ПоделитьсяПротив президента Владимира Путина в Верховном суде РФ намерен выступить петербургский адвокат Иван Павлов, известный как специалист по делам о гостайне и госизмене. В мае этого года глава государства засекретил информацию о погибших в мирное время российских военных. Адвокат Павлов рассказал "Фонтанке", почему считает этот указ Путина опасным и почему добивается его отмены через Верховный суд.
Напомним, что 28 мая президент Владимир Путин внёс поправки в 20-летней давности Указ президента о сведениях, относящихся к государственной тайне. В частности, пункт 10, который прежде засекречивал информацию о потерях Министерства обороны только в военное время, теперь приравнивает к гостайне и данные о потерях "в мирное время в период проведения спецопераций". Адвокат Иван Павлов 15 мая подал в Верховный суд РФ заявление об оспаривании указа президента. Он настаивает: ещё Ельцин этим 10-м пунктом "вышел за пределы своих полномочий". Потому что, напоминает адвокат, существует Закон о гостайне, который запрещает засекречивать сведения о событиях, угрожающих безопасности, жизни и здоровью граждан.
- Иван Юрьевич, вот вы считаете, что нельзя было засекречивать потери даже в военное время. Но разве это не нормальная практика во всех странах?
– Это ненормальная практика. В других странах счёт погибших солдат ведётся с точностью до единицы. В США, в частности, такие данные публикуются с 1775 года. Сейчас у них есть для этого сайт.
- Эти данные публикуются теперь, постфактум, или они публиковались сразу – во время боевых действий? Вот, например, шла война во Вьетнаме, о которой Штаты не любили говорить: они публиковали в печати, сколько солдат погибло?
– Открытость – это для власти всегда больно. Но это "больно" – во благо общества. Конечно, государство хочет делать вид, будто всё хорошо, ничего плохого не происходит. Но общество должно знать правду. Вот поэтому я и считаю этот указ опасной тенденцией. Он может привести к монополии на правду в отношении событий, связанных с гибелью наших военнослужащих. Сейчас ещё есть независимые журналисты, блогеры, от которых мы узнаём, что происходит. Вот если им запрещено это делать, наступает монополия.
- Тем не менее с 1995 года и до тех пор, пока президент Путин не засекретил потери ещё и в мирное время, против пункта 10 никто не возражал.
– В военное время, надо полагать, действуют законы военного времени. Оно ни разу не объявлялось… В общем, на этот пункт не обращали внимания.
- Многие связывают появление указа с событиями на Украине, а пресс-секретарь президента заявил, что связи нет. Вы как считаете?
– Сейчас украинские события задают тренд не только в общественной жизни: законодательство тоже развивается в этом направлении. А законодательство развивается обычно тогда, когда на это есть определённый спрос. И я считаю, что более актуальной причины для появления этого указа, чем украинские события, не найти.
- Но ведь указ засекречивает потери Минобороны не просто в мирное время, а в период спецоперации. Разве наше Минобороны проводит спецоперацию на Украине?
– А что такое спецоперация? Вы это знаете? Вот я бы так категорично не заявлял, проводится где-то спецоперация или нет. В законодательстве не определено, что это такое. Кто знает, что сейчас происходит на Украине? Может быть, как раз это и есть спецоперация? В указе как раз тем пунктом 10, который мы оспариваем, на Министерство обороны возложена обязанность детализировать: что именно секретно и какова степень секретности. Посмотрят какие-то руководящие документы Минобороны и скажут: да, это – спецоперация.
- Чтобы попасть под обвинение в разглашении, человек должен, как минимум, знать: там-то и тогда-то проводится спецоперация, поэтому о потерях надо молчать.
– Это будет хорошим аргументом в суде, когда уже будет возбуждено уголовное дело, органы госбезопасности проведут предварительное расследование, человек будет находиться под стражей по обвинению, например, в государственной измене. Да, он будет утверждать: как же так, я, дескать, не знал, что там спецоперация. И ему будут отвечать: знал – не знал, но есть закон, а незнание закона не освобождает от ответственности.
- Тогда в суде обвинение должно будет предъявить бумажку: приказ о том, что, например, на Украине, если мы уж упомянули её, Минобороны РФ проводит какую-то спецоперацию…
– Ну так и покажут такую бумажку! Она будет, разумеется, с грифом. У всех участников разбирательства возьмут подписку о неразглашении государственной тайны. Со всеми вытекающими последствиями. Так что в деле-то бумажка будет. Подобные вещи мы в подобных делах видим часто.
- В закрытых судебных процессах приговоры оглашаются открыто. И в приговоре судья должен будет сослаться на тот самый предполагаемый приказ о спецоперации на территории, скажем, условной Украины.
– Приговоры тоже могут быть секретными. Если дело слушается в закрытом судебном заседании, то разглашается только резолютивная часть: виновен или оправдан, наказание. А мотивировка в открытом судебном заседании может и не оглашаться.
- Разве самим фактом того, что некто, допустим, приговорён за разглашение данных о потерях Минобороны на Украине, государство не признает, что ввело войска на чужую территорию?
– Да, это может дать повод так говорить. Только о большинстве таких дел никто вообще может не узнать. Даже о самом существовании таких уголовных дел. Человек арестован. Родственников допрашивают в качестве свидетелей и берут с них подписку о неразглашении данных следствия. Говорят им: если вы куда-то обратитесь, мы вас тоже посадим. Обвиняемому дают государственного адвоката, который работает больше не на клиента, а на следователя. И следствие идёт в таком режиме, когда общество об этом деле вообще ничего не знает. Такая практика. Дело Светланы Давыдовой тоже начиналось с того, что государство, возбудив уголовное дело, фактически признало, что в Донбассе есть кто-то из наших военных. Возбудили же дело, не постеснялись! Потом одумались.
- А если бы дело Светланы Давыдовой тоже пошло так, что о нём бы никто не узнал?
– Оно бы закончилось обвинительным приговором. Когда я входил в это дело, там следователь уже чуть ли не готовился заканчивать предварительное следствие. Всё уже было готово к передаче в суд. И всё могло закончиться очень печально. Но мы бы об этом не узнали… Убедил я вас, что этот указ опасен? Он опасен для всех. Как мы видим – даже для многодетных кормящих матерей. В первую очередь – для журналистов, для блогеров, для гражданских активистов, проводящих расследования в этой области.
- Журналисты, блогеры, многодетные кормящие матери "разглашали данные" не только о потерях в Донбассе. О раненых, о попавших в плен можно писать?
– Есть потери возвратные и безвозвратные. Безвозвратные – это понятно: погибшие. Но есть ведь и "груз 300" – раненые. Это тоже потери. Пленные – это фактически тоже потери.
- Иначе говоря, историю, например, о предполагаемых спецназовцах, задержанных на Украине, тоже нельзя рассказать?
– Рассказать можно…
- Как вы сами оцениваете свои шансы оспорить в Верховном суде указ президента?
– Пока я их никак не оцениваю, 20 лет адвокатского стажа научили меня не делать прогнозов. Но судебная статистика, конечно, не в нашу пользу. Верховный суд и при Ельцине-то нечасто удовлетворял заявления об оспаривании указов президента. А уж при Путине – ни разу.
Беседовала Ирина Тумакова, "Фонтанка.ру"
