Любить того, кого любить, в общем-то, не за что, — как часто наши наивные души, стремящиеся к светлому, попадают в этот капкан. Яркий пример тому — нынешний двухсотлетний юбиляр Михаил Лермонтов. Тщанием мифотворцев-литературоведов в учебниках взлелеян образ благородного офицера, страдающего, обличающего, задыхающегося в окружении пустых характеров и потому неотвратимо погибшего от пули презлого Мартынова — а еще лучше «мартышки». Увы. Похоже, все было совсем не так, а самого Лермонтова если и можно любить, то только вопреки. Поклонникам творчества поэта дальше лучше не читать.
Нет, конечно, стишки про «спасибо, дядя» и белеющий парус — просто прелесть, хотя несколько примитивны с точки зрения формы. А если упомнить и прощание с немытой Россией (хотя авторство Лермонтова в этом случае давно ставится под сомнение), так и вовсе — классик и провидец. Но на этом восторженным ахам не худо бы и прекратиться: когда стихотворец отходит от незамысловатой рифмовки и пытается «сделать красиво», то из-под его пера зачастую выходит плохо пережевываемый словесный шлак. Тяжеловесный, выспренный, заунывный. Судите сами.
«Когда Рафаэль вдохновенный
Пречистой девы лик священный
Живою кистью окончал, -
Своим искусством восхищенный
Он пред картиною упал!»
Живо вспоминается поэтическая шутка Агнии Барто: «мальчик у липы стоит, плачет и вслипываит».
Ну да бог с ней, с поэзией. Подфартило человеку попасть в хрестоматии, так нам не жалко. Жаль его современников, по сути, оклеветанных «биографами» Лермонтова: дескать, не поняли, что за брильянт рядом шныряет, не вгляделись в чуткую, страдающую душу. А особенно Николай Мартынов — поганый убийца Гения.
Лермонтоведам советской поры можно было только посочувствовать: воспоминания ближнего круга о поэте были преимущественно негативными. Даже священная корова русской критики – неистовый Виссарион Белинский – и тот пишет крамольное и никак не пригодное для преподнесения в школах: «Перед Пушкиным он благоговеет и больше всего любит "Онегина". Женщин ругает: одних за то, что дают; других за то, что не дают... Пока для него женщина и давать – одно и то же. Мужчин он также презирает, но любит одних женщин, и в жизни только их и видит». А дальше еще хуже, вот что Белинский поведал в другом письме: «Вот тебе несколько новостей: Лермонтов убит наповал, на дуэли. Оно и хорошо: был человек беспокойный, и писал, хоть и хорошо, но безнравственно». Литературоведам пришлось выкручиваться — в исследованиях расставлены пометы, что писал это критик «с сарказмом и горечью».
А вот какие воспоминания о поэте оставил декабрист Николай Лорер: «С первого шага нашего знакомства с Лермонтовым мне он не понравился... из разговора с Лермонтовым он показался мне холодным, желчным, раздражительным и ненавистником человеческого рода вообще...»
И вот с этого места стоит пуститься в подробности, объясняющие, почему Лермонтов был таким, каким он был. Детство — материально благополучное, прошедшее в заботе, неге и игрищах, но, увы, безнадежно искалеченное противостоянием отца поэта, Юрия Петровича Лермонтова, с его тёщей, властной Елизаветой Алексеевной Арсеньевой. Слов нет, папенька хорош: охладел к супруге, заимел другой предмет страсти, а несчастную маму Мишеньки, Марью Михайловну Лермонтову, под настроение и поколачивал. На какую же реакцию тёщи ему было рассчитывать? Елизавета Алексеевна уедала непутёвого и небогатого зятя всем, но пуще всего — разлукой с сыном. Юрий Петрович очень старался воспитывать сына самостоятельно. Неизвестно, говаривала ли при родственных встречах ему Елизавета Алексеевна: «Да куда тебе, малахольному?» – но главным аргументом были деньги: на воспитание и образование Лермонтова тратились умопомрачительные суммы, немыслимые для несчастного отца. Между тем юный Миша получил в тарханской глуши блестящее домашнее образование, не уступающее столичному и позволившее легко поступить в Благородный пансион, а впоследствии и в Московский университет. Как и положено, следствием такой ситуации стали многочисленные комплексы хилого дитяти и не замедлившее впоследствии явиться горе от ума.
