам: каков поп – таков приход.
- Может быть, теперь вы назовёте третью проблему из тех, которые надо решать первым делом?
- Да, человеческий фактор. Сотрудники детских учреждений часто деформируются, становятся жестокими, надломленными, невнимательными, поэтому нужно серьёзно заниматься подбором кадров. И я призываю к тому, чтобы активнее привлекать к этой работе молодёжь.
- Вы же слышали в Павловске: работая на полторы ставки, там сотрудники получают в среднем 20 тысяч. За очень тяжёлую работу.
- Есть энтузиасты, которые просто хотят работать с детьми. Я уверен, что среди молодых людей найдутся такие. И надо отдать должное сегодняшним работникам этих учреждений: среди них много людей душевных, искренне переживающих. Вы же сами вчера в Павловске видели маму, которая работала в Павловском интернате, а потом усыновила оттуда ребёнка! И я знаю другие такие семьи: муж зарабатывает хорошо, и жене не нужно думать о деньгах, поэтому она идёт работать в детдом для души. А потом забирает ребёнка.
- Где ж вы столько мужей таких найдёте для этих женщин? Может, лучше пусть государство платит нормальную зарплату воспитателям и нянечкам?
- Согласен: все вопросы, которые можно решить деньгами, должны решаться деньгами. Но это – моя человеческая позиция. А как чиновник я нахожусь в прокрустовом ложе.
- Сейчас идёт разговор об оптимальной форме детского дома. Но ведь есть детские деревни SOS. Почему нельзя перенять опыт?
- Перенимают. Но вы попробуйте убедить губернатора создать деревню SOS. Вы опять адресуете мне вопрос, который я не решаю! Вы не представляете: я же с каждым губернатором веду разъяснительную работу! Но если Турчак в Пскове меня слышит и расширяет деревню, если Воробьёв в Подмосковье меня услышал и нашёл спонсора, готового выделить 600 миллионов на строительство детской деревни SOS в Московской области, то другие… Это действительно одна из наиболее оптимальных форм. Особенно для определённых детей. Например, Артём Савельев, о котором я уже говорил: у него была родная мама, которую он ещё помнит, была приёмная, его пробовали брать в гостевые семьи, и теперь он реально боится семьи.
- У главврача Дома ребёнка № 13 в Петербурге есть результаты исследования: если вокруг ребёнка часто меняются взрослые – дом малютки, один воспитатель, другой, переезд в детдом, в интернат, – то у него вырабатывается синдром отсутствия привязанности. Почему нельзя оставлять ребёнка в доме малютки хотя бы до семи лет – когда он идёт в школу и среду меняет естественно?
- Основная проблема – это ведомственность. Дом ребёнка – это Минздрав. Такой интернат, как в Павловске, – Минсоцразвития. Детский дом – Минобразования. Три абсолютно разных ведомства! Вот Пермский край решил эту проблему: у них нет ведомственности, все учреждения в тройственном подчинении. В двенадцати регионах созданы министерства по делам семьи, которые взяли на себя эту проблему. В Москве принято решение, что всё – дома ребёнка, интернаты и детдома – возьмёт Минсоцразвития. В Тюмени – другой путь: создавая паспорта семей, они шли не от ведомства, а от человека, но для Москвы это не подходит. Как минимум, из-за миграционных потоков. И не забывайте, что у нас ещё у ФСИН есть 13 детских домов. В них 800 детей, которые родились у мам в колониях, которые ничего не совершили, фактически начинают жизнь уже за решёткой. Я говорил с министром юстиции Коноваловым, чтобы эти учреждения вывести из системы ФСИН. Министр поддерживает.
- Давно поддерживает?
- Уже год – точно. Только, говорит, они-то отдадут эти детдома, но кто их возьмёт? Никто не хочет. А если бы было единое ведомство, то ему бы и передали. Поэтому единый орган – это вопрос очень актуальный. И решаемый. Но – на уровне региона.
- Петербургу повезло с уполномоченным по правам ребёнка: Светлана Агапитова делает для детей, кажется, не меньше, чем всё городское правительство, только ей приходится работать в режиме того самого "ручного управления". Как могут детские омбудсмены в регионах, учитывая, как мало у них полномочий, повлиять на ситуацию с "единым органом"?
- У вас в Петербурге этот вопрос уже решается, насколько я знаю, планируют сделать по примеру Москвы. Но вопрос надо решать на федеральном уровне. Я уже говорил с президентом. Он ответил, что это надо обсуждать.
- Павел Алексеевич, напоследок я предлагаю вам "отмотать назад" наш разговор и взять из него "экстракт": дети с рождения за решёткой, квартира для инвалида в доме без лифта, в одном интернате детей травят, в другом придушили смирительной рубашкой… Вам вообще как во всём этом работается?
- Спасибо, что задали этот вопрос… Я постоянно слышу: зачем Астахову это надо? Действительно: 230 дней в году я в командировках, меня не видит младший сын, жена говорит – зачем тебе это надо? Но чем больше видишь этих несчастий, тем больше тебе это становится надо. Понимаю, что не могу объять необъятное. Но хочется же что-то сделать: и помочь этой женщине с квартирой, и этому ребёнку с лекарствами, а там – чтобы в детском доме было не 300 детей, а тридцать. И вот тот конфликт, который произошёл у меня не так давно с вашими коллегами, с журналистами… Просто прорвалось всё как-то в один момент. Но я трезво оценил эту дискуссию. И считаю – это хорошо, что так случилось. Пусть это был всплеск эмоций. Зато сегодня не найти ни одного равнодушного к этой проблеме.
Беседовала Ирина Тумакова, "Фонтанка.ру"