Закомплексованный умник — это диагноз, прямо предполагающий появление ненависти к роду человеческому, отмеченной в Лермонтове вышеупомянутым декабристом Лорером. Вот, например, одна из невинных проказ Михаила Юрьевича, продемонстрированных им на свадьбе Екатерины Сушковой, своей бывшей пассии, и чиновника А. Хвостова (за три года до того Лермонтов расстроил свадьбу Сушковой и своего друга Алексея Лопухина): «...из церкви Лермонтов поспешил прежде молодых в дом жениха и здесь, в суете приема молодых, сделал оригинальную шалость: он взял солонку и рассыпал соль по полу. «Пусть молодые новобрачные ссорятся и враждуют всю жизнь», — сказал Лермонтов тем, которые обратили внимание на эту умышленную неловкость» (из воспоминаний самой Сушковой).
Неудивительно, что окружающие, признавая злой ум Лермонтова и иногда поэтический дар, не стремились принимать его в свое общение. А сам поэт, если намечал кого-нибудь себе в жертву, то уж никак отлипнуть не мог. Вот что пишет в воспоминаниях журналист и издатель Илья Арсеньев: «В характере Лермонтова была ещё черта далеко не привлекательная – он был завистлив. Будучи очень некрасив собой, крайне неловок и злоязычен, он, войдя в возраст юношеский, когда страсти начинают разыгрываться, не мог нравиться женщинам, а между тем был страшно влюбчив. Невнимание к нему прелестного пола раздражало и беспредельно оскорбляло его беспредельное самолюбие, что служило поводом с его стороны к беспощадному бичеванию женщин». Этим словам вторит критик Иван Панаев: «У него (Лермонтова. — Прим. ред.) была страсть отыскивать в каждом своём знакомом какую-либо комическую сторону, какую-нибудь слабость, – и отыскав её, он упорно и постоянно преследовал такого человека, подтрунивал над ним и выводил его из терпения. Когда он достигал этого, он был очень доволен... у него не было ни малейшего добродушия, и ему непременно нужна была жертва, – без этого он не мог быть покоен, и, выбрав её, он уже беспощадно преследовал её. Он непременно должен был кончить так трагически: не Мартынов, так кто-нибудь другой убил бы его...»
Картину трагической дуэли у подножья Машука довершает воспоминание родственницы поэта Эмилии Шан-Гирей: «Действительно, Лермонтов надоедал Мартынову насмешками; у него был альбом, где Мартынов был изображён был во всех видах и позах». Стоит ли удивляться, что терпению 25-летнего майора Николая Соломоновича Мартынова, блестящего офицера и красавца, пришел конец?
Случилось то, что случилось. Поэт погиб, Мартынов каждый год в Великий пост пребывал в монастыре на покаянии, что не избавило его от печати позора, воздвигнутой лермонтоведами. А все мы в школе «проходили Лермонтова», окруженные мифами и недосказанностями. А как было бы славно, если бы родственники Лермонтова вели себя порядочно, если бы его папа был менее невоздержанным по женской части, мама — меньшей плаксой, а бабушка — доброй старушкой, бескорыстно подкидывающей деньжат дочке и зятю. Глядишь, и сам Михаил Юрьевич вырос бы обыкновенным человеком с незлым умом, равнодушным к обличению, насмешничеству и писанию стихов. И школьная программа по литературе тогда была бы легче и приятнее, а авторам учебников не приходилось бы беззастенчиво лгать.
Евгений Хакназаров, «Фонтанка.ру»
